Надеюсь, дети меня 

когда-нибудь простят... 

Глава 1

Солнечные лучи не спеша скользили по лежавшему на полу выгоревшему узорчатому ковру. Регулярно наблюдая за пятном света, Джейсон мог определить, какое сейчас точное время, и обычно его догадки ненамного отличались от тикающих стрелок будильника. Разница всегда составляла плюс-минус десять минут. Так начиналось каждое его утро — с одной и той же картинки, не меняющейся из года в год. После крепкого сна он открывал глаза, поворачивался на бок и смотрел на ковер, вычерчивая взглядом каждую линию, погружаясь в загадочный и бессмысленный мир несложного рисунка. Будильник всегда выключался еще до того, как начинал звонить. Джейсона раздражал громкий пронзительный звук, столь сильный, что его было слышно во всех уголках далеко не маленького дома. Однако еще больше по утру его раздражало то, что, несмотря на девятичасовой беспробудный сон, он никогда не просыпался отдохнувшим. А еще ему не снились сны. Джейсону казалось, что здоровому человеку должно хоть что-то сниться, пускай даже кошмары — в его случае должно было быть очень много кошмаров. Но ничего не снилось, лишь пустота, сплошная бессодержательная темнота. Наверняка именно поэтому он не был отдохнувшим поутру. 

В течение дня приходилось находить иной способ снять накопившееся напряжение… И у Джейсона их имелось не-мало, разнообразных и таких ценных. 

Выключив будильник и скинув с себя одеяло, Джейсон встал. Распахнув пыльные шторы, впустив теплое солнце внутрь, он расположился в центре спальни и стал принимать меры по избавлению от усталости и следующей за ней раздражительности. 

Аккуратно, размеренно, очень четко, будто по учебнику, делая асаны, молодой тридцатидвухлетний мужчина расплы­вал­ся в легкой улыбке, в которой читалось наслаждение. 

Наслаждение невероятной красотой, которую он созерцал. Таким было его отношение к самому себе, лицу, телу, взгляду. Лучи солнца нежно и трепетно огибали идеальные формы, линии и изгибы. У Джейсона был Бог, в которого он верил с невероятной силой, которым восхищался, совершенный Абсолют, монолит без единого изъяна. И этого Бога он видел каждое утро, смотря на себя в зеркало. Спортивное выточенное тело, отличавшееся правильными пропорциями 

и изящностью, идеальная гладкая кожа, моложавое лицо 

и бесконечная любовь к себе придавали столь заносчивому Богу невероятную уверенность и убежденность в правильности всех без исключения мыслей, приходящих ему в голову на протяжении жизни. В тонких чертах лица читался холод 

и безразличие — добродетели, так сильно манящие женщин и всегда в итоге причиняющие им боль. Боль — один из спутников, постоянно следующих за Джейсоном. На этом спутнике жило огромное количество разновидностей боли, каждая со своей невероятной историей, глубокой философией и неприглядными, порой мерзкими выводами. Венчали Бога темно-карие, почти черные глаза, меняющие свой оттенок то ли в зависимости от настроения, то ли в зависимости от света, попадающего в них. В лице Джейсона было что-то от хищного животного, и, как и каждое из них, он пугал и вместе с тем манил за собой невероятно сильной энергетикой и опасной красотой.

Джейсон выпрямился и улыбнулся. После занятий йогой его тело лишалось какой-либо усталости, а голову покидали лишние тревожные мысли, жизнь наполнялась красками и желаниями, которые во что бы то ни стало следовало реализовать, тем более в такой прекрасный солнечный день, как этот. Накинув на себя потертый темно-серый махровый ха-лат, Джейсон покинул свою спальню и направился вниз, на кухню, откуда уже доносился, несмотря на раннее время, звук работающего телевизора и запах крепкого ароматного кофе. 

— Доброе утро, — улыбнувшись, произнес Говард. 

Он снял последний блин со сковородки и, положив его на тарелку, поставил их вместе с кофе на стол.

— Привет, — безразлично ответил Джейсон. 

Сев за стол, он взял чашку горячего кофе и, ожидая, пока тот остынет, уставился в телевизор. 

Беспорядочно мелькающие новостные картинки ненамного отличались от вчерашних или тех, что были неделю назад. Бесконечные однообразные автопогони, какая-то не-понятная война в Восточной Европе, вечный конфликт на Ближнем Востоке, потопы, землетрясения и прочая чепуха, никак не трогающая сердце Джейсона.

— Можно сесть? — аккуратно спросил Говард.

Не отвлекаясь от телевизора, Джейсон кивнул головой. Он, не торопясь, пил горячий кофе и переключал каналы, уделяя каждому из них не больше пяти секунд.

— Какой ужас, на что люди тратят время! Неужели они смотрят всю эту чушь?!

Его партнер по завтраку отвлекся от поедания теплых блинов с кленовым сиропом и, ехидно улыбнувшись, тоже взглянул на экран.

Прыганье с канала на канал вдруг оборвалось на выпуске новостей, где в бегущей строке постоянно мелькала одна и та же надпись: «Чрезвычайные новости». 

От осознания того, о чем идет речь, с лица Говарда тут же исчезла улыбка. Джейсон поставил недопитую чашку кофе на стол и сделал звук телевизора немного громче. 

Симпатичная ведущая параллельно видеоряду рассказы-вала зрителям о невероятно дерзком и страшном преступлении, совершенном в предместье Индианаполиса. Какой-то психопат, личность которого пока не установлена, похитил пятерых детей, которые направлялись ранним утром в школу. Похищение было осуществлено крайне вызывающим способом. Неизвестный жестоко убил водителя школьного автобуса. Угнав его транспортное средство, хладнокровно, не проявив никакой паники, не совершив ни единой ошибки, проехав по запланированному маршруту, он словно урожай собрал ничего не подозревающих детей, после чего увез в неизвестном направлении.

Говард, слушая новости, заволновался. 

— Мне кажется…

— Закрой рот! — внезапно взорвался Джейсон. 

Сжав зубы, унимая свой гнев, он сделал звук максимально громко. 

Молодой мужчина внимал каждому слову, произнесен-ному ведущей новостей. Та продолжала свой рассказ, перейдя к общению с корреспондентом, находящимся недалеко от места событий, связанных с похищением. В метрах тридцати за спиной журналиста виднелся желтый школьный автобус, одиноко стоящий на обочине дороги. Было заметно, как криминалисты и полицейские, оградив похищенный автобус, не допуская близко многочисленных работников СМИ, осматривают его, пытаясь отыскать улики. 

Джейсон расстроено покачал головой и выключил телевизор. 

— Какой кошмар. Средь бела дня, такое количество детей… Не повезло маленьким беднягам. 

Не до конца отошедший от крика Говард послушно кивал головой, не смея посмотреть на соседа. Тот, допив свой кофе, приступил к завтраку, поедая ароматные теплые блины, приготовленные любящими руками.

— Проверь скот, — жуя, сказал Джейсон. — Я пока приму душ и переоденусь. Потом доешь.

Говард встал и пошел в сторону коридора. Прежде чем выйти, он обернулся. 

— Вы сегодня в город поедете? 

— Да, надо купить корма, удобрения, много всего. Тебе что-то нужно?

— Нет… Вы просто вчера просили напомнить о том, что все это необходимо. Но вы и сами не забыли.

Несмотря на то что вопрос был исчерпан, Говард продолжал стоять в дверном проеме и поедать глазами кушающего Джейсона.

— Что? — не понимая, снова отвлекся тот.

— Вам понравилось? — переминаясь с ноги на ногу, тихо спросил Говард.

В ответ его вначале смерили с ног до головы взглядом, наполненным не то снисхождением, не то презрением. Далее он увидел покоряющую красивую улыбку, после которой в его душу пришли умиротворение и покой. 

— Конечно. Все невероятно вкусно, мой друг. Как всегда, — продолжал улыбаться Джейсон. — Ступай, у нас сегодня много дел.

Наполненный светом и бесконечным удовлетворением, легкий, будто белоснежное перо птицы, Говард продолжил свой полет далее по коридору. У него, так же, как и у соседа по дому, был Бог, которого он любил и кому был бесконечно верен… И самое важное, что у обоих этот Бог был один 

и тот же. 

Говард Фостер, невысокого роста, коренастый крепкий мужчина с небольшим животом, с почти что шестидесяти-летним опытом за плечами, всю свою жизнь мечтал быть похожим на молодого человека, который выглядит так, как вы-глядел Джейсон. Он мечтал об этом все то время, пока работал уборщиком в одной из школ Чикаго, а это не один десяток лет. Взрослея, старея, смотря на себя в зеркало, закалывая в хвост побитые сединой засаленные каштановые волосы, он не переставал хотеть выглядеть не так, как он выглядел, по-степенно начиная ненавидеть отражение в зеркале с каждым разом все сильнее. 

Говарда Фостера любили в старшей школе имени Линкольна и ученики, и руководство. Он был там чем-то наподобие местного талисмана или достопримечательности. За такое отношение к себе он платил всегда чистыми классами и коридорами, иногда помогая по хозяйству, когда это было необходимо. Его зоркий глаз всегда следил за всеми учениками школы, поэтому ничего плохого произойти не могло, и слава Богу, что родители учащихся не могли заглянуть в го-лову всеми уважаемого уборщика. Там долгие годы цвели и разрастались сады, состоящие из обожания, зависти, ненависти 

и преклонения, но не перед всеми, а только перед теми, на кого он так сильно хотел быть похожим, чьей жизнью мечтал жить. И раз он не мог хотя бы прожить чью-то жизнь, он всегда мог ее отобрать вместе с красотой и легкостью, подарен-ной юностью. Как прекрасно, что в его серых буднях неожиданно появился высокий красивый брюнет Джейсон. Он вместе с судьбой преподнес ему возможность быть тем, кем тот всегда мечтал быть, работая в школе. 

Становясь старше, не обретая черты и желаемый облик, смотря однообразными вечерами по телевизору истории о чьей-то красивой жизни, полной молодости, радости и удовольствия, Говард стал смотреть на учеников его любимой школы другим взглядом, пустым и изнеможенным, будто 

у голодной собаки. Уже несколько счастливых лет уволившийся три года назад некогда обозленный на всех мистер Фостер работает на ферме Джейсона среди бесконечных горизонтов Айовы по восемнадцать часов в сутки, ухаживая за скотом и следя за бескрайним кукурузным полем. Ему совершенно не удается отдохнуть, порой, в особенно загруженные дни, ему кажется, что вот-вот и он рухнет, сердце его остановится, как у загнанной лошади. Однако, несмотря на все трудности, ферма и бесконечные хлопоты о ней делают Говарда счастливым, и его взгляд теперь не бывает таким, как прежде, — как у голодной собаки. Теперь он совершенно иной, будто у насытившегося, с окровавленной пастью пса, который бесконечно рвет сырое мясо. 

Виной тому постоянная работа со скотом, она просто не могла не осчастливливать трудящихся, словно пчелы, муж-чин. И неважно, что ни амбара, ни хлева на ферме у Джейсона не было. Самое главное, что был скот…

***

Маленькая Эмми сидела в солнечной спальне на мягкой кровати. Несмотря на то что она там находилась совершенно одна, она не смела разглядывать комнату и боялась пошевелиться, делая все так, как ей сказали. Проведя несколько ми-нут в одиночестве, светловолосая девочка оторвала свой взгляд от узорчатого ковра, лежавшего на полу, и немного осмотрелась. Прежде всего ее привлекло находящееся справа окно, на нем висела крепкая металлическая решетка, далее она обратила свой взор на находящуюся слева дверь, которая, будучи металлической, сильно контрастировала и с деревянным потолком, и с полом. Эмми никак не могла понять, что она делает в этом не знакомом ей недружелюбном месте. 

Почему перед ней на штативе стоит видеокамера? Зачем справа и слева от кровати стоят еще две? Для чего так ­много в комнате пронумерованных коробок с DVD-дисками и столько же непронумерованных? Почему у стоящего на столе компьютера не один монитор, а целых три, и кто этот незнакомый дядя, чья огромная черно-белая фотография в металлической сверкающей оправе висит на стене? Но больше всего маленькую Эмми интересовало, когда она, наконец, увидит родителей и сможет поесть. Ответы на мучающие ее вопросы находились совсем рядом с ней, буквально в не-скольких шагах. С каждым мгновением они приближались все ближе. 

Звук открывающегося ключом замка напугал Эмми. 

Застыв, она снова уставилась в лежащий на полу ковер. 

Джейсон зашел в спальню и закрыл за собой дверь. Он посмотрел на девочку, сидящую на кровати, и широко улыбнулся. Присмотревшись, можно было заметить, что ребенок настолько напуган, что, сжавшись, ему не удается скрывать свою дрожь. Повисшую тишину в комнате постоянно сотрясал звук прерывистого пропитанного страхом детского 

дыхания. 

— Эй… Ты чего не обращаешь на меня внимания? — улыбаясь, обратился к девочке хозяин дома. 

Та никак не реагировала, пронизывая своими невероятно красивыми голубыми глазами пол. Казалось, она лишь еще сильнее стала дрожать.

Джейсон поочередно включил три камеры стоящие в его спальне, и каждая из них начала записывать все происходящее в заполненной светом уютной комнате. 

Поправив на голове влажные после душа волосы, новый и очень странный водитель школьного автобуса сел около Эмми.

— Никак не привыкну, — тихо произнес он. — На записях моего лица не видно, но я все равно готовлюсь так, будто 

в кино снимаюсь. 

Джейсон осматривал Эмми, как товар в магазине, холодно присматриваясь к деталям.

— Мне очень нравится твое платье. Такое красивое.

— Я хочу есть, — содрогаясь, прошептала девочка.

— Ну вот, наконец-то мы разговариваем, — улыбнулся Джейсон. — После того, как ты будешь послушной и мы все сделаем, тебя сразу покормит противный дядька с колючей бородой, притащивший тебя сюда. Хорошо?

Эмми, не отрывая свой оцепеневший взгляд от пола, кивнула головой.

— Напуганная, такая зажатая. Перестань! Я друг, никто тебя не обидит. Напротив, тебе будет хорошо. Вот увидишь.

Мужская рука прикоснулась к светлым нежным волосам и бережно по-отечески стала их гладить. 

В подобные моменты ребенок никогда не знает, что с ним происходит, однако предчувствует нечто чудовищное. Как только рука взрослого незнакомого мужчины коснулась головы девочки, она сразу же обняла себя руками, сжимая плечи изо всех сил.

— Я хочу к маме и папе. Отпустите меня, пожалуйста.

Странно, но плачущая Эмми не хныкала. Если бы не дрожь, могло почудиться, что она чувствует себя совершенно нормально. По ее щекам иногда катились кристально чистые слезинки, но она держалась почти как взрослый. 

— Тебе уже восемь лет… Зачем тебе родители, — продолжал успокаивать ребенка Джейсон. — Будешь послушная, 

и скоро они за тобой приедут.

— Хорошо, я все сделаю, — посмотрев покрасневшими глазами, прощебетала Эмми.

— Хм… У вас у всех голоса будто из мультфильма, такие тоненькие и красивые. Жаль, с возрастом это теряется. 

Не становись взрослой, Эмми, ты прекрасна такая, какая ты есть сейчас.

В подобные моменты в ушах Джейсона начинался еле слышный писк, вслед за который наступает всеобъемлющая тишина. Его эмоции и чувства перестают существовать, и остается лишь желание, тупое пожирающее душу желание. Нет ни завтра, ни вчера, ни мира вокруг, лишь место, в котором они с Эмми находятся, и то, что они сейчас сделают. 

Холодная, не согревающая рука спустилась по шелковым волосам вниз и медленно сняла красную с белыми цветами бретельку с меленького детского белого плечика.

Сердце Эмми замерло, практически перестав дышать, она сквозь сжатое горло прохрипела:

— Не надо, пожалуйста.

Но Джейсон не останавливался, и его рука направилась ко второй бретельке.

— Перестань, тебе ведь нравится то, что происходит. 

Получай удовольствие, — говорил он, будто со взрослой девушкой. 

Его глаза стали маслеными и приобрели ненормальный больной вид.

Детские белоснежные зубы, напоминающие жемчужинки, сжались что есть силы, легкие пронзил ворвавшийся воздух, и находящаяся на грани рассудка маленькая беззащитная Эмми стала вопить. 

— Мама! Мама! Мама! — Вскочив с кровати, скребя сандаликами по полу, Эмми забилась в угол. — Мама! Мамочка! Мама! — продолжала кричать она.

Девочка не плакала, она не пыталась вырваться из лап монстра, она просто, как робот, раз за разом орала, зовя на помощь мать, которая ее не слышит. Глаза девочки были бе­зумны, туманная пелена скрыла трепещущую душу. Эмми там не было, лишь ее тело боролось за спасение, а сама она находилась в крепких объятьях собственного отца или, быть может, обвилась вокруг шеи матери, но в той жуткой комнате ее точно не было. 

— Прекрати! — разразился криком Джейсон, вставая с кровати. 

Подойдя ближе к забившейся в углу беспрерывно крича-щей девочке, мужчина стал расстегивать свой ремень. Сняв его и намотав на руку, он превратился в безжалостное холодное чудовище и, улыбаясь, произнес:

— Знаешь, кто это? — показывал он пальцем на черно-белую фотографию, висящую на стене. — Друг всех людей земли, особенно детей. Его зовут Альфред… Альфред Чарльз Кинси. Так вот, этот великий человек, великий ученый, сказал, что все дети сексуальны.

Эмми, слушая больную непонятную речь извращенца, продолжала звать маму, находясь своими детскими мечтами и надеждами в мире, где ее никто не обидит.

— Аллилуйя! — орал в ответ монстр. — Поблагодарим же его за это чудесное открытие, — сжимая кулак, опустившись на одно колено, он тихо продолжил: — Надеюсь, ему понравится то, что он сейчас увидит.

Джейсон ударил Эмми кулаком, на котором был натянут трещащий кожаный ремень. Сам того не ожидая, он разбил ей до крови губу и выбил зуб. Она замолчала на мгновенье и рухнула на пол.

«Обморок», — испуганно подумал Джейсон.

Но девочка встала и снова уперлась спиной в стену. Увидев кровь на своем платье и выбитый зуб, она закрыла руками лицо и принялась вновь кричать — в этот раз значительно сильнее. В детском невинном уме, не способном совладать 

с такой чудовищностью, не было сил формировать правильно эмоции и кричать слова «мама» или «помогите». Это был просто бесконечный вопль, который, казалось, голосовые связки ребенка не способны выдержать.

— Ах ты сука паршивая! Живучая! — бесновался Джейсон. — Заткнись… Не все зрители любят плачущих детей. 

Сняв с руки ремень, он наотмашь стал хлестать им 

ребенка, только усиливая его крик. 

***

В находящемся рядом с домом гараже Говард возился 

с пикапом, меняя старые покрышки, которые срочно надлежит сжечь, на новые. Прикручивая колесо к автомобилю, он вдруг услышал пронзительный детский крик. Выпрямившись и выронив из рук колесо, он стал прислушиваться. Через не-сколько секунд на его лице появилась злая улыбка.

— Джейсон, — сладко прошептал он. 

Вдруг сорвавшись с места, он побежал в дом, ведь хозяин опять забыл закрыть окно в спальне! И пускай они с Говар-дом жили посреди рощи, примыкающей к огромному полю, и в радиусе нескольких миль в округе никто не жил, все равно, когда детский крик доносится из дома, для столь опасного дела, которым они занимались, это было не только вредно, но и, прежде всего, опасно. 

Откинув двери, Говард ворвался в дом и устремился на второй этаж. Не успев добежать до конца коридора, к спальне Джейсона, он остановился. Буквально перед его носом внезапно возник сам хозяин. Выскочив из комнаты, тот, не находя себе места, с осатанелым видом переминался с ноги на ногу, то и дело что-то шепча сквозь зубы, хватаясь от волнения руками за голову. 

Из приоткрытых дверей доносился горький детский плач. 

— Что случилось? 

Джейсон подошел к Говарду ближе. 

— Я сорвался.

— Сильно?

— Не то чтобы сильно. Но подождать, пока раны заживут, придется… Она вся в синяках и ссадинах.

— Не переживайте, — успокаивал добряк Говард. — Это ведь не первый раз.

— Деньги переведены, у нас по Эмми всего несколько дней, — злился Джейсон. — Мы несколько лет создавали себе репутацию. Если хоть раз нарушим обещания… Какой-нибудь урод из Украины или России заберет всю клиентуру. Дети у них там красивые.

— Что же делать? 

— Ты резину поменял?

Опасаясь гнева хозяина, Говард забегал глазами.

— Нет. Не всю. 

Глаза Джейсона отображали весь тот гнев, который он испытывал, становясь с каждой секундой все краснее, все меньше походившими на человеческие и все сильнее на звериные.

— Баран, — сквозь зубы сказал он. — Черт с ним, потом сожжешь. Я поеду в город, куплю что-нибудь заживляющее. Ты пока отведи ее к остальным. — Джейсон обошел Говарда, неуважительно толкнув его плечом, да так, что тому пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.

— Не трогай никого, — кинул, уходя тот. — В этот раз они все идут на продажу, целые или по частям.

— Хорошо, — мямлил вслед Говард. — Не беспокойтесь. 

Он посмотрел на приоткрытые двери спальни, из которой все еще слышалось детское хныканье, и его сердце стало биться чаще. 

Глава 2

Снаружи двухэтажный дом Джейсона, то ли из-за своей серости, то ли из-за простого провинциального дизайна, казался не очень большим. Понять, насколько это впечатление обманчиво, можно было, лишь попадая внутрь неприметного серого строения. 

Два длинных коридора на первом и втором этажах, пронизывающие весь дом, небольшая летняя веранда, где вместо окон была лишь натянута противомоскитная сетка, никогда не чистящаяся, изрядно забившаяся пылью. Просторная кухня, соединяющаяся с гостиной, неухоженный чердак с парой забитых хламом чуланов, несколько комнат, которые либо простаивали совершенно пустые, либо использовались не по назначению. Ну и конечно, восторг хозяев — подвал. 

У Джейсона редко бывали гости, но те, кто бывал, быть может, из-за невинного возраста, быть может, из-за сковывающего страха или кровавых ран, с легкостью терялись меж бледных стен, пытаясь выкарабкаться наружу. Тем бедолагам, которым удавалось выбраться из западни, дом доброго дяди с холодными глазами казался чудовищным запутанным лабиринтом, где стены пропитаны паникой и болью. И отчасти они были правы. Меж стен скрывались пустоты, огибающие дом, о которых знали лишь Джейсон и Говард. Ребенок, мечущийся, бегающий с этажа на этаж, уверенный, что ему вот-вот удастся спастись, пытающийся найти хоть одну отпирающуюся дверь, не знает, что за ним наблюдают, наслаждаясь игрой, получая удовольствие. 

Тонкая белая шея, красный кровавый след от ошейника, из которого удалось выбраться, аккуратные, будто леденцы, окровавленные пальцы, поломанные ногти. Но главное — надежда, бесконечная и такая чистая, струящаяся из глаз, будто радуга. Каждый раз ребенок смотрит на дверь или в окно, словно там кто-то стоит. Тот, кто поможет, кто спасет. Еще совсем немного, он протянет руку — и теплое облако, окутывающее дрожащее тело, унесет его туда, где пускай и бывает иногда страшно, но не бывает больно.

Если бы только кто-то знал, как сильно Джейсон обожал этот взгляд! 

Со временем, когда физическое удовольствие стало рутиной и отошло на второй план, именно то, что было спрятано в этом взгляде, держало его на плаву, окрыляло. Через секунду ненавязчивое шуршание за стеной прекратится, 

и из темноты вырвется нечто, способное лишь впитывать, пожирать разбитую надежду и громкий детский плач. Не важно, убьет ли Джейсон этого ребенка или вначале изнасилует и потом убьет, главное, что в этот момент он будет смотреть ему в глаза, наслаждаясь каждым мгновением. Джейсон был утонченным мужчиной, и больше всего в жизни его манили эмоции. Ради них он готов был на все, даже на то, чтобы не очень хорошо закрепить на шее жертвы ошейник и не до конца закрыть дверь в подвал. 

***

Деревянные ступеньки заскрипели, и послышались неторопливые шаги. Водитель автобуса, делавший все с такой спешкой, вызывавший поначалу столь сильное доверие, спустился в подвал. 

В просторном помещении было угрюмо и темно, а главное — очень тихо. Через небольшое грязное окошко внутрь попадало немного света, который освещал центр комнаты. 

— Как тихо… — прошептал Джейсон. — Интересно, по-чему, когда к вам приходит Говард, вы орете как резаные, 

а когда я — молчите… 

Послышался щелчок, и в подвале заморгали лампы, после чего, успокоившись, озарили бетонные стены светом. 

Вдали от лестницы, за коробками и стеллажами с фермерским хламом, удобрениями и старыми проржавевшими инструментами, в углу находились пятеро ребятишек. У каждого из них на шее был крепкий ошейник из синтетического волокна, затянутый так сильно, что лица детей были бледными из-за постоянного недостатка воздуха. Продетый сквозь хитрый титановый замок, ошейник соединялся с металлическим тросом одинарной свивки, тот, в свою очередь, будучи в длину около полутора метра, просто торчал из стены и, видимо, был намертво закреплен за что-то находящееся внутри. Рядом с похищенными детьми стоял унитаз, в котором постоянно журчала вода. Он был расположен так хит­ро, чтобы каждый из пятерых похищенных мог дотянуться до него — сходить в туалет или попить из него воды. 

— Надо сказать Говарду, чтобы починил, — спокойно произнес гостеприимный хозяин, подойдя к детям. — Нена-вижу, когда где-то что-то подтекает или капает, иногда кажется, что я слышу этот шум сквозь стены. 

Глубоко вздохнув, Джейсон перестал быть животным 

и превратился в держащего дистанцию друга. Он еле заметно улыбнулся и присел на корточки. Четверо мальчишек, окруживших спрятавшуюся в углу Эмми, сжались от страха и заелозили по полу, пытаясь прижаться к стене. 

— Хм… Видимо, вам обо мне уже рассказали. 

Холодный взгляд скользнул по дрожащей девочке. Та уткнулась лицом в угол, сжимая себя руками, покрытыми свежими синяками. 

Джейсон выхватил меж ребятами девочку и потянул 

к себе. 

— Нет… не надо, прошу! — завопила она осипшим от крика голосом.

Хозяин дома подтянул к себе плачущую девочку. 

— Тихо, успокойся… Ты все неправильно поняла. Я тебя не обижу…

Эмми, находящаяся на границе рассудка, ощущала, как ее сердце вот-вот перестанет биться и вместо ритма будет один сплошной тон, она не выдержит пытки страхом и умрет. 

Странно, маленькая восьмилетняя девочка никогда ничего не знала о смерти, о том, что человек ощущает перед ней 

и как она происходит, но теперь почему-то очень четко понимала, что еще совсем немного — и это случится. 

Несмотря ни на что, Эмми сражалась, продолжая выдираться из рук, выкручиваясь, плача и всхлипывая, боясь при этом даже самую малость посмотреть на тянущее ее к себе животное. 

— Перестань… Успокойся, — повторял Джейсон. — Тебе нечего бояться… 

— Пожалуйста, не надо, вы же видите, она не хочет к вам идти, — сквозь слезы произнес Эндрю.

— Хорошо, — отпустив непослушную девчонку, злился Джейсон. 

Та сразу же отползла к стене и спряталась за спины мальчишек. 

— Я всего лишь хотел с ней поговорить и все объяснить… Она неправильно меня поняла. 

Каждая жертва даже в самой безвыходной ситуации надеется, что обидчик пожалеет ее. Именно этим оружием 

и пользовался хозяин гостеприимного дома в общении с такими дорогими его сердцу редкими гостями. 

Джейсон встал и, уняв злобу, еще раз окинул холодным взглядом похищенных детей, не подозревающих о своей ­участи.

— Наше знакомство, я смотрю, не задалось с самого начала, — спокойно продолжил он. — Важно, чтобы вы понимали: с Эмми случилось то, что случилось, только потому, что она не делала то, что от нее требуется, — Джейсон вытер нервную испарину со лба. — А именно, быть хорошей покладистой девочкой. 

Дверь в подвал снова открылась, и туда спустился Говард. 

— Мы вам не враги. Мы пусть и очень особенные, но все-таки друзья. 

Говард подошел и стал рядом с Джейсоном. В руках он держал две тарелки, на которой лежали апетитнейшие, рос­кошные по-своему виду сэндвичи. Запах, испускаемый ими, опьянял изголодавшихся детей. После дозы хлороформа при похищении и обильной рвоты после пробуждения про-шло уже более суток, и все это время они не ели. 

Глаза ребятишек заблестели, даже Эмми, несмотря на весь пережитый ею ужас, синяки на лице, распухшую губу 

и выбитый зуб, хотелось понравиться хозяину дома, чтобы ей достался хотя бы маленький кусочек.

Джейсон, видя больной блеск в глазах, подобный тому, который виден у высохших детей Бухенвальда в черно-белой лагерной кинохронике или у опухших обездвиженных детей Африки, широко улыбнулся. 

«Как легко сделать человека счастливым», — подумал он. И как же много в нем по-прежнему хорошего.

— Вот видите… Мы друзья. 

Говард вторил хозяину и тоже улыбался. Он встал на 

колено и аккуратно поставил тарелки с сэндвичами перед детьми. 

Те сорвались со своих мест и подползли к ногам Джейсона. Схватив еду, они стали поглощать ее с невероятной скоростью, практически не пережевывая. Видя такую необычайную радость, Говард потянулся дрожащей рукой к голове милого светловолосого мальчишки, который за обе щеки по-едал попеременно то сэндвич с тунцом, то с индейкой. Ему хотелось погладить того по голове, ну или выколоть глаза отверткой, которая лежала в левом кармане. На самом деле заботливый Говард определился со своими желаниями, он просто не определился с порядком, что произойдет раньше. 

— Руки! — фыркнул Джейсон. 

Говард вскочил с места и виновато посмотрел на хозяина. 

— Для Лили все уже готово, — пытался заслужить он одобрение во взгляде.

Не увидев его, мужчина отошел и стал в нескольких шагах позади Джейсона.

— Вы нас убьете? — несмело спросил Эндрю, с трудом проглатывая сухой сэндвич. 

Этот вопрос Джейсону доводилось слышать с пару десятков раз, не меньше. Как же ему хотелось хоть раз ответить правду! Сказать: «Да, мы убьем вас, но не сразу, мы будем насиловать вас многократно, невероятными мучительными извращенными способами, порой доводя некоторых из вас до смерти, вначале я, потом Говард. Кто-то из вас будет зарыт на бескрайнем кукурузном поле, что прилегает к нашей чудесной детской обители, остальные будут проданы, и уже там вас, как в безотходном производстве на скотобойне, вначале сделают очень прибыльными шлюхами для богатых извращенных господ, а когда станете старше — разделают на органы, и ваше юное сердечко обязательно будет биться в груди какого-то дегенерата. Вы проживете в лучшем случае около десяти лет, и каждая секунда этой короткой жизни будет нескончаемым адом, где вас будут бить, резать, насиловать. 

В общем, постоянно в вас что-то засовывать, а потом вынимать. И те, кому отмеряны эти волшебные мгновения, будут завидовать тем, кого в ближайшие несколько дней замучаем и убьем мы с Говардом, ведь их страдания закончатся так ­скоро».

— Конечно, нет! — неискренне возмутился Джейсон. — Откуда у тебя только такие мысли! Никто из нас ничего подобного не планировал…

— Тогда что вам от нас надо, зачем вы нас похитили? 

— Никто вас не похищал. Ваши родители знают, где вы, и они совсем не против этого. Если вы будете послушными, всего через несколько дней наш добрый друг, бородач Говард, отвезет вас к ним. — Джейсон обернулся и безразлично посмотрел на соседа по дому. — Ведь правда, дядя Говард? 

Тот, попеременно смотря то на детей, то на хозяина, 

услужливо улыбнулся. 

— Да, отвезу. Обещаю.

Услышав это, четверо мальчишек, переглянувшись, трусливо заулыбались. Заметив это, Джейсон снова присел на корточки. 

— Ваше пребывание здесь — это как особенный летний лагерь или поход в лес, с палатками и костром.

Он протянул руку и стал гладить любимчика Говарда по голове. Тот, смотря на чудесное действо, преисполненное милосердия и любви, завидовал и почему-то очень хотел протянуть хозяину отвертку.

— Вас же наказывают, когда вы делаете что-то не так, как вас просят взрослые?

Эндрю ощущал, как рука, от которой исходит невероятный холод, по ощущениям сравнимый с прикосновением 

к сырой земле, гладила его по голове. Прикосновение не успокаивало, не вызывало доверия, в отличие от слов, напротив, в нем чувствовалось угрожающее напряжение. Однако сердце маленького мальчика ухватилось за слова о том, что всего через несколько дней они увидят папу с ма-мой, и, пересилив себя, он неохотно кивнул головой.

— Вот, — радовался диалогу Джейсон. — Здесь происходит просто то же самое. Если вы не сделаете так, как я прошу, мы накажем вас. Если сделаете все, как надо, то вам будет хорошо. Очень. Главное слушаться. 

Последние несколько слов особенно сильно отозвались эхом в сердце Говарда. Они черным змеем обвили его сердце, и он, скинув гнетущее оковы, наконец принял решение. Все-таки вначале отвертка и глаза, а потом уже нежность.

— Эмми не слушалась, и ее наказали, — продолжал поучать детей незнакомец. — Уверен, с вами завтра будет все совсем по-другому, и с тобой тоже, не так ли? 

Маленькая, запутавшаяся в происходящем девочка пони-мала, что вопрос адресован ей, но она не торопилась отвечать. 

Эндрю толкнул ее локтем, понимая, что гостеприимного хозяина лучше не злить. 

Эмми ожила. Смотря в пол, она кивнула головой.

— Прекрасно. Рад, что мы поговорили и все образумилось. И за то, что вы такие понятливые и смышленые, дядя Говард принесет вам немного сладостей и сока.

Джейсону даже не надо было ничего больше говорить. Он услышал, как сухие деревянные ступеньки отозвались скрипом, так как Говард спешил выполнить поручение, боясь расстроить и без того эмоционально измотанного соседа по дому. 

— И захвати матрасы. Не спать же им на холодном бетоне, — крикнул вслед он.

Невероятно, как же много подарков и все в один день! Вкусные сэндвичи, сладкое и сок, и, если быть послушным, никто бить не будет, а главное — спать теперь можно не так ужасно, как в предыдущую ночь, и ошейник уже почти не ощущается, и тошнота от хлороформа не такая уж невыносимая. 

Когда твоя жизнь — бесконечная мука, боль, голод 

и страх, счастьем становятся самые простые вещи, которые раньше ты не замечал. 

В ловушку послушания попадали многие дети из тех, кто оказывался в доме Джейсона. Именно поэтому на видео они всегда были такими спокойными, ибо верили, что страшный сон вот-вот закончится и их отвезут домой к родителям. Самые умные подыгрывают и делают вид, что им хорошо. Такие видео приносят больше всего денег, не считая спецзаказов, SNUFF. Одна копия, один заказчик, один дубль, очень много денег, очень много удовольствия, очень много крови и криков. Хорошо, что в этот раз таких заказов сразу два.

— Вот, держите, — подойдя, улыбался Говард. 

Кинув на пол несколько скрученных матрасов, он раз-вернул один из них, внутри которого лежали маленькие ко-робки с соком и шоколадные батончики.

Джейсон понимал, что все необходимое сделано и завтра задуманное пройдет гладко, послезавтра чуть хуже, но приятней, после-послезавтра совсем трудно, но невероятно хорошо, вслед за этим будет день Говарда, потом распродажа 

и вслед за ней вожделенная свобода. 

Джейсон встал и с облегчением вздохнул, он обернулся 

и направился обратно к лестнице, поднимаясь по ней, он спокойно сказал: 

— Лили. 

Говард выпрямился и посмотрел на крепкую металлическую дверь, расположенную за стеллажами под лестницей…

***

Сидя у себя в спальне, Джейсон, надев наушники, копаясь в Интернете, проверял почту, отвечал на сообщения в Фейсбуке. Там он пользовался большой популярностью у эффектных симпатичных девушек. Чувствуя внимание, он отвечал им взаимностью, обильно раздаривая лайки и комментируя откровенные фото сетевых подруг. 

Самая важная комната в доме благодаря окнам, выходящим на западную сторону, после обеда становилась очень светлой и уютной. Однако каждый день, несмотря на обилие света, практически в одно и то же время спальня Джейсона становилась на сотую долю процента еще более светлой. 

В комнату вошла Лили, на мгновение она остановилась, посмотрев на Джейсона. Заметив, что он слушает музыку 

и копается в Интернете, она молча прошла к стоящему в углу темно-коричневому шкафу и открыла его. Он принадлежал ей, несмотря на то, что находился в спальне хозяина дома. Сама же девочка жила в подвале — в маленькой комнатке 

с мягкими стенами за звуконепроницаемой металлической дверью. 

Взглянув на себя в круглое зеркальце, Лили на мгновение закрыла глаза. Нервно вздохнув, она заперла шкаф и, сев на кровать, стала смотреть в спину своему кошмарному сну, который не прекращается полтора года. Тогда ей было всего одиннадцать, и она никак не могла представить себе, что когда-нибудь станет получать такое удовольствие от одной только мысли, что вонзает по самую рукоятку острый кухонный нож в спину человеку. Вот в такое мгновение, как это. Просто теплым тихим сентябрьским днем, просто нож в спину или, быть может, по горлу, сжав зубы, слушая бульканье и видя, как он дергается, пытаясь понять, что с ним про-исходит. Наверное, она могла прямо сейчас встать, пойти на кухню, взять поварской нож или, быть может, где-то 

в доме найти ножницы и воплотить мечту в реальность. Могла бы, но не сделает. Не потому, что не хочет, а потому что нет сил. Ведь ее тело от кончиков ногтей ног и до макушки постоянно болит: болят суставы, ноют новые синяки, не проходят старые, болят порезы и шрамы, которыми усы-пана ее спина, а главное — болит душа, которую пропустили через мясорубку и, разделив на маленькие кусочки, отобрали возможность верить и надеяться. Джейсон сказал, что он убил ее маму, и Лили верила ему, ведь она не раз видела, как он с легкостью и больной улыбкой делает это. Очень скоро она опять будет брить свою голову, именно тогда она, принимая душ, вскроет себе вены, и этот кошмар закончится. Она 

молила Бога, которого никогда не знала и не видела, чтобы ее сил хватило хотя бы на это.

Вытащив наушник из уха, Джейсон, не оборачиваясь, спросил:

— Ты поела? 

— Да.

— Секунду, сейчас доотвечаю, и я твой, — написав пару строк и кликнув кнопкой мыши, не вставая с кресла, он по-вернулся. 

Лили улыбнулась.

На краю кровати, одетая в короткую клетчатую рубашку 

с сине-зеленым рисунком и старые черные джинсы, сидела невероятной красоты невысокая лысая девочка, которой было без малого тринадцать лет. Увы, она не выглядела на свой возраст, что-то было не то с лицом и со взглядом — то ли микроморщины, то ли еще что-то, но выглядела она лет на шестнадцать-семнадцать, не меньше. 

Лили всего за полтора года превратилась во взрослую девушку, точнее человека, которого обтесала реальность. Дети войны, беспризорники, те, кто постоянно болеет и мучается от сильных болей, рано взрослеют, их лица теряют неуловимую магию, в которой скрыта вера в сказку, и отпечаток любви, подаренной родителями. Вместо этого отпечатка худенькое лицо Лили украшала тяжесть, огромные карие глаза с бесконечными синяками под ними, впалые щеки и бледная из-за отсутствия солнечного света кожа. Лишь по черным бровям можно было догадаться, что она брюнетка. Но главное сокровище, несмотря на не до конца сформировавшиеся детские формы и красивое личико, которые так сильно ценил Джейсон, было спрятано внутри Лили — ее интеллект и душа. Она была невероятно умной и находчивой. Чтобы ей меньше доставалось, она иногда подыгрывала и просто смотрела с животным телевизор, готовила ему еду, рассказывала интересные истории из прошлого, смеялась. Порой была нежной и ласковой, порой игривой девчонкой с длинными белыми волосами, подростком заучкой с каре, лысым больным братом, сестрой, которую насиловал Джейсон, —всеми, кого он хотел в ней видеть. Доходило до жуткого, 

когда животное могло получить удовлетворение, не прикасаясь ни к себе, ни к ней. Он просто часами жестоко хлестал плетью Лили, из ее глаз катились слезы. Странно, но она улыбалась, так нежно и искренне, прося еще. В подобные моменты, видя израненное хрупкое существо, получающее наслаждение от боли, Джейсон впадал в состояние, походившее на бред, голова кружилась, по телу пробегала судорога, и, выгнувшись будто полумесяц, он падал обессиленный на кровать. Так Лили могла избежать более серьезных увечий или изнасилования. У маленькой взрослой девочки был новый мир, и она о нем знала все, а прежде всего  — как в нем выжить. Существовал только один вопрос — зачем. 

— Кем ты хочешь сегодня стать? — поинтересовался Джейсон.

«Птичкой, блядь! Крошечной ёбаной птичкой! Чтоб вы-лететь нахуй из этого дома через решетку и никогда не воз-вращаться. Или огромным псом, чтобы отгрызть тебе яйца, 

а потом загрызть тебя, раздирая еще живого на куски».

— Кем ты хочешь быть сегодня? — повторил он чуть громче.

Лили слегка дернулась и оттаяла. 

— Прости, я задумалась, — она с нежностью в ответ по-смотрела на собеседника и мысленно прокляла его. — Ты же знаешь, мне все равно… Важно только, чтобы ты завтра был отдохнувший. Остальное меня не волнует. 

— Ты видела детей в подвале?

— Видела.

— Что думаешь?

Лили пожала плечами.

— Красивые… Несчастные… Напуганные.

— Когда-нибудь ты будешь получать настоящее удовольствие, принцесса, от того, что происходит, а не притворное. Ты будешь делать вместе со мной все то, что тебя сейчас так отвращает. 

— Ты ищешь от меня понимания?

— Нет… Но рано или поздно ты убьешь одного из них… Или умрешь сама.

Лили встала с кровати и снова подошла к шкафу. Взяв оттуда парик, она игриво надела его себе на голову. Неторопливо и очень женственно она зашагала навстречу черному грязному пятну, носящему имя Джейсон.

— Не злись. Я всего лишь поддерживаю беседу.

Тринадцатилетней девочке, пытающейся вести себя вызывающе, очень шли длинные светлые волосы. В парике она выглядела порочной нимфеткой, Лолитой, о которой тайком мечтает подавляющее число мужчин. 

Садясь на Джейсона, Лили обняла его и лукаво посмотрела в глаза. 

— Ранки на спине совсем зажили, папа… Хочу новые.

— Хм, — ухмыльнулся он в ответ. 

В его ухмылке было так много всего — ненависть, возбуждение, отвращение, раболепие… Вся его мерзость.

— Будут тебе новые ранки, принцесса. Обязательно будут. 

***

Над Джейсоном была пропасть — он не видел ни потолка, ни пола. В полной темноте, разбирая лишь силуэты, он чувствовал, как его тело, мокрое и наэлектризованное, пульсировало в такт каждому удару. Голый, он ходил по дому, бегал 

с этажа на этаж, находясь будто под наркотическим дурманом. Говорил с самим собой, бормотал себе что-то под нос. Потом его голова вдруг взрывалась, и он оказывался в параллельной вселенной, где был