Михаил Аранов

Мой дядя, Яков Соломонович, был в ту пору ветеринарным врачом. Его клиника находилась на Ржевке, что на окраине Ленинграда. Ну, конечно, не его личная. В ту пору об этом и речи не могло быть. Но, доживи Яков Соломонович до славных нынешних времён, он непременно бы эту собачью клинику приватизировал. Земля ему пухом!

Со всего города тащили к дяде кастрировать привилегированных котов и выводить блох у высокородных собачек. И когда настало время мне выбирать жизненный путь, мама сказала: «Жора, с Божьей помощью ты окончил десять классов. Ну, не ахти как... И институтов нам не видать. А потом, посмотри на свой нос. Мы с Яковом посоветовались. Надо тебе идти учиться на ветеринара. Будешь лечить собак, кошек и прочую живность. Людей? С твоими-то руками. Мы же все знаем, что растут они у тебя из задницы. Не дай Бог, кого-нибудь угробишь. У нас ведь всех денег не хватит, чтоб тебя отмазать.

Мама моя была мудрой женщиной: «Ты посмотри, как живет дядя Яков. Квартира -- не в пример нашей хрущёвке. Дача в Комарово, а не на болотах в Синявино, как у нас. Машину вот купил, правда, подержанную».

Мама говорила убедительно: «Со временем дядя Яков передаст тебе своё дело».

Последний аргумент был неотразим. И я направил свои стопы в ветеринарное училище. «Дядя Яков не так уж и молод», -- мелькнула напоследок озорная мысль в моей, по тому времени, не такой уж дурной башке.

В училище был крутой недобор. Но село остро нуждалось в специалистах по искусственному осеменению коров. Быков не хватало. Были и другие проблемы. Короче, селу я был остро необходим. Но сам-то я с трудом переносил сельский быт. Мне хватало маминой дачи.

От села меня спас дядя Яков. «Совершенно случайно», -- при этом дядя загадочно улыбался, - открылась вакансия в дядиной «собачьей клинике». И я был взят туда на работу.

Клиент у меня был никудышный. То школьники принесут ворону со сломанным крылом. То воспитательница детского сада придёт с попугайчиком, жалуясь на его плохой аппетит. Ну, какие у них деньги?!

Дядя мне своего «дела» передавать не собирался, и был подозрительно здоров. Надо было принимать решение.

Ну, куда пойти еврейскому юноше, если у него «руки в заднице», но сам «из себя три себя». Конечно, в снабженцы. Спасибо маме за совет:

«Всё снабжение Советского Союза держится на наших людях».

-- Наш человек, -- сказал мне мой новый начальник и шмыгнул великолепным носом. Ну, таким же, как у меня. Мы друг другу понравились.

Я быстро научился говорить приятные вещи нужным людям, убедительно обещать невыполнимое и не наступать снова на грабли, то есть не встречаться с людьми, которых обманул в прошлой жизни.

Через год -- другой я уже слыл «человеком со связями». Мог запросто позвонить куда- нибудь в Череповец «дорогому» Петру Петровичу, которого я, кстати, в глаза не видел, и сказать: «Нам вот так, позарез нужен стальной прокат. Размеры телетайпом. А за мной не заржавеет. С меня бутылка армянского коньяка». И ничего, что на поверку коньяк окажется молдавским. Они там, в провинции и такого сто лет не видели.

Или позвонить в Госснаб, в Москву Кирочке Петровне, пообещать парижский «парфюм». «Друг только – что из Франции». «Нет, не жене». «Ха-ха. Я свободен».

Парижский «парфюм» я купил на Невском. Отстоял дикую очередь. Все хватали, вот и я на всякий случай. Вот случай и подвернулся. Ну, не маме же дарить! Я маме коробку «Мишка на севере» приготовил на «Восьмое марта».

Вот так и живу, весь в делах. Вечером звонит один из Ессентуков, мы с ним в Крыму отдыхали на нашей заводской турбазе. «Сделай путёвку на вашу турбазу в Крым». Ну, надоело человеку на Кавказ ездить, захотелось в Крым. Это тоже понимать надо!

Иду утром в профком. Говорю крокодилице Петровой, нашей профкомовской даме, что она сегодня чудо как хороша. Фиксирую положительную реакцию. Говорю: «Лето не за горами, путёвку бы в Крым после трудов праведных. Может, и с вами там встретимся?» Отвечает, глядя мимо меня: «Нет, уж не знаю, как у меня со временем». Но вижу, глазки уже загорелись. «Только не вписывайте в путёвку фамилию, вдруг придётся вернуть. Мало ли или что». «Или что»,- не разъясняю. «Ну, что вы, что вы – конечно. Берите чистую с печатями. Сами заполните». Глазки потупила. Зарделась.

Звоню в Ессентуки:

-Всё хоккей. Но нужна курсовка на ваши воды моему шефу.

-Схвачено, -- отвечает.

Прихожу к начальнику:

-Ну, как язва?

-Все болит. Никак не дождусь путевки в Ессентуки.

-Какие проблемы, шеф. Летом подходит?

Начальник доволен, что о нем позаботились. Не спрашивает, чего мне это стоило.

Знает, что я ему счёт предъявлю. И я не откладываю это дело в долгий ящик:

- Поиздержался, одному коньяк, другой -- конфеты. Всё дела, дела. Производственные расходы.

Начальник понимающе смотрит на меня:

-После обеда зайди в кассу. Кому надо я позвоню.

Получаю в кассе деньги. Подвожу баланс за этот месяц. Коньяк, «парфюм», ещё надо отнести шоколадку крокодилице Петровой. Пока в плюсе.

Начальник собирается на воды в Ессентуки. Напутственное слово его для меня на вес золота. Я ем его глазами.

-Смотри, Жора, -- говорит он. -- Держи нос по ветру. На нас, снабженцах, земля держится.

Насчёт «носа по ветру» начальник был прав. После приезда из Ессентуков, неделю спустя, начальник вызвал меня к себе.

-Есть две новости, -- сказал он. «Ох, уж эти прошлогодние остроты. Сейчас скажет: одна новость хорошая, другая плохая», -- думаю я.

-Одна новость хорошая, другая новость плохая, -- говорит начальник.– Начну с хорошей. Спасибо тебе, я хорошо отдохнул.

«Спасибо в кармане не звенит», -- ох, несерьёзный я человек. Но вижу явно потускневшие глаза шефа. Весь напрягаюсь.

-А вот и плохая новость, -- продолжает начальник. -- В отделе кадров мне дали понять, что нас стало слишком много. Но, ради бога, это между нами.

«Я, кажется, расслабился: забыл, где живу»,- подумал я.

-Но не старика же Рабиновича мне увольнять! Кто его возьмёт?! – в голосе начальника слышится мольба.

-Всё понял, -- говорю я. -- Я и так слишком засиделся у вас. Почти пять лет. Но спасибо вам за школу.

- Не ерепенься, сейчас в каждой шараге вычислительные центры открывают. Дело новое. А у нас всегда чего – нибудь не хватает. Без снабженца им никак. На наших людях, снабженцах, земля держится.

«Ох, повторяется шеф. Стареет».

-Вот тебе телефон. Спросишь Аркадия Михайловича. Ну, будь! Не позорь нацию.

Мы расстались со слезами на глазах. Символическими.

Аркадий Михайлович, маленький, круглый мужичонка, с ленинской лысиной, но на Ленина явно не тянул.

«Аркадий Михайлович – это я для внешних сношений. Для внутреннего употребления я --- Арон Моисеевич», -- признался он мне позже.

Увидев мой великолепный нос, Аркадий Михайлович заметно погрустнел. Прежний шеф благоразумно не посвятил Аркадия Михайловича в детали.

Но слово было сказано: «нужен снабженец». И теперь Аркадию Михайловичу трудно было сказать: «нет». Хотя очень хотелось. В отделе кадров ему уже намекали, что перебор с «вашими».

В вычислительном центре в штате снабженца не было. Явно не учли специфику нашего народного хозяйства. Нужно было исправлять положение. И я был принят на должность инженера – программиста. Кадровик с деланным равнодушием взглянул на мой паспорт и, покряхтев: «Кадры, кадры нужны, программистов не хватает», подписал моё заявление.

Если нужен человек, его и программистом возьмут.

«На нас земля держится. Пока чего–то не хватает, мы с тобой нужны. И потому в нашей стране мы будем нужны всегда!»-- говорил Аркадий Михайлович.

Аркадий Михайлович был поставлен в вычислительном центре «на хозяйство». И это делало его оптимистом.

В стране катастрофически не хватало бумаги. Будто вся страна превратилась в писателей.

Бумага нужна была и нашему вычислительному центру. Когда ещё моя знакомая в Госснабе, Кирочка Петровна, утвердит нашу заявку на бумагу, когда выделят фонды. Вычислительные центры с их запросами для Кирочки Петровны, как снег на голову. Французский парфюм давно забыт. На моё кокетливое по телефону: «Это Георгий Семёнович». Холодное: «Ну и что?».

Наш ВЦ, мы теперь так величаемся, потребляет уйму бумаги. Каждое утро на каре по подразделениям завода развозят многометровые пачки бумаги. Как говорит Аркадий Михайлович: «информации». Это, надо сказать, звучало современно.

Но ценность этой, ежедневной «информации», как ядовито утверждают некоторые злые языки, заключается в одной строчке. Но такова жизнь. Начальство делает вид, что платит зарплату, а мы делаем вид, что работаем.

Режимный отдел вдруг посчитал эту всю «информацию» очень секретной, и теперь из подразделений «обработанная» бумага поступает не на свалку макулатуры, как в былые времена, а в «секретную» комнату на бумагорезательную машину. У входа в комнату поставили сурового вохровца. «Засекретили собственную глупость», -- говорит Аркадий Михайлович. И это несколько рискованно с его стороны. Я -то помалкиваю. Я человек новый.

Сейчас на повестке дня бумага, бумага. По «наколке» А.М. -- так именуется у нас Аркадий Михайлович для краткости, я «лечу», то есть, не выкурив сигареты, еду на трамвае в соседнюю «контору». У них чего–то там не хватает. А у нас чего–то излишек.

Значит можно на что–то обменять бумагу. По слухам бумагой они затоварились.

Товарно-денежные отношения мы пока ещё не проходили. Живём натуральным обменом.

Я уже прилетел и докладываю обстановку А.М. Сижу пред ним на стуле. Для комфорта сбросил свои штиблеты, между прочим – итальянские. Это для непосвящённых. Слышу, хихикает за моей спиной Валька, кладовщица. Вспомнил про дырявые носки на пятках. Возвращаю свои натруженные в объятье итальяшек. Не совсем, конечно, получилось… Я, вроде как бы, Вальку слегка клею. А Валька уже подружку ведет посмотреть на мои итальянские штиблеты. Что смотреть – то на дыры в носках?! Я уже и не думаю, что докладывать А.М. Из-за Вальки, стервы, все мыслишки разбежались. Слава богу, в дверях появилась Софья Абрамовна, значит в бухгалтерии обед. Она кричит на всё комнату, с эдаким хохлацким акцентом: «Арон, Арон! Кушать пошли, кушать»…

Аркадий Михайлович строит озадаченную мину, отчего весь его мощный лоб покрывается морщинами, пухлые щёки втягиваются внутрь, и на них появляётся детские ямочки. Это означает: «Жена, брат, как воздушная тревога».

А я, как сказано выше, опять лечу. А вслед мне звучит голос А.М: «Только не позорь нацию».

Бумага -- это вчера. Сегодня другая проблема: из Главка вернули квартальный отчёт. «Слепая» печать. Как ей не быть «слепой», когда уже месяц печатающие устройства работают на старой красящей ленте. В ВЦ стоят несмолкаемые крик и ор. Ищут виноватого. Я не дожидаюсь, когда выйдут на меня. Исчезаю.

Уже договорился с соседями. Я им полмашины перфокарт. Они мне три рулона красящей ленты. Обмен кажется неравноценный. Но я -- то знаю, что перфокарты подмоченные и использованию не подлежат. На складе у нас водопроводная труба лопнула. Вывожу с завода макулатуру. А возвращаю обратно продукт. Ну, как тут не опозоришь нацию? Но ведь ради святого дела!

У нас закон: ничего не выносить под полой. Однако, как я вынесу красящую ленту из ворот соседей? Бегу к Директору подписать гарантийное письмо, что «мы», ну, не я же, гарантируем оплату красящей ленты в сумме...триста, а чёрт с ними -- четыреста рублей. По гарантийному письму мне выпишут пропуск на вынос ленты.

Поясняю несмышленым: на чёрном рынке лента стоит в пять раз дороже. Опять же надо нужного человека найти. Всё не так просто. Дефицит – тут свои законы.

А ор уже подступает к кабинетам начальства.

Вход к директору перекрывает грудью его секретарша. Мельком отмечаю: грудь ничего, в форме. Наш короткий диалог:

-Он на телефоне с Москвой.

-Вот так, нужно!

-Ничем не могу помочь.

-А потом?

-Потом гости из министерства.

-А потом?

-А потом у нас обед, -- как лезвием бритвы.

Выскакиваю из приёмной Директора. Рожа горит. Голова гудит. Наверное, опять давление подскочило. На своё счастье натыкаюсь на «комсомольца». Теперь он у нас помощник директора по работе с молодёжью. Сами понимаете, из какого гнезда этот молодой человек. Перестройка, но кадры для будущих классовых боёв надо сохранять!

Сую ему пачку «Marlboro». «Угощаю», -- говорю. Берёт всю пачку, как должное. А «Marlboro» - это тебе не пачка «Севера».

«Помощник» обещает провести к директору. Возвращаемся в приёмную. Холодно, но вежливо секретарше: «Мне к директору». Под стальным взглядом «помощника» у секретарши застревает во рту привычное «нет».

Умеют же люди! Небрежный кивок в мою сторону: «Этот со мной».

Директор наш -- милейший, интеллигентный человек, не зря около его двери посадили эту овчарку. Взглянув на письмо, директор сразу пугается: «Четыреста рублей!»

Это же половина его зарплаты. Кстати, моих -- две. Потом успокаивается: оплата по «безналу».

Кончились и эти славные времена. «Тимуровец» опустил народ ниже пояса. Зато везде всё есть, но за большие деньги. И только наличными.

А нас с А.М. опять стало «много». И тут, вроде, всё было прилично. Зачем мною руководить? А.М. тихо перевели в кладовщики. Аркадию Михайловичу год до пенсии. И он смирил гордыню. Хотя всё ещё при встрече повторяет: «главное – не позорь нацию». Но уже без прежней убеждённости.

У нас под боком выросло «ООО», где всё можно купить за деньги. Советское слово «достать» я уже выбросил из своего словаря.

Вскоре я стал сотрудником этого «ООО». Президентом «ООО» оказался мой бывший сокурсник по ветеринарному училищу. Прошёл суровую школу «халдея», то есть официанта в ресторане. И теперь носил длиннополое кожаное пальто, туфли на высоком каблуке и непременно бордовый пиджак. Президент носил звонкую фамилию Гусь.

Гусь был мне по плечо, даже на высоких каблуках. Но не проявлял по этому поводу никаких комплексов. Ходил с высоко поднятой головой. Я же, шествуя рядом с ним, вынужден был сутулиться. В этом проявлялось наше классовое различие.

Немного о моих тактика -- технических данных: сорок лет, рост сто девяносто, вес – сто десять. Полноват. Имею жену и гипертонию. О гипертонии несколько подробней, но позже.

Ещё при жизни дядя Яков говорил: «Какая у тебя гипертония! При твоем росте у тебя минимум должно быть давленье сто семьдесят. Представь себе жирафа. При нормальном давлении сто двадцать на восемьдесят разве можно загнать кровь на такую высоту. Это я тебе говорю, как ветеринар».

Так что у меня были некоторые оправдания для того, чтобы относиться к своей болезни несколько легкомысленно.

Мы везли товар для нашего «ООО» на грузовой машине. Президент Гусь, естественно, сидел в кабине. Я прятался от пронизывающе холодного ветра среди ящиков в кузове. Уже несколько раз я прикладывался к плоской бутылке коньяка. Но долгожданное тепло не приходило. Только стало ломить затылок. Я закрыл глаза и прижался к кабине. Вдруг будто взрыв пронзил мой мозг. Боль мгновенно исчезла, и я полетел в стремительно сужающийся туннель, в конце которого сиял ослепительный свет. «Свет в конце туннеля – ничего нового»,- успел я ещё подумать и откуда–то сверху услышать: «Увы, смерть -- всегда банальность».

Моё бренное тело уже лежит на кладбище. А смятенная душа ещё витает в комнате, в которой недавно стоял мой гроб. Стол после поминок прибран.

Все, кто пришёл проститься со мной, разошлись по домам. В углу дивана сидит моя жена, поминутно прикладывая платок к влажным глазам. Около неё президент Гусь. Его кожаное пальто брошено рядом на стул. Гусь обнимает мою жену за плечи, утешает её, говоря какие – то пустые слова. Рука Гуся опускается на талию моей жены. Взгляд безутешной вдовы, брошенный на президента, говорит больше, чем мне бы хотелось.

-Не сегодня, не сегодня, -- доносится её голос.

-Ну - ну, - настаивает Гусь.

-Ну, хорошо, - соглашается жена.

«Вот, сука», – и моя душа через форточку устремляется в небеса.

Форточка громко хлопает.

-Сквозняк, -- мутно говорит жена.

-Надо бы прикрыть форточку, -- вторит ей в тон президент Гусь.

Моя душа уже несётся в безвоздушном пространстве. А вслед ей звучит голос моей мамы: «Вот видишь, тебя уже нет, а земля держится». Мама хотела ещё добавить, что держится на нас - евреях. Но подумала, что и на том свете полно антисемитов. И потому промолчала.