Виктор Брусницин (1951-2021)

Господи, как вы красивы

— Господи, как вы красивы, — широко открыв глаза, удивленно выразился, войдя в кабинет, молодой человек лет двадцати.
Он тотчас густо покраснел, задвигался нелепо, смешно. Собственно, и по тональности слов было очевидно, сказано до крайности искренне. Светлана коротко улыбнулась, в груди метнулась неожиданная мягкая искра.
— Садитесь, я вас слушаю.
— Комиссия по спорту, вот бумаги, — парень совсем потерялся, сел комкано, потупился в ребро стола.
Осмотр, процедура. Кажется, он более так и не поднял глаза. Уже на выходе из кабинета резко развернулся, что вроде бы ему даже не шло, выдавил:
— Можно я еще вас увижу?
— Запретить не могу, но едва ли это кому-нибудь нужно... — И вдруг возникло озорство: — А зачем вам? Впрямь так уж красива?
— Не представляете до какой степени.
— Вот как. Полагаете, мне об этом не сообщали? Муж, если хотите, не однажды уронял замечание.
— Дело не в этом. Вы не понимаете, что ваша красота означает. Вы просто поверьте, здесь совершенно нешуточное дело... А муж — это глупости, он ничего не смыслит.
Светлана засмеялась и пожалела, что позволила себе вольность — следовало отправлять человека и это теперь представлялось грубостью. Сделала лицо:
— Ну хорошо, так ему и передам. Прощайте... — Потрогала прическу. — Знаете, вы забавный.
Он сейчас же тронулся, глядя под ноги, но проговорил тихо, озадаченно:
— Вы не понимаете. Это, должно быть, очень неправильно. — И вышел.
Через тройку, пожалуй, дней Светлана заметила парня. Из поликлиники в утренние смены ходила пешком. Три часа, легкий, пушистый зимний день, полчаса до дома — приятное, спокойное бездумье. Сунулась в газетный киоск, вспомнив, что нет программы передач. Косым зрением заполучила молодого человека неподалеку в яркой куртке. Что-то в нем заинтересовало, глянула. Он. Смотрел. Отвернулась и отрицательно отнеслась к чувству, которое подначило любопытничать. На зеленый светофор напористо пошагала и темп более не меняла.
Через день такая же история — куртка на почтительном расстоянии. Впрочем, сегодня он догнал, голос был чист, смел:
— Скажите, зачем вы стали урологом? Странно — и так отчаянно вам не идет. Мужские органы, разве это возможно?
Растерялась — такой вопрос никогда не возникал. Одолела досада.
— Чем отличаются с медицинской точки зрения мужские, как вы выразились, органы от остальных? Если скажите, что мне следовало заниматься исключительно сердцем, будет пошло.
Он помолчал, однако немного.
— Послушайте, я не в силах спать. Наваждение.
— Знаете что, не на психолога угадали. Если хотите, в связи с моей специализацией могу назначить именно пошлость.
— Да поймите, наконец, вы как женщина мне целиком безразличны. Красивы неправдоподобно, так не бывает.
— Не придумывайте, юноша. Мне тридцать лет и немножко разбираюсь в мужских позывах. Оставьте эти фокусы, вы мне элементарно не нравитесь.
— Вы крупно ошибаетесь.
— Я надеюсь, последуют обещания покончить с собой, ограбить банк, съесть живую крысу! Давайте, давайте — я не переживу разочарования.
Парень вдруг остановился, омерзительно пискнул: «Дура, идиотка!!» — и ринулся прочь... Светлана хохотала, испытала истинное удовольствие.
Вечером вдруг стала крутиться подле мужа, не проняла, отсюда поинтересовалась напрямик: «Я красивая?»
— Пойдет под пиво, — с дежурной ерой буркнул Иван.
«В самом деле дура, — удовлетворенно решила Светлана. — Да нет же, именно идиотка!»
Парень появился в кабинете через год. Светлана, возможно, не узнала бы — он солидно окреп, в движениях исчезла робость — когда б не сделал, войдя, заявление:
— Вы, пожалуйста, не внушайте себе чего-либо! Мы приписаны к вашей клинике, и комиссию обязаны проходить ежегодно. Если б захворал, вы меня шиш увидели. Собственно, я сильно здоров сам по себе.
Мысль, разумеется, возникла откреститься, например, я вас не очень узнала, однако Светлана сию минуту различила задор, и уже это понравилось. Еще штука, разглядывая историю болезни, невольно укрепила в памяти имя и фамилию.
— Хм, прекрасно. Знаете что, если не хотите, чтоб я осматривала ваши... приспособления, не стану этого делать. При условии, что честно признаетесь, беспокоит ли вас что-либо по моей части.
Он молчал, но глядел в упор. Разомкнул, наконец, губы:
— Вы специально так поставили вопрос?
— В каком смысле? Что опять не устраивает?
— Вы же прекрасно догадываетесь, что меня по вашей части, как произнесено, многое беспокоит. Неужели гожусь лишь в ветреные юнцы, не понимающих значения своих слов?
Действительно, в данной обстановке ее вопрос был двусмыслен. Смущения, однако, не испытала.
— С вами трудно разговаривать. Раздевайтесь в таком случае.
— Вполне спокойно. Никак не хотите допустить, что не интересуете меня в смысле женщины.
— Рада это слышать... Носки снимать не надо, просто спустите брюки. И остальное.
Дальше шло «достаточно», запись заключения.
— Крепкого здоровья.
Все это время чувствовала на себе мощный взгляд, потому не ответила сама даже мельком. Вообще говоря, и взгляд чуть раздражил и собственное поведение.
Вновь как в прошлый раз посетитель задержался на выходе, вполоборота повернул голову, сказал не глядя, но чувственно:
— Поймите, здесь явление. Это не ложится в общие рамки.
— Прощайте.
Отворяя дверь, едва ли не с отчаянием уличил:
— Эх, какая вы...
— Да, да — я в курсе.
Разве неделя прошла — дня три от посещения Светлана невольно поглядывала по сторонам — спел звонок сотового.
— Я слушаю.
— Это Игорь. Здравствуйте.
— Какой Игорь? — Светлана догадалась мгновенно, будто сосулька отломилась и упала звонко.
— Вы замечательно поняли, не надейтесь. Игорь Якименко, я видел, что вы запомнили мои фио.
Светлана замешкалась — стало быть, лгать было бессмысленно.
— И что вас беспокоит, уважаемый фио?
— Я добротно сплю.
— Прекрасно, даже несколько завидую.
— Ничего прекрасного не нахожу. Это не по-человечески.
— Новость. Любой ученый...
— К черту ученых! Разве не врубаетесь? Я на вас не реагирую.
— Какое счастье.
— Не валяйте дурочку, так не должно происходить!
— Во-первых, валять дурочку, следуя вашим же утверждениям, именно мое амплуа. Собственно, подобное — во-вторых и последующих.
— Вы говорите пустые вещи, мне безразлично, кто вы.
— О как! Безразлично, сойдет и дурочка. Ну вот — отсюда и крепкий сон.
— Совершенно правильно, в уме нет доблести. Собственно, дураков и умных нет.
— Изумительно. Если тебе приспичило докучать, расшифруй конкретно претензии.
— Какая бестолковая. Я же говорил, красивая. Только это может полностью насыщать женщину. Выше нет ничего.
— Здравствуйте, кто тебе внушил такую чушь. Помимо женщин в мире существует множество достойных вещей.
— Ерунда. Рожает человека женщина. А красивая женщина — избранная, ибо творит и любовь.
— Еще раз приветик. Любовь есть не только к красивым... Далее. По-настоящему творит музыкант, художник и перечень. Сообразить человека никакого творчества не требуется — слышала, будто и бог соорудил данное вприкуску, на шестой день всего лишь. Тебе, голубчик, тем самым к... кому там... Оксане Федоровой, предположим, Мэрилин Монро, не пойми буквально.
— Глупости. Там картинки, а вы живой человек.
— Во первых строках, как говорит мой постоянно любимый муж, ты не последователен. То дураков и умных нет, то глупости...
Только теперь заметила, что самопроизвольно оттиснула парня в «ты» и сразу решила, здесь и состоит рациональное, надо держать себя всесторонне свысока. Правда, следом мелькнула досада — надо ли вообще держать? Но, верно, было нескучно. Возьмите, с удовольствием пользует свою словоохотливость, которую Иван, например, порой жестковато ущемлял.
— ...К тому же красота — голый инстинкт и сугубая практика, и, выходит, расположена в низинах. Длинные веки защищают глаза от пыли, ноги сопутствуют прыти, развитая грудь дает молоко, сексуальный силуэт — признак умения рожать и так далее. Да что я объясняю! Кстати, я была невнимательна в истории твоей болезни к строке от невропатолога. Не напомнишь диагноз? Знаешь, у меня электричество в мобильнике пропадает. Желаю бодрого сна, прощай. И вообще, где ты раздобыл мой номер? — Нажала кнопку.
«Слава тебе, господи, элементарный шизоид!»
Тут же устыдилась:
— А я, таким образом, кто как не в действительности дура?
Вероятно, пару месяцев прошло, у Истоминых происходила вечеринка. Кочневы, Файвисовичи (мужья — коллеги Ивана), Булдаковы, с Наташкой Светлана дружила со школы — стабильный контингент. Светлана с утра хлопотала, Лева Файвисович настаивал на ее фирменных чебуреках, к семи и выглядела фирменно. Лева, вручая неизменные цветы, бузил:
— Царица! Исключительно небесная! Невыносимо бесподобна, понимаю, как Ваньке трудно — вот отчего он так успешен на производстве!
Аналогично прикалывался Веня Кочнев:
— Сдай в сторону, оглоед, пусти присосаться к ручке... Собственно, теперь можно и отчаливать.
Что-нибудь к полуночи были хороши, по обыкновению плелся спор, наседал Лева:
— Как хотите, однако самые красивые — чернокожие женщины. Особенно в России зимой, на снегу.
Разумеется, супротивничал Веня:
— Фигу с маком, вьетнамки. Отсылаю к Юлиану Семенову, он понимал в еде толк, стало быть, в женщинах. Собственно, американцы недаром развязали войну. Хуже того, у меня приятель в Канаде живет, его дочь вышла замуж за вьетнамца.
— Светка нисколечко не вьетнамка и негритянка, — демонстрировала редуты Наталья.
— Вообще говоря, это вопрос — зачем так ценится женская красота, и что она суть, — замечал Иван.
Веня подъедал:
— Что у них возможно еще в принципе — раз. Два, красота есть правда — Китс, поэт, между нами.
— Причем тут правда и женщина... э-э, вернее, красота.
— Это к Китсу. Впрочем, тонко — если не наоборот.
— Гуляйте со своим Китсом, есть доморощенные, Заболоцкий, скажем, — возникала Наталья. — Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?
— Вспомните-ка, в средние века красивых женщин — даже не простолюдинок, заметьте — считали ведьмами, ибо у мужчин начинали кружиться головы. Между прочим, слово чары первоначально означало колдовство, обаяние — сглаз. В этом что-то есть, — беспокоился Файвисович.
На другой же день ровно, вот в чем подлость, звонок телефона обнаружил того чудака — Иван отсутствовал, восьмилетний Сережка существовал при своих заботах.
— Светлана, мне крайне необходимо разговаривать с вами и не вздумайте отменить сигнал.
Абонент красноречиво вздохнула: «Ну?»
— Не могу понять, что происходит, кажется, я теряю голову.
Весьма просилось съязвить относительно последних слов, но, конечно, было нельзя, во всяком случае, сразу.
— Поясните, коли уж вы опять напросились.
— Вы мне снились регулярно, я с наслаждением думал о вас и теперь это исчезает. Ваш образ уже не теплит меня, он заслонен. Это мучительно.
— Ну-ну, заслонен кем-то?
— Вроде того. Есть одна девочка, мы несколько раз встречались и проводили время. Может быть, я влюбился?
— Опа! И кто моя соперница? Она, само собой, ужасно хороша.
— Ничуть не бывало, она ужасно посредственна.
— Игорь — правильно помню? — как ты догадываешься, я счастлива... Прости!.. Но это же буквально здорово, ничего не существует более целительного. Тем паче от высоких проблем.
— Я одно, вы свое. — С нездоровым раздражением.
Светлана разозлилась внезапно:
— Хорошо, получи не свое. Хочешь, чтоб мы переспали? — Зачем-то стала часто моргать.
Игорь, похоже, стушевался.
— Это нужно?
— Не уверена, потому и спрашиваю.
— Давайте не станем отвлекаться на глупости.
— Отлично. Тогда можешь обращаться на ты.
— Этого не требуется. На кой?
— Эка! Может, и мне перейти обратно на вы?
— Не морочьте себе голову. И мне.
— Ну уж нет. У нас, как я понимаю, процесс. Таким образом, вправе ли, очень молодой и не однозначно приятный человек, предположить, что ты меня не особенно хочешь, тем самым наносишь всему моему существу где-то отрицательное ощущение?
Игорь задумался. Потушено выразил мнение:
— Я не хотел вас оскорбить, мадам.
— Настаиваю повторить последнее слово нараспев.
Игорь опять задержался.
— Вы насмешничаете.
— Какое горе — я надеялась, что ты совсем дурак.
— То есть вы благоволите дуракам, иначе зачем бы вам тратить время.
— Елочки, ты ставишь меня в тупик... Ну хорошо, в самом деле благоволю. Словом, особенно не умничай.
— Зачем вы так со мной поступаете?
— Ты хочешь, чтоб выразилась искренне? Подумай хорошенько, прежде чем ответить.
Возможно, Игорь хорошенько думал, однако сделал звуки.
— Это ты что — высморкался? — создала вопрос Светлана.
— У меня зимой происходит текучесть носа.
— Значит, и вправду, ты здоров — как уролог утверждаю.
Там и дальше шла полнейшая муть — Свете надоело, отключилась... Вроде бы и нелепость, а нервировало по-настоящему.
Произошло еще несколько телефонных разговоров, Светлана не отсекала сразу, доказывала себе, Гиппократ, но, как вас там, Игорь? есть пределы, прекращала беседу и злилась уже на это. Дала адрес — на полном серьезе — психотерапевта. Грозила милицией.
Весна тем временем. Лихо сходил снег, грязь, волглое — весна, словом.
Вечер, слякоть, сапожки, что сама выбрала — Иван, насмешливый и родной до безобразия, подкалывал: неужели ты можешь быть еще прекрасней? — получились скользкими. Соответственно, шла как-то с работы вечером, взмахнула руками. Некто подхватил, на что Светлана выразилась без украс:
— Ой, спасибо!.. О боже.
Игорь был исцарапан, пальто измызгано, вид дикий. Непонятно, пьян, или не особенно. Импульс — бежать! Торкнулась согласно и... сами понимаете, остановилась.
— Ты что, меня караулишь?
— Нет... Да... Не знаю, нет вообще-то.
— Ты где живешь? Что вообще здесь делаешь?
— Меня ударили, вы не беспокойтесь, я дойду.
— Куда дойдешь?
— Дойду.
— Говори адрес, я вызову такси.
Назвал. Дождалась авто, кляня себя за сердоболие. Шла домой, ноги уже не скользили, однако напрасно, звонок случился от водителя, он требовал что-то делать, ибо пассажир пошел умирать. «Зовите скорую», и поспешила к машине, как та отъехала недалеко.
Якименко, точно, выглядел мертвым, глаза прямые, круглые — неприятно. Светлана механически нашла пульс — жив. Оклемался, но было что-то не из учебников, рядом с эпилепсией. Водитель ненастойчиво нервничал:
— Ну что, ждем скорую? Вы сами явно в теме, поймите меня.
Было щекотливо, Светлана произнесла:
— Едемте по его адресу.
Путешествие не состоялось долгим, правда, Игорь не понимал, куда его привезли, подле дома тормошили. Виновато бормотал: «Да, да, я выхожу».
— Вам помочь? — сочувствовал водитель.
— Нет, управимся. — Голос Светланы был отчетлив.
Приличная, вообще говоря, комната, аккуратная, в двухкомнатной квартире, Игорь оклемался совершенно, соседка, например, не вышла, одинокая бабушка. Дипломы в рамках за спортивные достижения. Все время молчал, сжимался. Вроде бы она создавала некие слова. Впрочем, и он, искренне: «Уйдите».
Ну да, там был ущербный асфальт перед подъездом, наверное, прочее, которое естественным образом Светлана не видела, и понимание, она отчетливо запомнила этот дом. Стандартный, хрущевский, которым нет адреса.
Когда Светлана дня через... собственно, через два дня, нагло пришла в хрущевку, бабушка таращила глаза и возила пустым ртом.
— Дома?
— А-ка.
— Где?
— Нету.
— Я пройду.
Бабуля шамкала, ступая следом вразвалку:
— Вы Светлана, врач, я сразу поняла. Только вами дышит.
Светлана углядела злость.
— Но у него была девушка.
— Брешет, никого нет. У Игорешки с головой что-то...
— Подождите, точно нет девушки? На самом деле лжет?
— Ой, не знаю, он вроде бы и врет, и нет. Господи, я запуталась.
— Вы кто ему?
— Никто. Ну, тетка... внучатая. Уходите, у него и мать была полоумная. Сестрица, да и не сестрица вовсе. Нет, постойте...
Мама Игоря служила артисткой. Не блистала, два раза из петли вынимали — впрочем, и здесь играла никудышно во всех отношениях. Отец военный, проворовался, пистолеты цыганам продавал, сгинул в тюрьме. Матушка года три назад уехала в Израиль, замуж. Живет не важно, во всяком случае, попечением сына не озабочена. Из института парня выгнали за неуплату, собственно, учиться Игорь не любит, пусть читает ужасно. Неплохие спортивные данные, однако психика... Подрабатывает там, сям. Неожиданно бабушка выдала:
— Важно не то, что он олух согласно принятым жизненным параметрам, а то что умет различить такое, которое недоступно обыкновенным смертным. Другой раз в панику прихожу. Скажем, шагает лето, заявляет, снег завтра будет. Я ввечеру на дачу отправилась, утром встаю, снег вот таким слоем. Ни один синоптик не догадался, все наши кляли, ботва почернела, легла... Либо сны предсказывает, вам, Антонина Игнатьевна, сын нынче приснится — ни с того, ни с сего, я его за язык боюсь дергать. И верно... А например. Утюгом руку прижгла, волдыри кошмарные. Он поколдовал: потрогал, подул. Утром как ни бывало... Вы его опасайтесь, он может всякое натворить. Демон.
— В каком смысле?
— Не в себе случается, плачет. Или вот глаза нехорошие, я в комнату удаляюсь, а то к соседям отправлюсь... Ну и насморк у него все время.
Звонки демона отсутствовали, Светлана затеяла наезжать на Ивана, тот однажды не сдюжил, отбрил, и супруга образцово обиделась...
Игорь Васильевич Хромов был из тех, на кого обращают внимание. Он, будучи организатором, доктором наук в сорок лет и так далее, говорил:
— Светочка, как вы посмотрите, если мы вашему отделению придадим статус... э-э... все зависит от вас...
Игорю Васильевичу Хромову, который подъезжал неоднократно, в процессе интенсивного междусобойчика Светлана Александровна Истомина, в девичестве Рожнова, уступила. Утром насильно лезло воспоминание, как технично и собственнически Васильевич распоряжался ее телом, тяжелила сладострастная мерзость.
Осознала — диагноз. Глубоко, внятно. Ночью редко металась по кровати, замирала и смотрела — тени на потолке делались грубыми, чужими, в углу возникал образ, кажется, бизон. Но почему с бородкой, разве бизоны с бородами? Не помнилось. А вот козлы непременно. Погодите, это же Семен Палыч, главврач, — по телу ловко бежала жуть. Плотно, больно смыкала веки... Отошло.
Приподнялась на локте, рассматривала контур мужа. Глаза сосредоточились, набрали зрение, вялое ухо Ивана торчало равнодушно и незнакомо. Со злым хрипом рухнула... Дышала, уткнувшись в подушку. Повернула голову. Опять тени. «Нет, это невыносимо». Двинулась в туалет, взяла сигареты мужа, сидя на унитазе, не вдыхая, курила. Дым нехорошо и спасительно лазал по лицу, прокрадывался внутрь. Встала к зеркалу, знакомое и тяжкое лицо. «Красивая?..» Ваня, родной, ноги буду целовать!
Выручила странная мысль: очередная, понимаешь, купринская барышня, вся в гранатовом.
Вечером следующего за предыдущим дня создала Ивану интригу:
— Ты меня любишь? Ответь на поставленный вопрос.
Иван не глядя, лениво, точно шалящему ребенку, внушал:
— Как ты смеешь тождественное заподозрить, в конечном конце это оскорбительно. Любишь, видите ли. Никаких любовей... Обожаю! Никак иначе!
Стало совершенно недурственно. Впрочем, как сказать.
Гадость состоялась в том, что Якименко занимал голову — или иную подлость? Имело место — впрочем, это и прежде случалось — царапала Ивана и отрешенно думала: это что, ласка или напротив? Смеялась, свежо, легко, ловила мысль — дело плохо.
Прошла пара месяцев, лето удалось ядреное, с пылью и равнодушным окружающим. Температура, наполненные звуками ночи с подмигивающими звездами. Игорь Васильевич Хромов сразу после прецедента подъезжал, но Светлана устроила такую истерику, что, похоже, все случились в курсе происшествия и потому были на ее стороне. То есть и на работе нехорошо.
Светлана шла рядом с городской рекой, периодически бурливой, круто переходящей в гладкую. Невзирая на подобные различия степенно или борзенько гуляли утки. «Хм, надо же», — глубокомысленно вылепилось в черепе. Зацепила обрамленные ветвистым деревом берега, там и сям возникал сор и взгляд отрешал. Перевела глаза на тропу, что поблескивала мелкой разноцветной крошкой пивных бутылок. «Примета времени», — не менее приятно подумалось. Кончилось тем, что окунулась в облака — как и ожидала, актуального здесь не обнаружила. «Какая сволочь», — возникла естественная мысль, где, вероятно, имелось в виду вообще небо.
Ба-а, это же дом Якименко!.. Настойчиво звонила в дверь, открыла бабушка. Испуганно замахала руками, шипела:
— Уходите, не делайте ошибок.
— Не собираюсь никуда уходить. Позвольте.
Игорь выглядел аккуратно, чистая рубашка, спортивные брюки — однако были мешковаты, парень сильно похудел. Сидел пусто на диване, хоть бы взглянул.
— Я из-за тебя изменила мужу.
Съежился, стал ветхим. Стояло молчание, первым подавил его Игорь:
— Правда? Как же можно.
Светлану в лицо ударила кровь.
— Успокойся, я солгала. Ты тоже лжешь.
Глаза его забегали:
— Разве?
— Конечно, девушку придумал. Я все про тебя знаю, не рассчитывай.
Он встал с дивана, прошелся. Мял руки, лицо было отрешенное, Светлана наблюдала с большой любознательностью. Остановился, посмотрел.
— Хотите, я вас летать научу?
Светлана зло выдохнула. Молча удалилась.
Весь ужас состоял в том, что ночью она летала. Спокойно, деловито. Отлично помнила обещание Игоря и всецело осознавала, руку приложил он. Сперва медленно поднялась над крышей дома (дом не их, но известен — ребята, да это же родительский, юность проведена здесь), властно кружилась над прекрасно знакомыми улицами. Любопытная история произошла с неким деревом, что-то в нем заинтересовало, Светлана подплыла на уровне кроны, всматривалась в доступные заросли. Дошло, на ветке возле ствола сидела птица, вроде бы скворец — испуганно и нервно косилась на Светлану, крылья и нахохлившаяся шея систематически встряхивались. Женщина раздвинула ветви, приблизилась несколько, обратилась:
— Что, сестрица, напугалась? Не робей, я сама трусиха, всего боюсь.
Скворец, перебирая ножками, совершенно прижался к стволу, вдруг резко сорвался и вильнув прямо перед лицом, даже ветерком обдало, шмыгнул в залитое луной пространство... Тронулась дальше, путешествие произошло волшебным.
Проснувшись утром, старалась ни о чем не думать. Впрочем, жевала подушку. Приготовила завтрак сыну и мужу. Когда они ушли, долго сидела и смотрела в окно — на работу сегодня с двух.
Проклятье, как она не догадалась сразу — он играет. Ага, в мать удался! Светлана встала, ходила по комнате гневно.
— Знаешь что, ты не артист, совершенно не артист. И обдурить меня не удастся.
Как примитивно — за кого он ее держит?!.
— Я тебе не позволю! Уйди из моей жизни, ты меня всю... исцарапал!
Простите, но она, кажется, уже купилась... Ах, как хитер, специально проигрывает, и хочет, чтоб она этого не понимала. Дудки!.. Боже, что она городит! — это же натуральное сумасшествие. Только здесь увидела, разговаривает с собой вслух. Обратно села, отлично зарыдала.
Внезапно успокоилась, распахнула окно. Город звенел, небо стояло надежно. В окно четвертого этажа смотрела мясистая крона тополя, в глубине на ветке сидела пичужка. Светлана зачем-то сунулась за подоконник, глянула вниз, тут же отпрянула. Подумала сердечно, господи, что будет дальше?