Анна Матвеенко (Донецк)

Рассказ - победитель (Гран-при) литературного фестиваля "Вольные стражи весны"
 
Павлу Леонидовичу было нехорошо. Да что там! Откровенно погано ему было! Сердце толкалось в бок, то срываясь в стаккато, то почти замирая. Полежать бы подольше в кровати, подремать под успокоительный посвист синиц, копошащихся  в густом сиреннике под окнами, да куда там. В такой день лежать нельзя, в строю он, в строю, старый солдат! 
Вон уже и внучка пару раз в двери заглянула. Будить не будила, вроде и есть время еще, но бдит – не проспит ли дед свой главный праздник? 
Дед давно не спал. Лежал, прикрыв тонкие веки, через которые просвечивало майское солнце. Слушал синиц и своё сердце. Думал. Вспоминал. Раньше в этот день он подхватывался ни свет, ни заря сам, быстро завтракал, целовал улыбающихся родных и спешил в центр, на площадь, к друзьям. Пели песни, выпивали законные сто граммов, шли, счастливые, в колонне сияющих людей…  
С каждым годом их становилось всё меньше. Бежать радостно на площадь теперь не получалось. Его стали бережно приводить, потом – привозить на комфортной «легковушке» и он уже не шел в колонне, а сидел на трибуне, рядом с другими седыми мужчинами  и женщинами, среди которых он почти не видел знакомых лиц. А потом и совсем не видел…
Годы все шли, и сил, чтобы спуститься со второго этажа, не стало. Он смотрел Праздник по телевизору, среди родственников. Их тоже оставалось все меньше. В горькое сентябрьское утро не проснулась жена. Сгорел от рака зять – ликвидатор Чернобыля. Истаяла вслед за ним дочь… Внучка с мужем да разъехавшиеся по городам и весям правнуки – родная кровь, растёкшаяся по большой стране.
Но он жил. Стиснув зубы, преодолевал свою старческую немощь. Он всегда был упрямым и везучим. И тогда, много лет назад, в страшной мясорубке Великой войны, выжить ему, безусому молодому пехотинцу, помогли упрямство и везение. Упрямство помогало копать тяжелую волглую землю, когда они, голодные, рыли окопы под Ленинградом. Везение не дало погибнуть, когда он поднимался в атаку с надсадным криком: «За Родину! За Сталина!» и довело его до Берлина.
Он часто думал: пережить своих друзей и близких – везение или испытание? И упрямство отвечало: «Не думай об этом. Просто держись!»
Он держался. А вчера ему сказали, что он, такой упрямый, остался один во всем городе. И не он теперь пойдет на праздник. Праздник сам придет к нему.
И сердце впервые больно толкнуло в бок…
Покряхтывая, Павел Леонидович встал и полегоньку, опираясь на палочку, побрел в ванную – приводить себя в порядок. Внучка увидела, заахала, закрутилась вокруг, охорашивая. Внучкин муж принес пиджак, тяжелый от наград,  помог накинуть на плечи, усадил почтительно в удобное кресло. Предложили позавтракать – отказался. Выпил только горячего крепкого чаю.
И началось. Мэр города, глава администрации района, представители разных организаций благотворительных, журналисты. Телевидение… Подарки, вопросы: 
– А о чем вы чаще всего думали в то время?
– А что вам больше всего запомнилось? 
– Расскажите о ваших наградах, пожалуйста!
– А что вы хотели бы сказать современной молодежи?
И что им сказать? Что, когда лежишь под артобстрелом, вообще ни о чем не думаешь? Только губы беззвучно шепчут «Отче наш»?  Что запомнилось, как 10 мая лучший друг, с которым прошел всю войну, и который даже ранен не был, погиб в Берлине от пули пацаненка из Гитлерюгенда? Что не юбилейными орденами он дорожит, а медалью «За оборону Ленинграда»? Как объяснишь им, сытым, почему? Что тут скажешь современной молодёжи? Поймут ли?
Отделался общими фразами. Журналисты, отворачиваясь, недовольно поджимали губы, администрация сияла улыбками на камеры.
А потом началось самое главное: он стоял на балконе и принимал военный парад. Он! Принимал! Парад!
Они шли мимо обычного пятиэтажного дома четким строем: курсанты военного училища в парадной форме, подразделения МЧС и внутренних войск, военный оркестр. Их лица, поднятые к последнему из свидетелей Великой Победы, светились гордостью. Они были лучшими из лучших. 
И вот тут-то плечи Павла Леонидовича расправились. И награды сделались невесомыми. И рука, поднятая к старой, застиранной пилотке со звездочкой, не дрожала.
Он отдавал честь молодым. И гордился этой честью.
… Отзвучали марши, укатили со своей аппаратурой телевизионщики, почтительно откланялись городские начальники. Вздыхая с облегчением, сели за стол. Неизменные в этот день сто грамм, черный хлеб, каша – внучка знала, чем угодить любимому деду. Не первый год вместе! Поцеловала, пригладила седые кудри.
– Отдохнуть хочешь?
Павел Леонидович устало кивнул.
–Ладно, деда. Если что, зови.
Тихо вышла, прикрыв дверь. Под окном снова раскричались успокоившиеся после шумного утра синицы. На площадке раздавался детский смех. «Хорошо, что я такой упрямый и дожил до этого дня, – думал старик. – Нужно, чтобы эти, нынешние, помнили о нас. А вот то, что я рассказать толком ничего не сумел – плохо… Да вот только как о таком расскажешь?»
Вздохнул, завозился, устраиваясь поудобнее в кресле…
Но сердце вдруг резко ударило под ребра и стало горячо-горячо… И странно тихо...
– Эй, ты чего расселся? – погибший в Берлине Сашка стоял у двери и солнечно улыбался. Как тогда, 10 мая сорок пятого. – Пошли, слышишь, Валёк «Катюшу» запевает!
– Саня… Живой… – Павел неожиданно легко поднялся и шагнул к однополчанину. – Но я же тебя сам схоронил, в Шенхольцере… А Валентин под Прагой на мине подорвался…
– Да? – Брови Сашки удивленно-весело поползли вверх. – А я как-то и не заметил! Пошли, я же говорю, тебя только и ждут!
– Кто ждет? – Паша взял Санька за руку. Рука была теплой и крепко сжала его пальцы.
– Все наши. Смотри! – И Александр, лучший из его друзей, широко распахнул дверь в бессмертие…