…Руфина Петровна, войдя в дом, застала жуткую картину. Ее дочь двадцатилетняя девушка, бледная даже в ярком свете горевшей люстры, лежала полуобнаженная поперек ковра, усыпанного лепестками алых роз. В стороне валялись две пустые бутылки из-под шампанского и измятые коробки конфет «Шоколадная ночь». Раздавленные конфеты, порванные гирлянды, рассыпанные конфетти и мокрые грязные пятна от шампанского на бежевом ковре дополняли эту картину.

«Господи, неужели что-то сделала с собой?!» - мать и бросилась приподнимать и трясти дочь.

- Доченька, солнышко мое, очнись, очнись!.. Ты жива?.. Господи!.. – причитала она. 

Та, очнувшись, открыла глаза и с воплем «Мама!..», зашлась в рыданиях и бросилась к матери на шею.

- Мама! Мамочка! Он меня бросил! Ты права была!.. Он – ничтожество, карьерист и придурок! Ушел! А я не могу, без него! Не могу!.. Я умру!.. Ты права была!.. Что мне делать, мама?! Что мне делать?.. Я не хочу жить без него! Я люблю его!.. Как последняя дура!..! 

- Сейчас же вставай и марш в ванную! И немедленно - клизму! 

- Не хочу Зачем мне клизма?! Я жить не хочу! – рванулась из рук матери Светлана.

- А затем, что выпить столько этой гадости и съесть столько конфет – смерти подобно. Немедленно! И без разговоров! 

…После довольно неприятной и унизительной для молодой девушки процедуры, мать заставила ее выпить снотворное и уложила в постель. Дочь заснула, всхлипывая и что-то бормоча во сне. А Руфина Петровна, вспенив на ковре спрей для выведения пятен, убирала повсюду остатки шоколадной ночи. Душа ее горела ненавистью к зятю и жалостью к дочери, так глупо влюбившейся…«Чтоб и духа его не осталось здесь!- причитала она, выбрасывая из шкафа вещи зятя и набивая ими его заграничный чемодан, - Может, на работе он и гений, а в жизни – тряпка. Был  бы настоящим мужиком, так взял бы Светку за руку и увел от меня на квартиру. Какая мать не будет на стороне своей, даже самой вздорной дочери»?! 

«Боже, боже, - подумала, закрывая молнию,- неужели все повторяется?» Так вот восемнадцать лет назад, перед самым Новым годом, она собрала и выбросила за порог чемодан Светкиного отца…

…Не сомкнув глаз, Руфина Петровна пережила до восхода солнца не только всё скандальное трехлетнее замужество дочери, но и свою неудавшуюся жизнь...Кому расскажешь? Да и кто поймет? Она росла без отца. Мама ее –тихая и забитая уборщица на трех работах…А она тогда одна пробивалась… и отбивалась от жестоких девяностых… Замуж выскочила по любви за неприспособленного к жизни интеллигента…Если бы свекровь сказала тогда ей одно - единственное слово: «Потерпи, доченька, все наладится» и погладила бы по голове, и прижала бы ее к себе…Одно - единое слово могло бы дать ей силы всё вытерпеть…

…Утром, распаковав чемодан и, дождавшись девяти часов, позвонила зятю.

- Доброе утро, Вадик.

- Доброе утро, Руфина Петровна.

- Вадик, сынок, пожалуйста, не бросай трубку. Я не буду тебя спрашивать, что у вас произошло…

…Вадим молчал. Он, услышав голос тещи, никогда его не любившей, хотел тут же повесить трубку. Но слово «сынок», впервые произнесенное ею, ударило в самое сердце. И он не знал, что это означает и как ему на него реагировать. За три года жизни под одной крышей с тещей в ее квартире он, казалось, знал уже о себе все. Он – «детдомовский выродок,… размазня,.. безмозглый очкарик,.. жертва компьютерной революции,.. безрукий баран,.. бездомный Наполеон»… Началось все с разбитой им чашки из дорогого японского сервиза, который он же и привез из японской своей командировки… Это были самые мягкие и не очень обидные прозвища. Другие вспоминать не хотелось. Он спросил тогда тещу, прервав поток ее эпитетов: 

- Руфина Петровна, а Вы случайно не работали в детдоме?

 – С чего бы это? –возмутилась та.

- Да я думал, что только в детдоме так оскорбляют чужих детей.

…И пусть Руфина Петровна была не подарок, но Света его любила и рядом с ней он дорожил даже таким домом, даже с такой тещей, напомнившей ему детдомовскую «берегиню» горького своего детства. А арсенал оскорблений душа его научилась не впускать в сердце еще в детдоме,   потом в ПТУ… И трагически на них не реагировала…

- Вадик, сынок, - опять повторила теща это слово, незнаемое им, и, как ему показалось, очень естественным и уставшим голосом,- не бросай трубку и выслушай меня.

Вадим молчал. Помолчала и Руфина Петровна. Все ночные слова, которые она собиралась сказать зятю под яркой люстрой, купленной им к прошлому Новому году,  испарились к утру... Испарились куда-то и утренние слова, которые родила  ее душа в лучах взошедшего солнца. А ей так хотелось рассказать зятю о себе и своей жизни… Он молчал, и она, вздохнув, сказала:

 -Я знаю характер своей дочери и уверена: виновата она. Я всегда была на ее стороне, может только потому, что она – моя дочь. Но, видно, я ее так избаловала, что она теперь цены себе не сложит. Ты правильно сделал, что хлопнул дверью. Я тебя понимаю, сколько можно терпеть все ее фордебобели!.. Но она любит тебя. И это на всю жизнь. Она, как и я, - однолюбка. Если и ты еще любишь ее, то прости нас... Это у нее мой несчастный характер…

Вадим слушал молча. 

- Пожалуйста, сынок, возвращайся домой. Я прожила сегодня страшную шоколадную ночь, Доедала ваши конфеты и плакала, вспоминая себя. Ведь мое имя – от птицы счастья Руф. А я себе своим характером загубила его и, почти уже, своей дочери... И никто тогда не помог мне. Моя мама шла у меня на поводу. А свекровь любила своего сына и, понятно, была всегда на его стороне. Так вот и не сложилась моя жизнь… Но своей дочери я еще могу помочь… Прости меня ради Бога.. Я тут заказала вам для встречи Рождества  путевку на неделю в Буковель Там такая красота... Может, Природа  залечит твое сердце и помирит вас со Светой на всю жизнь… 

- Спасибо, Руф…Руфина Петровна…- сказал осипшим голосом Вадим! Знала бы Руфина Петровна, как ему хотелось зарыдать и сказать: «Спасибо… мама!.. Руф..!»