ЕЛЕНА ЧЕРНАЯ
РАССКАЗЫ

 
КРАСНЫЕ БОТИНКИ
 
   Сквозь сон она уловила шум в прихожей, сквозь сон же и улыбнулась. Среди ночи хлопнула входная дверь. Послышались радостные приглушенные голоса. Значит, дед приехал из командировки. Она еще раз улыбнулась сквозь сон и крепко уснула. 
   Утром, едва открыв глаза и вспомнив, что ей то ли приснилось, то ли и вправду произошло, выбежала в гостиную, освещенную ярким ломким лучом утреннего солнца. На диване стоял дорожный кейс деда, а рядом косо и объемно громоздился не распакованный еще чемодан. Она радостно побежала на кухню. Там на нее шикнула бабушка: "Тихо! Попрыгунья, он еще отдыхает..."
   Утренняя каша казалось пресной. Она то и дело поглядывала на дверь спальни. Тревожить деда ей не разрешалось. Он должен был хорошо отоспаться с дороги. 
   Потом пришла няня и повела ее гулять. Когда они вернулись, деда уже не было. За ним, видимо, прислали служебную машину, и он уехал на завод. Она вздохнула и спросила: "А, а скоро ли вечер и когда все будут дома?" Няня сама ничего не знала, а бабушка уехала вместе с дедом. 
   Ничего не оставалось, как после обеда лечь спать. И хорошо. Во сне время летит быстро. Полдничали и ужинали опять только с няней.
   Позже пришли родители. Позвонила бабушка, сказала, что есть неотложные дела, экстренно остановили на ремонт одну из печей, и они задержатся. 
   Она капризничала и хотела дождаться, когда все опять соберутся вместе. Она скучала. На ночь ей читали и дали теплого молока, засыпала она долго и все прислушивалась, а не стукнет ли дверь в подъезде. Но так и уснула, тревожно и со слезами.
   Утром открыла глаза и увидела на стуле рядом с кроваткой красные яркие ботинки. Шнурки тоже были красные, длинные с черными железками на кончиках. Она вскочила, схватила ботинки и бросилась в спальню бабушки и деда. Но в комнате витал лёгкий аромат бабушкиных духов и более деловой и вкрадчивый запах папирос деда. Бабушка не разрешала деду курить в комнатах. Но запах папирос всегда входил в комнату раньше него и оставался надолго, постепенно теряя насыщенный след его недавнего присутствия. Ох, она опять их не увидит до вечера. 
   В кухне хлопотала няня. 
   - Ты хотя бы померяй, вдруг, малы, - няня налила ей компот, и погладила по голове. Ботики стояли на столе рядом с тарелкой каши.
   - Не буду, а когда дедушка придет? Или опять печь захворала? - она смотрела на ботинки. Радость ее почти прошла.
   - Ну, давай ножку, - няня склонилась над ней.
Ботинки оказались велики. Но не так чтобы очень, но пока ходить в них не следовало.
   - К осени врастешь, - утешила няня. А пока давай уберем в шкаф.
   Она взяла ботинки и понесла. 
   - Нет, дай, я сама. 
   В ее шкафу места было много, и она выбрала для обновки почетное - на полочке. Ботинки пахли новой кожей и свежей краской. Внутри они были мягкие и, если смотреть на них в шкафу, то напоминали картинку из ее книжки. Целый день она подходила к шкафу, открывала дверь и любовалась ботинками.
   Потом она села рисовать. И нарисовала завод. Металлургический. Она не совсем понимала, что это значит. Но помнила, как дед рассказывал ей, что есть не только черная металлургия, но и цветная. И поэтому из труб большого, нарисованного ей завода, поднимался в синее небо цветной дым: зеленый, желтый и красный.
   Закончив рисунок, она понесла и показала его няне. Та, посмотрев поверх очков, заключила, что не понимает, почему она нарисовала в небе  сразу несколько радуг. Девочке пришлось объяснять, что так работает   цветная металлургия и, что эти дымы-радуги, если так уж угодно няне их называть, и есть главное отличие цветной от черной металлургии.
   Ей с трудом удавалось выговаривать это трудное слово «металлургия», у нее получалось «метарургия». Няня пожала плечами и не стала с ней спорить. Только посоветовала показать рисунок деду, ведь он и был «главным метарургом» большого завода, а, значит, ему видней, какой дым должен идти из труб.
    Лето пролетело быстро. Дождливая скорая осень моросила дождем. Няня собирала ее на прогулку.
   - А ну-ка, неси ботинки, самое время переходить на осеннюю обувь.
   Ботинки оказались почти впору. Красные яркие, на прекрасной кожаной подошве, тупые носки поблескивали матово и красиво.
   Ветер нес по дороге желтые листья. Моросило. Они прошлись по дорожке. Ботинки слегка скрипели, но очень хорошо облегали ногу, не терли и оказались еще и непромокаемыми. Она встала в лужу, но в ботинках как было сухо и тепло, так и осталось сухо и тепло. 
    И тут в соседнем дворе ударили литавры, вслед забил барабан и потом истошно завыли трубы.
  - Никак хоронят, пойдем-ка. 
   Няня взяла ее за руку и потащила через улицу.
   Пространство двора был плотно заполнено. Тесно толпились люди в черном. Незнакомые мужчины и женщины. Няня проталкивалась куда-то вперед и тащила ее за руку. Оркестр играл натужно и зловеще. Толпа всколыхнулась и, покачиваясь, стала вытекать на улицу. Она ничего не видела, только ноги, шаркающие по мостовой, спины и бока черных пальто и плащей, черные перчатки, торчащие из рукавов, и слышала разговоры вокруг, заглушаемые громом оркестра.
    И тут рука няни отпустила ее руку. 
    Ее толкали со всех сторон, она никак не могла выбраться. Людей было много, все они шли вперед. Черная и живая людская река подхватила и понесла, понесла. Потом кто-то подсадил в автобус. 
   Ехали долго и молча. Она не плакала и думала, что няня вот-вот отыщется и заберет домой. Место, куда приехали, сразу ей не понравилось. Еловый лес, мрачный и частый. Стали выходить из автобуса. В лесу опять шли и шли. Оркестр играл непрестанно. Заунывно и печально. Потом толпа остановилась. Она вслушивалась в то, что говорят.
- Покойный был... , - а дальше не поняла.
   Потом толпа распалась на группки, начала редеть и убывать. И тогда она увидела свежий глиняный холм, венки, сверкающую металлом пирамидку не покрашенную с красной пятиконечной звездой...
   Она стояла и молча смотрела,  как дождевые струю оставляют следы на свежей глине и  потом маленькими струйками сливаются у нее под ногами в бурый ручей.  Как грустно кивают ей цветы, оставленные у пирамидки, как они намокли и низко опустили головки.
   Девочка осталась одна. И теперь увидела и другие поросшие желтой травой холмики, и другие тускло матово и мокро поблескивающие пирамидки... Она пошла между ними. И бродила долго.
   Ботинки промокли. Глина комьями налипла на подошвы, носки потускнели и тоже были плотно облеплены глиной.  Когда? Она и не заметила. Да и сама она промокла, продрогла, устала.
-Странно,- думала она, - Буду ждать. Когда-нибудь они хватятся меня и, наверное, пойдут искать... 
   Чтобы ждать, пришлось найти место посуше. Она забралась на какой-то холмик и прислонилась к холодной пирамидке. Дерево заслоняло это место от дождя. Но иногда ветер шевелил крону. Капли падали, скатывались по ее одежде, мокро заползали за воротник. В ботинках уже хлюпало, пальто напиталось влагой и тяжелым мешком обвисло на ней. Стемнело. Она закрыла глаза и постаралась успокоиться и не плакать.
 - Да, если бы не красные ботинки, прошел бы мимо. Луч фонарика случайно напоролся, все черное, а тут красный блик. Повезло. 
   Ее передали из рук в руки. 
   Няни больше не было. Теперь утром её отводили в детский сад. И до вечера. А там-распорядок, кормление, дневной сон. Уныло и однообразно. Ботинки она аккуратно ставила в шкафчик с  нарисованным на двери мухомором. Дружбу ни с кем не водила. Гуляла самостоятельно. Бродила в зарослях акаций и ирги. Высматривала птиц. Строем не ходила. Всегда отставала и плелась последней. Никакой пары. И чтоб еще за руку. Не заставите. 
   Но один друг все же завелся. Вихрастый и сопливый. Независимый. Грубиян и забияка. Он взял моду выслеживать ее по кустам, где она обычно стояла одна и выслеживала малых пташек. Мальчишка налетал сзади и  внезапно, толкал, но не сильно. Она оглядывалась и бежала его догонять. Он смеялся и убегал, обязательно по лужам, стараясь, чтобы и на нее попали разлетающиеся от него брызги. Она не сердилась на него. Но теперь всегда была готова к его внезапным нападениям. И услышав его крадущиеся шаги, резко отскакивала в сторону. И пару раз он даже падал. Она помогала   подняться, а он хоть и обижался, но ни разу не наябедничал на нее.
    И вот как-то они одевались вечером. Он достал из шкафчика ботинки. Подошвы едва держались. Порванные, разной длины шнурки болтались в разные стороны и уже не завязывались. 
   -Эх,- сказал вихрастый задира, - Смотри... И он отодрал от правого ботинка болтающуюся на честном слове подметку.
   - Да, и в чем я сегодня в футбол буду гонять? - почесал он за ухом. И ту же  уставился на ее красные чистеньки и почти новые ботиночки.
   - Слушай, одолжи на вечер, завтра верну! Не боись!
   Она онемела, а он уже схватил ботинки и примерял.
   -Впору! Ну, держитесь теперь калашата! Он спешно набросил  курточку на плечи и выбежал из дверей. То, что он оставил ей, представляло жалкую картину. Один ботинок остался без подметки, другой - почти такой же. Но надо было одеваться. Всунув ноги в оба, она подняла оторванную подметку и решила примотать ее пояском от платья. Плотно сделать не удалось. Через щели торчала нога в носке.
   Тут за ней пришли. На удивление мама ничего не заметила, шла впереди и думала о чем-то своем. А она обходила лужи и старалась не промочить ногу в рваном ботинке. Дома спрятала это рванье в свой шкаф, подальше и  поглубже.  Этот нахал и забияка вернет ее ботинки завтра, остается только утром быстро одеться и выбежать на улицу, пока мама прихорашивается у зеркала и меняет шарфики,  выбирая подходящий. Потом она, как и сегодня, уже ничего заметит. Ну, а если в садик поведет отец? Она похолодела от этого предположения. Он всегда сам застегивал ее пальто на все пуговицы, натягивал шапочку на уши и лоб и… проверял, хорошо ли завязаны шнурки на ботинках. Девочка поняла, что если отец – она пропала. Но ничего она поделать уже не могла, и оставалось только ждать до утра.
   Но после ужина раздался звонок в дверь. Открыл дед. На пороге стоял её вихрастый знакомец со свежим синяком под правым заплывшим глазом и с ее ботинками в руках. Сзади него громоздился незнакомый дядька.
   -Вот, получите ботиночки! Мой олух сегодня пришел в них и сказал, что ваша девочка их ему подарила. Не нужны нам такие подарки, мы и сами...
   -Что? - дед ничего не понял.
   Но посетители уже уходили. Ее ботинки стояли на полу. Шнурки грязно болтались по бокам, носки были разбиты вдрызг, и там, где красная краска слезла, обнажилась грязно-желтая кожа, каблучки сбились на одну сторону, правая подметка была надорвана...
   Она плакала молча. Дед опустил руку ей на плечо.
   -Да, каши просят, - сказал он, и потом, обращаясь к бабушке добавил:
   -Посмотри, пора одевать внучку не в ботинки на каждый день, а в туфли для девочек...
   Она отмыла ботинки от грязи, высушила и плакала горько и безутешно.
Потом отнесла в шкаф, спрятала в самый темный угол, и дала себе слово, что никогда их не выбросит. Никогда...
    Не часто, но с ней иногда бывает на особо важных обсуждениях, совещаниях, или плановых оперативках вот что: вдруг кажется ей, что она ребенок, крошка лет пяти-шести, сидит на стуле с ногами. Коленки прижаты к подбородку, руки теребят цветную оборку платьица, а шнурок правого ботаника опять развязался... А справа и слева - незнакомые люди, и говорят о чем-то взрослом и непонятном...
   А ей не страшно, но очень хочется соскочить со стула и убежать. И тут все они к ней оборачиваются и о чем-то спрашивают. И происходит мгновенная метаморфоза. Как в ускоренной киносъемке видит она, что руки растут, дотягивают до стола, в пальцах появляется ручка, ступни чувствуют тесноту узких лодочек, тело наливается, обретает взрослые формы и врастает в деловой строгий костюм. Тогда она приходит в себя. Улыбается. Отвечает на все вопросы, все в порядке. 
   Но фактически переживает шок и почти физическую боль. 
   А вечером дома долго перерывает шкафы. Да вот и эти злополучные детские ботинки. Красные со сбитыми носами и каблучками. Она несет их в машину. Едет в лес и бросает в костер. Горят они неохотно, долго. 
   Но она уже знает, что в следующий раз все опять повторится.
 
ОРАНЖЕВОЕ НАВАЖДЕНИЕ
 
Профессор Софочкин спешил. Очень спешил. Он уже перешел на прихрамывающий неровный бег. Но и это его не спасало. 
- Опоздаю на заседание кафедры, опя-ять!
И тут из-за припаркованной машины вылетел круглый субъект. Профессор не успел его рассмотреть, не успел увернуться и… Бац! –ц, -ц -ц! Столкнулись. Да так, что профессорские очки взлетели над его носом и, совершив неровный и недолгий полет, приземлились на тротуар. У незнакомца очки тоже описали некую ломаную траекторию и упали рядом с очками профессора.
-Ах, - выдохнули оба почти одновременно -Ах!!!
И тут опять произошло невообразимое: шарообразный подхватил очки Софочкина и бросился бежать.
- Куда? Стойте!- умоляюще завопил профессор. - Отдайте! Это мои… очки!
Но тот уже скрылся в потоке прохожих. Бежать. Догнать. Да куда там ему с его радикулитом, больными ногами и сильной близорукостью. Профессор наклонился и поднял то, что осталось - очки неизвестного негодяя. По-другому теперь он его назвать не мог.
Очки, как очки, вот только немного странной формы, рассуждал профессор. И стекла оранжевые круглые с чуть металлическим отливом. Стильно, что сейчас только не придумывают. Оглядевшись по сторонам и, убедившись, что ему трудно различать лица, предметы, да и просто идти, ступая, не видя, что под ногами, он вздохнул и отважился примерить очки.
Привычным жестом протер оранжевые стекла и водрузил очки на нос.
-Вау! – подошли. И даже очень. Он покрутил головой. В нем проснулся почти юношеский азарт. И профессор бросился бежать. Причем с необыкновенной для него прытью и скоростью. Он четко лавировал в людском потоке. Просто летел себе и летел. 
На второй минуте такого полета профессор даже расслабился и попытался посмотреть себе под ноги. Но тут оказалось, что он у дверей своей квартиры, а жил он в пятиэтажном доме, без лифта.
Он открыл дверь и сел на стул в прихожей. Рука потянулась во внутренний карман за таблетками, но… таблетки не понадобились.
- Пойду, чайник поставлю, - решил он. Но по пути зашел в кабинет, снял незнакомские очки, положил их рядом с террариумом. Нашел домашние привычные и, чуть ссутулившись, поплелся в кухню.
- Софочкин, ты дома? – жена зашла в его кабинет.
-Да, - отозвался он из кухни.
-Что на кафедре? – вяло спросила она. Ее взгляд зацепил очки. И она потянулась за ними.
-Заседание, м-м, я не пошел, - профессор только теперь понял, что вернулся домой. А ведь должен был выступить в поддержку нового юпитерианского исследования.
Чайник засвистел невероятно громко, профессор встрепенулся. 
Но тут из гостиной загремела музыка. И он поспешил туда прямо с чайником в руке. Взору открылась необычайная картина. Его семидесятилетняя супруга танцевала. И не только, она еще и пела. Чуть хрипло. Но пела:
 - Опять сдаю макулатуру, фарфор, меха и абажур,
все в хлам, в утиль, сменю аллюр,
подкрашусь, постригусь, "прикинусь" от кутюр,
и ярче губы, в цвет - кричащий маникюр…
При этом она умудрялась быстро перемещаться от шкафа к шкафу. Дверцы шкафов стояли открытыми. На полу громоздились вороха ее старых и новых платьев, шарфов, блузок. Разнообразная обувь образовывала большую кучу посреди комнаты.
Софочкин сел там, где стоял. Кипяток тонкой дымящейся струйкой потек из наклонённого вбок чайника прямо на пол. Майя Петровна продолжала:
- И пусть там не весна, опавшая в аллее
блестит листва и под дождем желтеет.
да ведь не важно, что она, опавшая, желтеет,
а важно то, что по-другому не умеет.
Она металась по комнате, ритмично дергаясь в такт ревущей музыке.
- Нет возраста у осени... и года,
весной бывает злая непогода,
и что за чем идет после зимы
доподлинно не знаем, знаем… мы.
- Маюшка, что случилось? - он только сейчас заметил на ней незнакомские очки. Стекла хищно поблескивали оранжевыми кругами, а она продолжала:
- И что нам следовать сезонности причуд,
с тобой твоя весна, а прочее забудь…
И тут она остановилась. Сбросила очки. Огляделась и почти обессилено выдохнула:
- А что тут произошло… происходит? Голова кружится и все какое-то оранжевое…
- Дай сюда эту…- он чуть не сказал, - гадость. Но вовремя спохватился, забрал из рук жены очки. Пошел в кабинет и положил около террариума. Потом вернулся и увел обессилившую даму в кухню. Отпаивать сладким чаем.
В террариуме профессора давно уже жили два постояльца – столетняя черепаха и такая же в преклонных годах игуана. Он завел их очень давно. Почти в далекой древности, как любил сам говорить. Когда ходил в кружок юных натуралистов. Кружок закрыли. И он принес в дом черепашку и игуану. С тех пор они мирно сосуществовали. Переезжали с ним из квартиры в квартиру. Черепаха ползала по своей половине террариума, а игуана – по своей.
Но, видимо, профессору не суждено было спокойно провести вечер. Едва он успел привести в чувство жену, как из кабинета вновь раздался гул, топот ног и ужасающая какофония. 
Вбежав в кабинет, он и его супруга увидели совсем уже фантастическую картину.
Их, до сей поры миролюбивая и вполне спокойная игуана, вырвалась из террариума. И теперь гоняла по комнате испуганную и странно ускорившуюся черепаху. Причем на игуане были незнакомские очки, неизвестно как попавшие в ее разбойные лапки. В лапках она к тому же еще держала нож для бумаги. 
Игуана настойчиво преследовала черепаху. И, в добавок ко всему, еще и пела страшным басом:
- А суп из черепах, деликатес, однако.
Но из ее телес сочна лишь мякоть
под панцирного сердца. Пусть оно не колет.
Любовь съедает то, что ее кормит.
И все, и пусто - панцирь на гребенки, 
На перламутр и кольца для царёнеки,
которая хотя и игуана, 
но знает толк и в мясе, и в бананах.
Тут игуана выразительно посмотрела на профессора. Уловила его недоуменный и осуждающий взгляд и, перейдя на попсовый визг, продолжала:
- И пропишите для нее мораль:
Вы съели черепаху, очень жаль.
Но так как вы другого, пани, вида,
вы, покраснейте чешуей, и мы поймем: не стыдно...
Очки явно были великоваты игуане. После очередного умопомрачительного кульбита они слетели с ее головы.
И… наступила тишина. Тишина. В полной тишине обессиленная черепаха забралась в террариум. В полной тишине игуана - вернулась в свой.
Профессор подобрал с пола очки и водрузил себе на нос. В следующее мгновение кошмар продолжился. Музыка опять загремела, а Софочкин не своим голосом запел:
-И на Юпитере и на другой планете
Песок не золотой, досадный летний.
И, игуана, нежась, чуть мурлычет,
Песок под ней шевелится и хнычет.
Он думал, что он нужен ей пока,
Она здесь греет разноцветные бока.
Тут внезапно, встрепенувшись всем слабым телом, после проигрыша вступила его жена:
-Прощай, сыпучий,- так она сказала,
Чешуйки собрала и побежала.
- Да, буду помнить я свои успешные этапы.
И зачерпнула горсть песка спешащей лапкой.
Профессор изобразил душераздирающую сцену разлуки и под режущий уши затяжной вой электрогитары прохрипел:
- И с губ его разорванных струился тихий шепот: 
- Какой же горький получил я опыт...
Усилием воли Софочкин сорвал с себя очки. И тут же все стихло.
Профессор с женой доползли до дивана и упали. Софочкин едва успокоил стук бешено стучащего сердца. Потом начал внимательно рассматривать очки. Придирчиво изучал оправу, стекла, дужки. Поскреб ногтем оранжевые стекла. И даже пару раз щелкнул пальцем по оправе и стеклам. Прислушался. Оправа легко и музыкально завибрировала. Он задумчиво и тихо произнес:
-Так вырождаясь в рукава,
Кончают свитера печально,
Не думают, что изначально
В их шеях чья-то голова.
- Маюшка, он меня ждет, - сказал он тихо, - мне надо идти. 
Жена с опаской посмотрела на очки и печально покачала головой. 
- Может их в академию наук отдать? Пусть изучают.
- Нет, - твердо сказал профессор. – Отожгли… Верну владельцу. Сейчас.
Ночная улица пустынна и темна. Профессор едва плетется. Ему холодно и обидно.
- Стар, стар, стар, - упорно твердит он. - А был бы моложе, оставил. Вещь. Какая вещь. Какие возможности.
И тут он опять поддается искушению и подносит очки к глазам. Но ничего не происходит. Он вертит очки и так и сяк. Протирает стекла, подгибает дужки, плотнее прижимает оправу к переносице. Все напрасно. Он поднимает голову и смотрит в небо. 
- Ну, и зачем ты мне их дал? – неизвестно к кому обращаясь, спрашивает он.
Из-за карниза выплывает яркая звезда.
- Юпитер, - шепчет профессор. 
Планета оранжево сияет на темном небе. Профессор разжимает пальцы. Очки с легким звоном падают на тротуар. Из-за угла так же внезапно, как и утром из-за машины, выкатывается незнакомец. Стремительно наклоняется, подбирает очки и исчезает. 
На тротуаре остаются очки профессора. Софочкин наклоняется. Поднимает и удрученно водружает на нос. Юпитер странно мерцаем ему вслед. 
Оранжевые лучи догоняют профессора. Но он их не замечает. Стекла его очков меняют цвет. Теперь они - оранжевые.