Пожилой мужчина в импортной куртке и бейсболке, с протезом-перчаткой на левой руке и небольшим оранжевым рюкзаком за спиной оказался единственным человеком, который сошёл с теплохода у заброшенного селения в самом низовье северной реки. К удивлению провожавших его взглядами пассажиров, за неделю плавания уже немного узнавших и запомнивших друг друга, мужчина не повернул к единственному на пустынном берегу жилью – большой палатке рыбаков, обосновавшихся здесь на лето, а, осмотревшись, неторопливо зашагал совсем в другую сторону, прямо в тундру, уходящую к горизонту пологими зелёными волнами. Люди на палубе, многие из которых не единожды проплывали по реке до самого устья, явно недоумевали: куда же направился этот смурной и неразговорчивый старикан с нерусским акцентом, если ещё с послевоенных годов на сотню, а то и две сотни километров в здешней забытой Богом округе не осталось ни одной живой души. Кроме, конечно, сезонных добытчиков рыбы. Уж не помутился ли головой старый?..

          Через час пароход дымил своей трубой уже в двух десятках километров от места недолгой стоянки, и пассажиры его были заняты мыслями и заботами, далёкими от странного путника. А он шёл и шёл по тундре, удаляясь от берега. Время от времени мужчина останавливался, словно пытаясь что-то разглядеть или отыскать в безлюдной местности, а когда чувствовал, что устаёт, не спеша снимал свой рюкзак, присаживался на сухие кочки и погружался в воспоминания…  

          Безжалостная пурга разрывала полярную ночь в клочья. Свирепая северная метель всегда нападала неожиданно, но на этот раз она, кажется, превзошла себя и навалилась так внезапно, что ни сам Айдас, ни его конвоир ничего не успели понять. Им всего-то надо было пройти два километра от поселения, где жили подневольные рыбаки из сосланных литовцев и где проходил суд над ним, до ворот ближнего лагеря. Но подкараулившая на полпути пурга, разметав в стороны и толкая в спины, погнала-понесла их в глубину тундры. И вот теперь, уже не помня который час, сгибаясь от ударов ветра, спотыкаясь и заходясь в кашле, Айдас то брёл, то катился по снежным застругам, пытаясь кутаться в рваную телогрейку. Оборванный, обмороженный, оголодавший и небритый, он сейчас был больше похож на старика, чем на двадцатилетнего парня. Вконец обессилев, Айдас упал в какую-то небольшую ложбину и затих. Показалось, что стало немного теплее. И тут же перед глазами его поплыли картины родной Литвы, в злобном пении пурги послышался ласковый плеск балтийских волн в солнечный день. А вот и мама, будто совсем и не умиравшая, вышла из калитки их дома, подошла и погладила сыночка по голове, зашептав      

          Поняв, что он замерзает, Айдас приподнялся из последних сил и попытался закричать в непроницаемую пургу, зовя на помощь. Но голос у него пропал ещё в начале метели. И тогда, вдруг вспомнив, он как последнюю надежду вытащил из-за пазухи губную гармошку и начал в неё нелепо и отчаянно дуть.

          Молодая охотница Дая тоже попала в пургу, возвращаясь с осмотра пастей.  Но, в отличие от Айдаса и его конвоира, она выросла в тундре с детства, знала все её секреты, помнила каждый пригорок и распадок, а потому, хоть и медленно, но упорно продвигалась к своей избушке, ведя за собой в поводу оленью упряжку и отыскивая невидимую дорогу по направлению ветра и гребням застругов. Внезапно Дая услышала в завываниях пурги какой-то посторонний всхлипывающий звук. «Показалось, наверное», – решила она поначалу. Но звук не исчезал, становясь то выше, то ниже. Тогда Дая ненадолго замерла на месте и прислушалась: да, из снежной круговерти доносилось что-то инородное, необычное, похожее на плач ребёнка. Последняя мысль и заставила её развернуться вместе с упряжкой в сторону всхлипываний, которые становились всё тише и тише. 

          Когда Дая наткнулась на лежащего в низине мужчину, похожего на русского, он был уже без сознания, но ещё хрипло и тяжело дышал. Левая рука мужчины была засунута в диковинную для здешних мест вязанную белую  рукавицу с синими узорами, на голове его еле держалась такая же вязаная и уже сбитая на самый затылок шапка, а голая и скрюченная от холода правая рука сжимала какой-то небольшой странный металлический предмет. За спиной несчастного болталась тощая котомка из мешковины. Девушка натянула на руку мужчины вместе с зажатым в ней предметом запасную меховую рукавицу, заволокла его на нарты, накрыла сверху оленьей шкурой, примотала ремнём для груза и двинулась сквозь пургу дальше.

          Добравшись до своей избушки, Дая затащила мужчину в жилище, примостила на ближней ко входу лежанке и принялась тут же, не снимая забитой снегом кухлянки, растапливать железную печь, в которую загодя были заложены сухие дрова и лучина. Буквально через несколько минут от тонких жестяных боков печки заструилось тепло, быстро согревая небольшое жильё. Скинув кухлянку и бросив её у двери, Дая вынула из зажатой руки мужчины и положила к изголовью непонятный железный предмет, стянула с несчастного ветхую телогрейку, потёртые валенки, штаны и принялась растирать  ладонями ноги и руки замёрзшего, а потом и всё остальное тело. Но, кажется, было уже слишком поздно – холодное тело никак не реагировало. Тогда Дая достала самою большую свою ценность – бутылку со спиртом и, наливая его понемногу в ладони, стала  ещё сильнее растирать мужчину. И вскоре побелевшие уже было пальцы его рук и ног начали постепенно розоветь, толчки сердца в груди стали чаще и ощутимей, дыхание – ровнее. Внезапно, ещё окончательно не придя в себя, мужчина начал бормотать какие-то непонятные слова, и Дая с тревогой поняла, что он не из приезжих русских, а, наверное, из ссыльных литовцев, которым строго запрещалось выходить за поселение.  А вдруг – ещё хуже! – заключённый, сбежавший из соседнего лагеря?! «Неужто я врага народа или немецкого шпиона домой притащила?! – с ужасом осознала Дая. В голове её мелькнула мысль: – А может, на нарты его да назад в тундру? Пусть после пурги милиция с ним разбирается…» Она даже потянулась за телогрейкой беглеца, но, глянув ещё раз в обмороженное и осунувшееся лицо, тёмное от страданий, чуть помедлив, подсунула телогрейку мужчине под голову и набросила на него волчье одеяло, предназначенное для нечастых гостей. Вздохнув, негромко произнесла вслух:

          – Человек всё-таки, не собака – на холод выбрасывать… Пусть очухается, пургу переждёт, а потом и выставлю…

          Почувствовав тепло в доме, из полога за печью подал голос муж Даи – Афанасий, давно уже разменявший восьмой десяток. Он обезножил на первом году их женитьбы, а потом постепенно почти оглох и ослеп, перестал выходить из своего полога даже по нужде. Дая уже пять лет тащила на себе эту ношу, ухаживая за немощным мужем и не жалуясь на судьбу. В конце концов, взял он её к себе бездомной сиротой, скитавшейся от чума к чуму дальних родственников, а теперь у неё – какое-никакое оленье стадо, своя избушка, большой и уловистый промысловый участок, доставшийся Афанасию с незапамятных времён. Конечно, мало было радости выходить в пятнадцать лет за согбенного старика и ощущать по ночам на своём молодом, едва созревшем теле, костлявые холодные пальцы престарелого жениха.  Да и советская власть, если бы они жили к ней чуть поближе, никогда бы, наверное, не разрешила такой брак. Но у дальней тундры свои законы…

          – Дая, ты дома, однако? – громко прокричал Афанасий.

          – Дома-дома, – откликнулась она так же громко, – еле добралась.

          – Слава Киресту богу! – продолжал кричать Афанасий. –  Пурга-то какая!.. Я уж испугался, заждался тебя, замерзать мало-мало стал… Слава Киресту… Налей-ка мне чайку горячего да ведро вынеси на улицу.

          – Сейчас-сейчас, погоди, поставлю мясо на печку, а то голодная с утра. Да и ты тоже…

          – Мясо ‒ это хорошо, ‒ довольно согласился старик и затих в ожидании.

          Через полчаса всю избушку заполнил густой аромат похлёбки из свежей оленины. Он-то окончательно и привёл в себя Айдаса. Открыв глаза и приподнявшись на локте на каких-то застеленных шкурой досках, Айдас не мог понять, почему вокруг нет пурги и куда он попал? Приглядевшись к полутьме, он увидел на противоположных нарах настороженно смотрящую на него молодую девушку с раскосыми азиатскими глазами, возле которой, как бы на всякий случай, стоял прислонённый к ноге карабин. «Видимо, охранница лагеря, – мелькнуло в затуманенном мозгу. – Только почему она не в форме? И откуда так вкусно пахнет? Или это мне просто чудится?..»

          – Гражданка…гражданин охранник, – наконец, решил он подать голос, – разрешите спросить? Я в лагере, да?.. Меня нашли?..

          – А ты что, из лагеря сбежал? – строго, но негромко спросила охранница.

          – Нет… Меня туда назад повели. После суда. А тут пурга… – Он попытался вспомнить по порядку, что же с ним произошло. – Пурга так навалилась, что и опомниться не успели… Закрутила, подхватила и понесла куда-то и меня, и конвоира… Я ему кричал, пока мог, но он, видно, не услышал… Не знаю, куда он делся… А я из сил выбился… Упал… Думал, замёрз… И вот…

          – Судили за что? – продолжала охранница допрос. – Наверно, полицаем у немцев был или шпионом? Я слышала, как ты в бреду не по-русски говорил…

          – Да какой я шпион! – умоляюще глянул на девушку Айдас. – Меня по 162-я статье судили, за хищение социалистической собственности… Рыбак я, из переселенцев, литовец. И говорить могу только на своём литовском да вот на русском немного, других языков не знаю…

          – Расхититель, говоришь?.. Наверно, украл много?

          – Много, – вздохнул Айдас, опустив голову – целых шесть досок. Двухметровых. Меньше никак нельзя было… Две доски сверху, две снизу, две по бокам… обрезки на торцы пошли…  Завсклад увидел – заявление написал. Арестовали, конечно. Своей-то каталажки у нас нет, поэтому неделю в лагерном карцере продержали. Потом – суд показательный, чтоб другим неповадно было.   

          Охранница больше ни о чём не спрашивала, но Айдас продолжал говорить, словно ему было очень важно оправдаться перед этой совсем незнакомой молодой женщиной:

          – Понимаете, не мог я схоронить родную мать без гроба! Мало того, что она теперь будет лежать в вашей дикой тундре за тысячи километров от могил её предков, так я ещё и должен был зарыть её в каком-то мешке, как кошку или собаку! Не мог я так! А досок мне не дали – они слишком большая ценность в здешних местах. Вот и пришлось украсть…

          Глянув в лицо охраннице, которая, наверное, каждый день выслушивает похожие истории, он не надеялся увидеть сочувствие, но не угадал – казавшиеся в темноте совсем чёрными глаза девушки вдруг чуть заметно блеснули, строгое скуластое лицо помягчало, но она постаралась скрыть это и как можно ровнее произнесла:

          – Вы не в лагере…

          Девушка повесила карабин на стенку за своей спиной, достала с полочки свечу, зажгла её и поставила на небольшой стол у окна, в который вместо стекла была вставлена льдина. Теперь и сам Айдас разглядел, что находится в каком-то небольшом жилище, судя по всему – охотничьем, поскольку вдоль стен висели правилки с натянутыми на них шкурками песцов, а чуть в стороне от входа лежала куча капканов. На маленькой печурке бурлило в котелке варево, распространяя тот самый чудесный аромат, который и заставил его очнуться…

          – Я вас в тундре нашла. Вижу, спасать человека надо – ну и привезла в избушку. Скажу честно, если б знала, что вы сбежали, ни за что бы к себе не потащила. Пока пурга не кончится, побудете здесь, а потом уйдёте.

          – Конечно-конечно, – торопливо согласился Айдас, хотя представления не имел, куда ему идти. – Сразу же уйду… госпожа… как мне можно вас называть?

          – Дая.

          – А меня Айдас зовут… Я сразу же уйду, Дая, вы не беспокойтесь… Спасибо большое, Дая, что спасли меня! Я даже не знаю, как вас бла...

          – Говорите потише, – остановила его девушка и показала рукой за печку, где ещё одна лежанка была занавешена оленьими шкурами. – Там в пологе мой муж, он уже старый, сам не встаёт, плохо слышит, да и с головой у него уже не всё в порядке. Я не хочу, чтобы он о вас узнал. Вдруг случайно вспомнит при чужих, а за укрытие беглого нас не похвалят... Посидите пока там, на своей лежанке, её из полога мужа не видно. Я покормлю его, а потом поедим мы. – Она повернулась в сторону мужа и громко произнесла: – Афанасий, просыпайся, мясо сварилось.

          В ответ тут же раздался хриплый полукрик:

          – А я давно уже не сплю, Дая, лежу вот, былые годы вспоминаю. Хорошо у нас – спокойно, тихо. И пурга, вроде, улеглась…

          – Да, улеглась, – подтвердила во весь голос Дая, а негромко добавила: – Хорошо бы дня через два улеглась – вон как дует…

          «Бедная, – пожалел про себя Айдас девушку, – ей же лет двадцать, а мужу, интересно, сколько?..»

          Пурга не унялась ни на второй день, ни на третий. За это время со щёк, носа и лба Айдаса, несколько раз смазанных гусиным жиром, который дала хозяйка избушки, почти исчезли следы обморожения. От наваристого оленьего бульона и мяса ушла и осунутость, отпечатанная на лице полуголодной неделей перед судом. А когда он достал из своей котомки бритву и соскрёб с подбородка и скул щетину, уже превращавшуюся в бороду, перед Даей предстал молодой, симпатичный парень, на вид – её ровесник, и впрямь, совсем не похожий на преступника.

          Конечно же, просидеть трое суток молча в одной маленькой избушке Дая и Айдас не могли и постепенно разговорились. А потом, как это часто бывает даже с незнакомыми людьми, оказавшимися надолго в замкнутом пространстве, они незаметно перешли от общих тем о погоде, охоте и рыбалке к более личным.

          Дая первая, по привычке, сложившейся с Афанасием, случайно назвала Айдаса на «ты» и хотела было извиниться, но он тут же подхватил это обращение. Через какое-то время Дае, вполне естественно, захотелось оправдаться в глазах Айдаса, почему она, такая молодая и красивая, пошла замуж за немощного старика. И девушка рассказала, как в раннем детстве потеряла родителей, утонувших во время охоты на диких оленей на переправе, как потом долгие годы мыкалась полуголодной сиротой по чужим углам. И как полное отчаянье подтолкнуло её в конце концов к вынужденному замужеству…

          У Айдаса всё получилось наоборот. Хоть семья их и была небогатой, но материнская любовь и отцовская забота оставили о детстве и юности самую светлую память, омытую волнами Балтики, которые поначалу баюкали его в колыбели своим пением и криками чаек, а потом качали под парусом рыбачьей лодки. Повидавшие свет люди не считали их море тёплым и ласковым, но Айдасу казалось, что лучше Балтики ничего на свете быть не может. И она платила ему ответной любовью, чаще других даря рыбацкую удачу. А каким замечательным, каким солнечным и нежным казалось море его родины теперь – рядом с безжалостным и угрюмым Ледовитым океаном, лишь на три месяца в году отгоняющим вечные льды от берегов. Он и представить себе не мог, что окажется в таком месте. Устоявшаяся жизнь их старинного рыбацкого селения, насчитывающего многие десятки поколений, была разрушена в один-единственный день. Рыбаков с семьями от мала до велика согнали на главную площадь, разрешив взять с собой только самое необходимое, тут же погрузили в машины и повезли. На оцепленном городском вокзале без всяких разъяснений пересадили в поезд, битком набив в товарные вагоны. И отправили, как позже выяснилось, через всю страну – в самый дальний конец Сибири. Когда закончились последние метры железной дороги, перегнали в трюмы барж и спустили вниз по большой реке – к этому самому Ледовитому океану. Высадив на почти безлюдный берег, дали команду сначала быстрее рыть себе землянки, чтобы не замёрзнуть от холодов, которые вот-вот наступят, а потом сразу же начинать ловить рыбу для фронта. По законам и нормам военного времени, когда любое опоздание на пятнадцать минут или невыполнение нормы считается преступлением.

          Землянки вырыть до снега успели. Но до них добрались далеко не все – многие старики и дети, не выдержав долгой подневольной дороги в давке вагонов и трюмов, в духоте, а потом в холоде, заболели и умерли ещё по пути. Мёртвых оставляли похоронным командам на очередных станциях, а позже – на пристанях или просто на недолгих пароходных стоянках. На одной из них ночью вытащили куда-то в темноту и неизвестность тело отца.  Айдас сумел лишь спросить и затвердить наизусть непонятное местное название Титары, надеясь, что когда-нибудь сумеет туда добраться и отыскать родную могилу…

          – Тит-Ары по-русски будет Лиственничный остров, – пояснила Дая, вздохнув с сочувствием. – Только найти тебе отца непросто будет. Таких островов с лиственницами по большой реке много и названий тоже. Даже у нас Тит-Ары недалеко есть, хотя и леса там давно не осталось…

          – Найду обязательно, – негромко, но твёрдо произнёс он в ответ. И добавил уже не так уверено: – Если жив останусь… Говорят, в здешнем лагере некоторые и по три-четыре года выживают, а у меня всего-то два. Может, к тому времени война кончится, назад нам вернуться разрешат…

          – Хорошо бы, – согласилась она. И, пытаясь переключиться на что-то другое с их затянувшихся невесёлых откровений, вдруг спросила: – А что это за железная штука у тебя в руке была? Ну, когда я тебя нашла? Сигнал подавать, что ли? Я только потому к тебе и повернула, что чужой звук в тундре услышала…

          – Да это гармошка!

          – Как гармошка? – не поняла Дая, которой приходилось видеть обычную гармошку в клубе села.

          – Губная гармошка, – пояснил Айдас, чуть улыбнувшись. – Я кричать уже не мог, вот и подумал: вдруг кто-то гармошку услышит…

          Он залез в карман телогрейки, достал инструмент, с которым не расставался уже много лет, продул его, поднёс ко рту и негромко сыграл несколько тактов.

          – Как здорово! – по-детски восхитилась Дая, – И вправду играет!  – И так же наивно призналась: – А когда ты тут по-своему забормотал, я подумала, что это какая-то шпионская штука – сигналы врагам подавать…

          – Ага, – иронично подхватил Айдас, – Гитлеру сигналить из вашей тундры, что пурга началась!

          И они, переглянувшись, впервые за всё время рассмеялись, прикрывая рты, чтобы не услышал Афанасий.

          Пурга прекратилась только к утру на пятые сутки. Ещё пару часов они прождали, чтобы убедиться, что непогода не разыграется снова. И вот Айдасу наступило время уходить. Но когда он собрал свою нехитрую котомку и натянул хорошо просушенные у печурки валенки, Дая вдруг его остановила:

          – Погоди, давай я сначала в село съезжу. Я давно уж собиралась – порох и дробь к концу подходят, чая и муки надо взять, пушнину сдать… Ну, заодно и узнаю, какие там после пурги слухи о тебе и твоём охраннике ходят… А на обратном пути ближние пасти проверю.

          Айдас не стал возражать, хотя и подумал, что засиживаться не стоит – чем позже он вернётся в лагерь, тем больше потребуется объяснений.

          Покормив Афанасия, Дая сняла с правилок и увязала в связку песцовые шкуры, подогнала к избушке и запрягла оленей и, пообещав приехать назад засветло, умчала на своей упряжке.

          Для Айдаса потянулись долгие часы ожидания. Чтобы скоротать их, он достал губную гармошку и стал негромко наигрывать знакомые с детства мелодии, вспоминая свою далёкую потерянную родину. Как ни странно, глухой Афанасий словно проникся игрой и настроением Айдаса – он перестал ворочаться и храпеть в своём пологе и лежал так тихо, будто и впрямь слушал музыку.

          Дая вернулась поздно вечером и, как видно было по её лицу, с невесёлым настроением, хотя и занесла в юрту, помимо увесистой сумы с припасами, пять отменных голубых песцов, вынутых из ловушек. Молча раздевшись, она села напротив Айдаса на свою лежанку и произнесла безо всяких предисловий:

          – Охранник твой недалеко от лагеря замёрз. Его утром сразу же нашли. Пурга – дело понятное, тут винить некого. Но плохо то, что охранника кто-то сильно ранил штыком винтовки, говорят, он потому и до своих не дополз.

          – Неужели! Кто же это мог?! – ужаснулся Айдас.

          – Решили, что ты…

          – Да как же так!.. Да я же!.. Да я бы никогда в жизни!.. – захлебнулся от неправды и возмущения Айдас.

          – А у милиции всё сошлось: раз твоего трупа нигде нет, значит, в побег ушёл. Вырвал у охранника винтовку, пырнул его штыком и сбежал. Винтовку тоже нигде не нашли. Вот милиция и объявила всем, что в тундре прячется опасный убийца с оружием. Особый режим теперь. Поселение ваше литовское на десять раз проверили. И у села на дорогах в обе стороны посты стоят, чужих всех проверяют, а охотникам приметы твои дают. Мне тоже про тебя всё рассказали – и росту какого, и глаза какие, волосы… И команду дали: как увидишь – сразу стреляй. Премию даже за тебя пообещали…

          – Большую? – с ироничной усмешкой спросил Айдас.

          – Большую…

          – И что же, стрелять в меня будешь? – продолжил он с вызовом.

          Но Дая ответила совсем ему не в тон, а по-доброму, обезоруживая взъерошенного парня своей откровенностью:

          – Нет, не буду стрелять... Думаю, за пять дней пурги я разглядела твою душу. Я поняла, что ты, Айдас, хороший сын и добрый человек, просто попавший в ловушку беды. Ты не преступник, не убийца. Человек с такими глазами не может быть убийцей…

          – Спасибо… – произнёс дрогнувшим голосом Айдас.

          А Дая продолжила:

          – Я думаю, охранника ранила штыком сама пурга, когда бросала и несла его по тундре. Пурга же замела и винтовку. Но милиция уже всё решила. Возвращаться назад тебе ни в село, ни в лагерь нельзя – если не застрелят ещё на подходе, то осудят за убийство… Надо укрыться где-то подальше в тундре и ждать, пока всё переменится. Ты же сам говорил: вот закончится война…

          – Только когда она закончится… – тяжело вздохнул Айдас.

          – Ладно, давай утром на свежую голову всё обмозгуем… – предложила Дая и перешла к домашним делам. – Как тут старик без меня, не кричал, не просил ничего?

          – Нет, даже голосу ни разу не подал. Спал, наверное.

          Дая поставила на печку котелок с похлёбкой, примостила рядом чайник. Потом заглянула в полог мужа, отодвинув оленью шкуру и, как всегда громко, его окликнула. Однако в ответ не раздалось привычного хриплого крика. Чтоб не напугать Афанасия во сне, Дая легонько положила ладонь на высунувшееся из-под одеяла плечо мужа, и тут же отдернула руку назад, почувствовав холод остывшего тела.

          – Умер Афанасий, – произнесла она тихо, – отмучился…

          – Как умер?! А я, дурак, думал, что он спит весь день, – начал корить себя Айдас, – вот идиот, не помог даже ничем человеку…

          – А чем бы ты ему помог? Его время пришло, – вздохнула Дая. – Лучше мне теперь помоги. Переодеть его надо в чистое…

          Она вытащила из-под лежанки Афанасия небольшой обитый железом старинный сундук и принялась доставать из него, судя по всему, давно уже приготовленную белую нательную рубаху и такие же исподние штаны, новые сатиновые шаровары и, видимо, кем-то подаренный армейский френч.

          Ночь принаряженный Афанасий переночевал в своём пологе, а наутро, уложив  покойного с помощью Айдаса в мешок из оленьих шкур, Дая поступила так, как издревле делали её предки – увезла тело в дальнюю заброшенную землянку и покрепче там заперла от песцов. Чтобы с наступлением тепла вырыть могилу и похоронить как положено.

          Освободившееся место в пологе за печкой родило в голове Даи новый план, в который она и посвятила Айдаса, вернувшись домой из скорбной поездки. Начала Дая издалека:

          – Я всю дорогу думала, как с тобой быть… Выбраться тайком из наших мест можно только летом, по реке – на какой-нибудь барже или пароходе. Но лета ещё дождаться надо.  Я могу увезти тебя за дальний перевал в трёх днях пути отсюда. Там уже много зим никто не кочует, а избушка старая пока стоит... Но ты же ни тундры не знаешь, ни оленей, ни охоты. Не выживешь один. И научить тебя не получится, если надолго со своего участка отлучусь, соседи тут же неладное заподозрят…  Поэтому ты… останешься здесь. У меня, – объявила решение Дая. 

          – Как у тебя? – недоумевающе глянул на девушку Айдас, понимая, что в избушке Даи в любой момент могут появиться проезжие охотники или оленеводы, а то и солдаты из лагеря, которые наверняка будут время от времени проверять ближние участки.

          – Вместо Афанасия останешься.

          – Как вместо Афанасия? – опять не понял Айдас.

          – Кроме нас с тобой никто не знает, что Афанасий умер. А что он столько лет в своём пологе лежит – всем известно.  Поэтому, как кто-то подъедет, – прячься в полог и лежи потихоньку. Без меня никто из тундровиков особо хозяйничать и рыскать по углам не станет – у нас это не принято. А если я дома буду, то сама со всеми разберусь. И все свои вещи тоже сразу туда убирай, чтобы на глаза не попали.

          Айдасу ничего не осталось, как только принять этот план.

          Несколько раз в избушку к Дае и впрямь заглядывали по пути в село или на обратной дороге её знакомые, но всё обходилось – она была на месте, а Айдас вовремя укрывался в пологе Афанасия. Не понимая чужого языка, он, затаившись, просто слушал, будто незатейливую музыку, переливы неторопливых бесед за чаем. Как пересказывала потом Дая, гости говорили не только об охоте и перебирали последние новости села, но и обязательно спрашивали о здоровье мужа. Она же всякий раз, чтобы у кого-нибудь не возникло желание с ним пообщаться, предупреждала, что Афанасий совсем перестал слышать и узнавать людей, что его лучше не беспокоить. 

          Стараясь не быть для девушки бесполезной обузой и нахлебником навроде бывшего мужа, Айдас, с оглядкой по сторонам, пилил и колол возле избушки на дрова плавник, привезённый Даей с берега. Загодя таял лёд для питья и еды. Ремонтировал её охотничьи снасти, чинил оленью упряжь. Благо, работать руками он был привычен с детства.  А по вечерам, когда хозяйка возвращалась с выпаса оленей, охоты или осмотра пастей, Айдас всегда ждал её с готовым ужином и горячим чаем. И Дая теперь каждый раз торопилась домой не только для того, чтобы поскорее убедиться, что незваные гости  не раскрыли их тайны, – она мчалась на упряжке к своей избушке, как на маленький праздник, зная, что её встретят тепло, уют и внимание.

          Перед сном Айдас играл на губной гармошке и рассказывал истории о далёком теплом море и сильных добрых людях, живущих на его берегах. Дае тоже было что ему поведать о бескрайней и таинственной тундре её предков, об их обычаях и древней вере, о бессмертных героях и красавицах-волшебницах, обращавшихся в белых журавлей…

          Однажды, когда Айдас шире обычного распахнул ворот рубахи, она вдруг увидела у него на груди ожерелье из трёх необычных золотистых камушков, нанизанных на толстую серую нить, и не удержалась от вопроса:

          – А что это у тебя? Я никогда не видела таких красивых камней.

          – Это янтарь, – Айдас снял ожерелье и протянул его девушке. – Отец в молодости подарил его маме, она носила ожерелье всю жизнь, а перед самым уходом из жизни отдала мне… Единственная память о маме, об отце и о нашем море…

          – И о море?

          – Да, о море тоже, потому что наше море и дарит людям янтарь.

          – А откуда оно его берёт?

          – Есть у нас такое предание… Говорят, в далёкие-далёкие времена богиня нашего моря Юрате жила на его дне в сказочном замке, сделанном из чистого янтаря. И прямо над замком Юрате каждый день ловил рыбу молодой и сильный рыбак Каститис из ближнего села на берегу. Богине не очень нравилось, что рыбак распугивает и забирает в свои сети её любимых рыб, и однажды Юрате послала к Каститису русалок, чтобы они упросили его вести лов где-нибудь подальше. Но как ни красивы и соблазнительны были русалки, не смогли они уговорить Каститиса покинуть ближние владения богини. Тогда разгневанная Юрате сама вынырнула недалеко от лодки Каститиса, чтобы наказать его, но, услышав пение прекрасного юноши, полюбила его с первого взгляда и пригласила в свой подводный замок. Каститис тоже влюбился в богиню и решил остаться с ней навсегда. Но когда повелитель всех богов Перкунас узнал, что богиня Юрате, нарушив его законы, посмела полюбить простого смертного, он пришёл в страшную ярость и разрушил своими молниями янтарный замок. Одна из молний попала в Каститиса и убила его. Юрате осталась жива, но Перкунас повелел навечно приковать её к развалинам подводного замка. С той поры Юрате вечно скорбит по Каститису, и море выносит её слёзы кусочками янтаря на берег…

          – Грустная история, хоть и красивая, – вздохнула Дая, погладив ещё раз сияющие в отблесках свечи гладкие тёплые камешки и возвращая ожерелье Айдасу.

          – Да, – согласился он, одевая ожерелье. – Раньше мне было непонятно, почему во всех легендах янтарь представляют камнем печали, хотя он с виду такой солнечный и радостный. Теперь, кажется, я понял… Не зря, наверное, живущие рядом с нами латы тоже считают янтарь золотыми слезами. Только не богини Юрате, а волшебной Синей птицы… Но о ней я тебе завтра расскажу…

          В ту ночь Айдасу приснилось, что он оказался на берегу родного моря, и из его глубины вдруг вышла богиня Юрате, почему-то очень похожая на Даю. В её ладошках сияли золотистые кусочки янтаря, которые она высыпала ему в подставленную горсть. Потом она взяла его под руку и повела в подводное царство, сильно напоминавшее тундру… 

          А Дае приснилась большая и добрая Синяя птица, которая подхватила и унесла её вместе с Айдасом в далёкую страну любви – к сказочному замку из сияющего золотом янтаря у тёплого синего моря…

          Когда она вечером вернулась с охоты и повесила у входа свою кухлянку, Айдас полюбовался добытыми песцами, похвалил трофеи, а потом вдруг жестом фокусника вынул из-под лежанки необычную птицу с широко распахнутыми крыльями и девичьим лицом. Прочертив в воздухе круг крылатым сказочным существом, он остановил прямо перед Даей рукотворное чудо, которое вырезал из двух кусков дерева целый день и едва успел закончить к возвращению девушки.

          – Синяя птица! – сразу же догадалась Дая. – Какая красивая!  – Она с восторгом всплеснула ладошками и прижала их к груди, не решаясь прикоснуться к волшебной птице.  А потом немного смутилась и добавила: – А почему она… лицом на меня похожа?

          – Потому, что я хочу, чтобы она приносила удачу тебе! Чтобы была твоей синей птицей и всегда летала в этом доме. – Он встал на лежанку и прицепил птицу на нитке к гвоздю, заранее вбитому в балку. И сразу же, поймав своими большими трепещущими крыльями теплый воздух, поднимавшийся от печки, птица, как живая, поплыла по кругу под потолком. Поражённая Дая долго не могла оторвать от неё глаз.

          Ночью она сама пришла на лежанку к Айдасу…

          Наслаждаясь своим негаданным счастьем, Дая понимала его зыбкость и молила всех богов тундры только о том, чтобы Айдаса никто не увидел до тех дней, когда вскроется река и пойдут по ней пароходы. А тогда уж она сама соберёт его в дорогу и поможет тайком уплыть к большому городу и добраться дальше до тёплого моря. А с ней пусть останется память об Айдасе и его ребёнок – маленькая девочка, о которой она мечтала столько лет.  Может быть, когда-нибудь потом власть его простит, и Айдас приедет к ним в гости или даже навсегда…

          А он думал о том, что в начале лета, когда тундра спрячет все следы, они соберут свой нехитрый скарб и откочуют далеко-далеко на берег Ледовитого океана или даже на один из островов, где их никто никогда не найдёт. Он построит там новую избушку, сделает лодку и будет рыбачить, как у себя на родине. А любимая Дая, ставшая для него за несколько зимних месяцев самым родным человеком, станет охотиться и растить их сынишку…

          Отрывной календарь на 1943 год, висевший над лежанкой Даи, становился всё тоньше и тоньше. И однажды Айдас устроил Дае ещё один сюрприз. Когда она вошла в избушку вечером, в доме особенно вкусно пахло чем-то печёным, а на столе стояло явно выкопанное из-под снега деревце полярной берёзы с подрезанными пирамидой ветками, и на этих ветках таинственным образом держались крохотные горящие свечки.

          – Ой, как красиво! Как здорово! – искренне восхитилась Дая. – Сегодня какой-то праздник?!

          – Да, сегодня Рождество! – счастливо улыбнулся Айдас, довольный тем, как подействовал его сюрприз. – Самый главный праздник года у нас на родине. И в Рождество принято дарить подарки. – Он взял лежавшее под деревцем  янтарное ожерелье и, держа его в руках, продолжил: – Эти три камня отец подобрал вместе неслучайно. Видишь, два по краям – они побольше, а в середине – маленький. Большие – это они с мамой, а маленький – я. Все вместе – семья. Потому мама так и дорожила этим ожерельем. Теперь отца с мамой нет, и большими камешками стали мы с тобой, а маленький, я думаю, у нас ещё появится… Поэтому я дарю это ожерелье тебе – хранительнице нашей семьи. – Айдас одел на шею Даи нить с янтарями и опустил ожерелье на грудь.

          – Спасибо, мой любимый! – прошептала она, крепко прижавшись к его молодому и сильному телу. – Только прости, что я ничего не могу тебе сейчас подарить…

          – Ты уже подарила мне свою любовь, а это – самый дорогой подарок.

          – Хотя, погоди, – она осторожно высвободилась из его объятий, – у меня тоже есть одна тайна. Раз уж такой большой праздник… – Она присела у своей лежанки, запустила куда-то под неё руку и достала бутылку с прозрачной жидкостью. – Вот, спирт…

          – Ого! – удивился Айдас. – Откуда он у тебя? Никогда не пробовал, но говорят, что он очень крепкий?..

          – Я тоже не пробовала, только видела, как мужчины его пьют и с полкружки на пол валятся. А мы, женщины, для лекарства бережём. Это спирт тебя тогда и спас... Но сегодня, давай, попробуем чуть-чуть. За твоё Рождество. – Она плеснула по несколько глотков спирта в две кружки и убрала бутылку на прежнее место…  

          В конце января небо над тундрой стало заметно светлеть. А в тот день, когда полярная ночь совсем растаяла и краешек солнца впервые показался над тундрой, они вдруг услышали гул, доносящийся со стороны реки, который поначалу нарастал, а потом быстро затих.

          – Самолёт, – сразу же определил Айдас. – Только откуда он здесь?

          – Из Америки, наверно, – неожиданно ответила Дая. – В конце прошлой зимы тоже прилетали, на реку садились. Им там полосу длинную расчистили. Аэродром называется. Люди говорят, наши лётчики на фронт с Америки военные самолёты гоняют, оружие всякое везут. Только самолёты ломаются часто, замерзают, падают, тогда американы прилетают, ремонтируют их, потом назад к себе летят. По пути сети для рыбалки привозят, муку и тушёнку. На рыбу нашу меняют, на пушнину.

          – А у меня в Америке дядя живёт в Сан-Франциско, ушёл туда на пароходе и остался, – заметил к слову Айдас.

          – И хорошо, что остался, – откликнулась Дая. Помолчав, добавила: – Однако, надо мне в село съездить. Вдруг получится до лётчиков добраться, еду какую-то хорошую на пушнину выменять. Иногда наших к ним пускают или через охранников разрешают поменяться.

          – Поезжай, – одобрил Айдас и добавил, улыбнувшись, в шутку, – заодно дяде моему привет в Америку передашь.

          Но вечером Дая вернулась с пустыми руками.

          – Ничего не вышло, – принялась она огорчённо рассказывать Айдасу, – аэродром со всех сторон солдаты из лагеря охраняют, никого из наших не пускают. Получается, режим особый после твоего побега так и не отменили…

          – Хотя уже полгода прошло, – усмехнулся Айдас.

          – Но беглеца-то не поймали…

          – Не поймали, – согласился он.

          – Завтра к вечеру, говорят, еще один самолёт прилетит, но я думаю, что мне лучше в село лишний раз не соваться. Дай бог отсидеться нам тут с тобой потихоньку до весны. А то вон солнце уже появилось, в тундре потеплее стало, народ от зимней спячки проснулся, зашевелился. Как бы милиция опять за поиски тебя не взялась…

          Дая как в воду глядела.

          Наутро, едва они попили чай и занялись своими делами, со стороны села донеслись всхрапывания бегущих оленей и крики погоняющего их каюра. Айдас торопливо нырнул в полог, бросив к двери капкан, который ремонтировал, а Дая принялась как ни в чём не бывало снимать шкурку с песца, подвешенного недалеко от входа. Упряжка остановилась возле избушки, и в жилище вошёл незнакомый мужчина, из-под оленьей шубы которого, подпоясанной солдатским ремнём, выглядывали синие галифе.

          – Здравствуй, хозяйка, – поприветствовал он девушку, пытаясь приглядеться после яркого света на улице к полумраку жилища.

          –Здравствуйте, – сдержанно ответила Дая, – проходите к теплу, грейтесь.

          – Да я не замёрз, – отозвался приезжий, – а вот чайку бы попил. Заодно бы и о новостях поговорили. Не нальёшь чайку?

          – Налью, конечно, раздевайтесь, проходите. Только угощать мне вас особенно нечем, живу я бедно. Да и новостей у меня особых нет.

          Сняв шубу, под которой оказалась гимнастёрка с петлицами, незнакомец сел к столу. Дая сняла с печки ещё не успевший остыть чайник, налила гостю в кружку горячий темный напиток и поставила перед ним на железной тарелке варёную оленину.

          – Старик-то твой живой ещё?

          При этих словах душа Айдаса, лежащего в пологе, невольно сжалась, но Дая не подала виду и с наивным удивлением произнесла:

          – А вы откуда о нём знаете, вроде как первый раз у нас в доме?

          – Нам всё знать положено, служба такая… Да, забыл представиться: начальник охраны лагеря Савельев… Так жив твой старик?

          – Жив пока. Вон, в пологе лежит, за печкой. Только ничего уже не слышит и коростами весь покрылся, будто заразу какую подхватил…

          Мужчина брезгливо глянул на лежанку Афанасия и отвёл взгляд.

          – Говоришь, новостей нету? – переспросил он. Отерев рукавом гимнастерки кружку, прихлёбывая чай и обшаривая взглядом углы избушки, добавил: – А про заключённого, сбежавшего осенью, ничего нового не слыхала? Случайно не объявлялся у тебя?

          – Н-нет…

          – И следов нигде в тундре не видала? Охотники знакомые ничего не рассказывали?  Оленеводы, рыбаки?

          – Да нет, никто ничего не говорил… Замёрз он, наверно, и снегом замело. Тогда же пурга стояла целую неделю.  Весной снег растает – найдёте…

          – Может, оно и так…– согласился охранник. – Только всё равно дальше ехать надо. Ты не видела, а соседи твои вдруг что-то и заметили…

          Допив чай и одев шубу, незваный гость ещё раз внимательно оглядел с порога стены и пол избушки. А потом его взгляд скользнул под потолок, и сердце Даи оборвалось: как же они с Айдасом могли про неё забыть!

          Глаза военного лишь на миг задержались на птице, но Дае показалось, что в них успело блеснуть счастье охотника, увидевшего добычу.

          – Ладно, не видела, так не видела. Спасибо за чай, хозяйка, – произнёс он спокойным голосом и шагнул за порог.

          Дая неслышно метнулась за ним к двери, и, немного приоткрыв её, увидела в щель, как охранник быстро разворачивает упряжку назад, в сторону лагеря. «Догадался!» – полыхнуло в её мозгу. И тут же пришло решение: она схватила карабин, выскочила на улицу и поймала в прицел быстро удаляющуюся упряжку. Один за другим хлестанули четыре выстрела, и все четыре оленя зарылись головами в снег. Упавший было в страхе на нарты охранник, сообразив, что охотница стреляла не в него, резво подскочил и побежал в сторону лагеря. На грохот выстрелов из избушки выбежал ничего не понявший в своём пологе, но теперь сразу же обо всём догадавшийся Айдас.

          – Раньше ночи до лагеря не добежит, – мотнула головой в сторону охранника Дая и, ухватив за рукав, потащила в избушку ошарашенного Айдаса. – Давай быстрее, успеть надо!

          – Куда успеть?! Сбежать успеть? – не мог сообразить он.

          Дая залезла рукой под свою лежанку, достала оттуда бутылку спирта и, налив полную кружку, протянула её Айдасу, скомандовав:

          – Пей!

          – Зачем?..

          – Пей, говорю, так надо! – голос Даи прозвучал ещё жёстче. – И сиди жди меня! Я быстро за оленями сбегаю. Ну, пей, говорю!

          Не отойдя ещё от потрясения и толком ничего не понимая, Айдас тем не менее подчинился команде и стал большими глотками проталкивать в себя противную, палящую нёбо жидкость. Вскоре он уже начал клевать носом, сидя на      своей лежанке, а потом повалился набок.

          Подогнав оленей, Дая торопливо запрягла их в нарту. Зайдя в избушку, она несколько раз сильно тряханула лежащего Айдаса и, убедившись, что он ничего не чувствует, натянула на него волчью шубу и меховую шапку Афанасия, обула унты. А потом подсунула под его левую ладонь кусок толстой доски, взяла топор и, с побледневшим лицом и блеснувшими от слёз глазами, примерившись несколько раз, рубанула по пальцам. Айдас застонал и тут же смолк. Из четырёх отрубленных фаланг хлынула кровь. Дая на какой-то миг подтолкнула под изуродованную кисть белую вязаную шапку Айдаса, а потом прижгла раны остатками спирта и туго замотала чистой тряпицей. Собрала обрубки пальцев и сунула их в его вязаную рукавицу.  Когда с самым страшным было покончено, Дая выволокла Айдаса на улицу и как тогда, в пургу, примотала, бесчувственного, к нартам. Завалив сверху целым ворохом оленьих шкур так, что Айдас оказался совсем не виден, она встала на полозья и погнала оленей к лагерю, по дуге огибая бредущего туда же охранника.

          Начальник лагеря Зимин, конечно, поначалу надеялся, что, если беглец не замёрз в пурге, то кто-то из охотников рано или поздно встретит его и подстрелит. Но в конце концов он тоже стал склоняться к мысли, что заключённый просто погиб. Правда, Зимин отправлял время от времени кого-то на поиски, то делал это только для отвода глаз начальства. И вот теперь ему вдруг сообщили, что в лагере появилась женщина-охотница, которая, по её словам, буквально на днях встретила на дальнем участке и убила беглеца. Конечно, Зимин тут же велел её привести.

          Вошедшая в кабинет охотница оказалась совсем молодой девчонкой, и у Зимина возникло подозрение, а не врёт ли она, чтобы просто получить ни за что премию? Он так её прямо и спросил. В ответ девчонка достала котомку из мешковины, похожую по описанию на ту, что была у сбежавшего, и достала из неё окровавленную вязанную шапку и такую же рукавицу. А потом вытряхнула прямо на дерматиновый стол начальника из рукавицы четыре замерзших обрубленных пальца.

          – Мне сказали, отпечатки надо проверить. «Проверяйте», —угрюмо произнесла она, глянув прямо в глаза Зимину.

          – Ну ты, мать, и даёшь! – невольно произнёс он то ли с уважением, то ли с осуждением, стараясь особо не глядеть на вещественные доказательства. – А показать сможешь, где его оставила?

          – Могу. Только ехать далеко, дня три будет. Надо оленям отдых дать, подкормить немного. Потом поедем...

          – Погоди. Я сейчас дам команду отпечатки сличить. Если совпадут, то и ехать не понадобится. Составим акт – и все дела. Пусть его песцы проверяют. Посиди пока в коридоре, подожди…

          Через полчаса Даю снова позвали к Зимину. Судя по лицу, начальник был доволен и громко произнёс:

          – Ну что, гражданка Алексеева, всё подтвердилось, объявляю вам благодарность за ликвидацию опасного преступника! И нам гора с плеч – можно докладывать наверх, что дело закрыто. Вот вам записка на склад райпо – получите там причитающуюся награду.

          – А можно вас попросить, товарищ начальник…  – начала она робко.

          – Проси, красавица, пока я добрый, – ободрил ей Зимин.

          – Мне бы пропуск в аэропорт, к американам. Говорят, к ним теперь никого наших не пускают, а я из тундры пушнину привезла, шкуры оленьи… Обменять бы на тушёнку…

          – Да, тушёнка у них хорошая, – ухмыльнулся Зимин, – у тебя, гляжу, губа-то не дура. Ну что же, как говорится, услуга за услугу… – Он взял фирменный бланк, написал на нём распоряжение, подписал и громко пришлёпнул сверху печатью. – Езжай быстрей, а то они уже загружаются…

          Когда Дая подъехала ко временному аэродрому, расчищенному вдоль берега реки, самолёт с большой красной звездой в белом круге уже стоял на краю полосы и прогревал моторы, готовясь взлететь. Но дверь в его боку была ещё открыта, и один из лётчиков стоял возле неё, что-то разглядывая на крыле. Дая погнала оленей изо всех сил, крича и размахивая свободной рукой, и лётчик её заметил. Он что-то сказал в открытую дверь, и в её проеме появились ещё два человека. Резко остановив упряжку возле самого самолёта, Дая подбежала к лётчикам и принялась громко просить:

           Заберите с собой одного человека, увезите его отсюда! Помогите ему спастись! Пожалуйста, увезите!..

        Лётчики переглянулись – они не могли понять, чего хочет от них эта встревоженная азиатка. А она продолжала что-то требовать на русском языке, из которого пилоты знали лишь по нескольку слов. Сообразив, что её не понимают, Дая бросилась к нартам, скинула шкуры, закрывавшие Айдаса, и, тыкая в него рукой, показывая на окровавленную ладонь закричала снова, пытаясь упростить свои слова:

          – Твоя американа! Американа умирать! Твоя спасать американа! Американа пилот! Американа Сан-Франциско! Американа!

          Теперь летчики, кажется, сообразили: девушка привезла раненого американца, чтобы они его взяли с собой. Лежащий на санях мужчина и впрямь походил на американца и был, судя по крику этой азиатки, из Сан-Франциско, но как он оказался тут? Если потерпел катастрофу, то в последнее время в здешних местах никто не падал. Или она привезла его откуда-то издалека? Понятно было одно, что человек без сознания и ему срочно нужна помощь. Но почему американца привезли не местные начальники, не военные, а какая-то непонятная истеричная оленеводка? Пойти у неё на поводу, а потом ответить за нарушение закона, за самовольство?! Кому это надо?!. Но и бросать в дикой тундре гибнущего соотечественника тоже не по-человечески. Может, всё-таки взять, а уж потом пусть начальство разбирается…

          Лётчики долго переговаривались, не зная, какое принять решение, а девушка всё кричала и кричала:

          – Американа! Сан-Франциско!  Американа! Сан-Франциско!..

          Наконец, они решились и затащили бесчувственного Айдаса в самолёт. Ещё несколько минут – и машина, разбежавшись по полосе, оторвалась от земли. Дая погнала своих оленей назад, размазывая по лицу слёзы. Она не успела совсем немного – на самом выезде из аэродрома вдруг загремели выстрелы, олени закувыркались, девушка вылетела из опрокинувшихся нарт и подбежавший первым охранник в синих галифе начал со всего маху пинать Даю куда попало. Она сжалась в комок и застонала от дикой боли в животе. Выпавшее из воротника распахнувшейся шубы и подцепленное ногой охранника, янтарное ожерелье лопнуло, и золотистые камешки, разлетевшись в разные стороны, утонули в снегу…   

          …Пожилой человек с протезом шёл и шёл по тундре, он уже который час искал и не мог найти никаких следов их старой землянки. От нахлынувших чувств и переживаний сердце его стучало всё сильней и сильней, а потом начало смертельно сжиматься. Как тогда, в пургу, он обессилено опустился на вечернюю тундру. И как тогда же, последним усилием достал из кармана куртки старую губную гармошку и начал на ней играть. Уже на грани жизни и смерти перед его глазами вдруг воскресла, выросла из небытия родная землянка. Любимая Дая счастливо распахнула дверь, и из-под её руки выскочила и радостно побежала к Айдасу, опережая мать, их дочка, вскинув в вытянутых руках ожерелье с тремя сияющими кусочками янтаря.        

Источник: 

https://literra.online/publications/authors/fedorov-vladimir/zolotye-slezy-siney-pticy-rasskaz