Сергей ОЛЬКОВ

ПРЕДИСЛОВИЕ:
Русский народный фольклор, зародившийся в недрах истории нашего народа, при всей своей анонимности оставил богатейший букет литературных произведений, аромат которого впитывали в прошлом и будут впитывать в будущем многие поколения литературных потребителей, к каковым может отнести себя любой грамотный человек.
Одним из цветков этого букета является, конечно, сказка про репку. Какой русский не любит быстрой езды и какой русский не знает этой сказки? Она проста и бесхитростна, как сам русский народ. Неудивительно, что любой взрослый, услышав ее однажды в детстве, может рассказать ее потом и детям своим, и внукам, и правнукам без предварительного штудирования первоисточника. Однако сказка эта интересует в данном случае не своими плюсами, а своим минусом, причины которого кроются то ли в проблемах с электричеством у безымянных авторов народного фольклора, то ли в забитости самих народных сказителей.
 Под минусом сказки имеется ввиду ее неожиданное окончание, после которого слушатели, конечно, мотают  на воображаемый ус мудрости выводы о преимуществах коллективного труда, потребность которого заложена, казалось бы, самой природой, но, с другой стороны, слушатель остается в полном неведении о дальнейшей судьбе конечного сказочного продукта, ласково именуемого репкой. 
Родителю легче ответить на этот вопрос.  Рассказав сказку, он просто выключит свет по причине позднего времени и покинет зону, обстреливаемую детскими вопросами. К своим родительским годам он уже научился обходить вопросы, на которые нет ответа. А сын его долго не уснет, ломая голову над дальнейшей судьбой репки. Хотелось бы облегчить участь родителей таких любознательных детишек и приоткрыть завесу над дальнейшими поворотами сказочного сюжета, без которых сказка напоминает занимательную дорожку, ведущую к закрытым воротам без единой щелки, укрывшим от любопытных глаз героев сказки. 
ИТАК:

…потянул дед за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку, кошка за Жучку, мышка за кошку и – вытянули репку. Сначала репка нехотя стронулась вверх. Она словно проснулась, оценила всю щекотливо - тянучую ситуацию и, последними усилиями своего хвостика цепляясь за все окружающее и привычное, словно прощаясь со всем тем, что было ее кровом на протяжении недолгой репкиной молодости, после которой наступила роковая для нее зрелость. Что-то неумолимо тянуло репку вверх, за ту страшную границу, где, по словам ее вечно копошащихся подземных соседей, творились невообразимые вещи. Там не было милых для ее хвостика сырости и мрака, приятных для ее боков тишины и застоявшихся запахов гнили, чернозема и мышиного помета.  Вместо этого там была пугающая бездна синевы с упавшей  на ее дно картофелиной палящего солнца, там были иссушающие душу и нежные бока сквозняки, не говоря уже про обитателей тех мест, умудряющихся жить среди этих ужасов, чуждых всей ее природе. Прелести репки передернуло крупной дрожью, и под несущиеся сверху крики то ли «Вира», то ли «Ура» ее вытянуло за эту границу, пугающую своей средой и манящую своей неизвестностью. Репка лежала на боку  у края ямы, оставшейся от нее там, уже за границей теперешнего ее состояния. Она в прощальном жесте печально свесила вниз хвостик, самый кончик которого еще ловил последние минуты сырого и темного блаженства, уткнувшись в дно ямы, будто сын в плечо матери.
Такое положение репки пробудило в ней способность здраво рассуждать и убило всякий интерес к окружающему. Она сделала вывод, что назад ее никто не воткнет, после чего она ушла в себя и представила миру свои ядреные бока, радующие глаз здоровой упругостью и наводящие грусть своим холодно-матовым блеском. Дальнейшие события, главным виновником которых была репка, проходили без малейшего проявления интереса с ее стороны и без ее вмешательства в ход этих событий. 
Вид репкиного великолепия действительно радовал не одну пару глаз. Это были разнокалиберные, разномастные глаза, нависшие над ней с разной высоты со всех сторон. Тут же толпились и хозяева этих глаз. Глаза любовались репкой, а их хозяева жадно ели репку глазами. Глядя со стороны, было непонятно, что мешает участникам этой победной над силами природы картины перейти к более приятному для них контакту с репкой. Читатель, в отличие от репки, будучи в курсе всех предыдущих потусторонних событий, нависавших постепенно над головой репки по ходу всей первой части сказки, узнал бы в участниках этой немой сцены деда, бабку , внучку, Жучку и кошку. 
 Прерывисто дыша, они склонились над репкой, любуясь плодом бабкиного огорода и своих коллективных усилий. Внушительные размеры репки подобно зеркалу отражали на лицах и мордах огородных победителей разнообразные признаки удивления, вызванного той легкостью, с которой им удалось одолеть репку, обойдясь столь малыми силами. Без привлечения помощи лошади, коровы и внука.  Движимые единым желанием продлить эти судьбоносные для репки и волнующие для них минуты объединившей их коллективной радости, наши герои не сговариваясь сбились вокруг репки в хоровод и вразнобой запели, каждый по-своему выражая рвущиеся наружу чувства и не проявляя опасения за свои уши, в которые врывались чувства их друзей по этому, стихийному празднику.
 Громче всех получалось у деда. В порыве подчинения непроизвольно охватившему его чувству младенчески - радостного недомогания голова деда запрокинулась вверх. Он по-петушиному вытянул шею и сквозь дремучие заросли бороды шумно выпускал наружу жар-птицу своих чувств из клетки внезапно распахнувшейся души. Окружающие его участники репочного хоровода могли слышать при этом разухабистую песню про чижика-пыжика в дедовском исполнении с элементами дедовского экспромта, вспоминая которые бабка потом будет долго краснеть и укорять деда сединой в бороду и бесовской репой в ребро.
Сама бабка, держась в хороводе за деда и кошку, по-девичьи порозовев и прикрыв глаза, в унисон с кошкой мурлыкала что-то давнее. Репка дыхнула на нее своей аппетитной свежестью, и это дыхание побежало по многочисленным бабкиным жилкам и морщиночкам, разглаживая их, словно ситцевые складки под днищем утюга. Щурясь на репку, она гладила глазами ее тугие бока , любовалась ее смелой красотой, которую дед выдернул за ее зеленую косу из ее темной светелки для общего употребления. В душе бабки шевельнул хвостом пушистый мягкий котенок и она поняла, что репка становится ей не чужой, отчего песня ее стала еще радостней и звонче.
Внучка тоже была вовлечена в хоровод. Ее просто подхватили и втянули в ряды своих радостей, отпечатков которых нельзя было разглядеть на ее лице. Ее руки-ноги водили хоровод, ее глаза блуждали по репке, губы шевелились в беззвучных фразах, из обрывков которых можно было слышать какие-то шелестящие числа и цифры. И было видно, что мысли ее о чем-то другом, несвязном ни с причиной теперешних радостей, ни с их последствиями. Глаза внучки упорно цеплялись за репку, словно она хотела выжечь ими на желтой репкиной коже какое-нибудь словечко. Предоставленная сама себе, она выглядела заметным и непонятным контрастом на фоне красочной картины полумассового гуляния.
Второй после деда по шумности выражения своих чувств была Жучка. Зажатая между дедом и внучкой, она высоко подпрыгивала, удерживаемая с обеих сторон, стараясь при этом преданно заглянуть в отгороженные бородой, задранные кверху дедовы глаза. После каждой дедовой фразы она залихватски подвывала и повизгивала, выбивая по земле нижними лапами приглушенную барабанную дробь. Жучка радовалась вдвойне - и за себя, и за хозяина, причем за себя она позволяла себе радоваться только хвостом, а всеми остальными частями тела радовалась за хозяина.
Другой участник хоровода, кошка, в отличие от Жучки, радовалась не за себя, а для себя. Уж кто-кто, она-то знала, что все хорошее и радостное для хозяев обернется для нее тем же самым, и если это случится не в самих причинах хозяйских радостей (например, хороший удой молока и большой выход сметаны), то уж от их последствий кошке перепадет такое, что заставит ее радоваться не меньше хозяев. Вися в воздухе на руках между бабкой и внучкой, она зажмурилась, болтала нижними лапами и сдержанно-мягко мурлыкала, помахивая хвостом.
 Не противясь буйству всеобщих радостных эмоций, мысленно она отдалась своим грезам, которые рисовали ей возможные варианты последствий хозяйского счастья. Она видела в своих мечтах деда в оттопыренной от съеденной репы рубахе, который брезгливо брал из миски двумя пальцами ароматную куриную тушку и бросал ей под лавку. Ей привиделась внучка, которая в придачу со своей долей репы совала под лавку кусок желтого масла. Она увидела даже Жучку, охраняющую запасы репы вдали от своей чашки с похлебкой, на расстоянии, безопасном для кошачьего желудка, набитого содержимым этой чашки. Все это уместилось в ее мечтах, обещающих так или иначе беспроигрышные проценты с хозяйской удачи. И кошка не могла не мурлыкать, поддавшись поголовному ликованию и своим соблазнительным предчувствиям.
Неизвестно сколь долго продолжалась бы эта суматошно-хороводная разноголосица, если бы ее не прервал на полу-слове-визге какой-то подземно-заунывный писк, идущий откуда-то из-под ног, в котором не было слышно ни единой нотки радости или хотя бы плохонького, вполсилы, восторга. 
В ответ на этот писк друзья затихли и замерли. Даже дед мгновенно проглотил готовые вырваться наружу остатки своего «чижика-пыжика» и сморщил шею до привычных размеров. Еще оставаясь во власти своей сладостно-радостной прострации и не желая так быстро расставаться с ней, они стали водить вокруг глазами и выискивать у себя под ногами источник писка, судя по характеру  которого, изрядно поврежденный. Однако писк повторился несколько   сзади, в стороне, и в нем появилось что-то прощальное. Эта прощальность окончательно вернула друзей к жизни и они всерьез озадачились судьбой неизвестного страдальца. Еще некоторое время они продолжали находиться под прессом коллективного единения мыслей, чувств и эмоций. Трезво оценив ситуацию и вновь обретя друг друга в полях своих зрений и сознаний, они были душевно смяты страшным подозрением, что этот прощально пищавший страдалец отнюдь не незнакомец, а наоборот, знаком им в мельчайших подробностях. Они одновременно вспомнили о мышке. О той мышке, без которой сказка про репку неизвестно когда бы еще закончилась. 
Друзья с ужасом вспомнили, что, когда репка окончательно сдалась и покорно вынырнула на поверхность, они в последнем порыве от неожиданности ухнули назад и дружно повалилась наземь. Этот окончательный штрих всеобщей победы для мышки стал роковым. Дружно вытянув репку, повалившаяся команда так же дружно вдавила мышку в дедовский мягкий чернозем по самые кончики ушей.
 Первое время она ожидала помощи сверху но, услышав глухие крики, топот и песни, поняла, что надеяться надо только на себя и попыталась выковыряться на свободу. Однако это ей абсолютно не удалось и она стала попискивать, взывая о помощи. Эта вторая мера сыграла роль сигнала SOS и увенчалась успехом. Благодаря ей мышка была обнаружена и извлечена друзьями из нечаянного плена. 
Отряхиваясь и отплевываясь, она сразу отправилась к репке и, убедившись в ее целости и неприкосновенности, успокоилась. После этого под недоуменные окружающие ее взгляды мышка деловито стала считать шагами размеры репки, и делала это очень тщательно, что-то прикидывая в уме. Сначала она отмаршировала вдоль репки, с каждым шагом начиная все более проявлять признаки пискливого восторга. Затем она так же измерила репкину талию, обойдя репку вокруг после того, как по ее указанию ничего не понимающие друзья общими усилиями поставили репку вертикально, хвостом вниз.
 Мышка проявила немышиные способности к устному счету и ловко справилась со своими делами. Ей нередко приходилось грызть по углам внучкины учебники и потому мышка была буквально напичкана бумажной грамотой, из которой ей особенно запомнились сочные страницы с жирными пахучими пятнами от колбасы, холодца и бабкиных постряпушек. Ее спасители с недоверчиво-подозрительным сопением разной тональности молча следили за ней с чувством, начинающим приобретать все признаки угрюмости в их душах и позах. 
Вся эта мышиная возня корявым  бревном прокатилась по их девственно-волнующим душевным тропкам, которые на дорогах жизни скрываются от глаз за буреломом забот, бурьяном пакостных делишек и чертополохом колючих мыслей, и на которые в редкие минуты хочется вернуться, разбросав все накопившиеся за спиной заросли и завалы.
Репка неожиданно дала своим пленителям эти редкие минуты, течение которых в песочных часах сиюминутной вечности так же неожиданно перекрыла мышка своей беспардонной возней на фоне репки. Репочные единомышленники на глазах становились снова такими, какими привыкли их видеть соседи, близкие и сослуживцы по огороду. Первой вскипела всей шерстью кошка. Мысль о том, что этот шустрый мохнатый пирожок без теста, эта серая личность, эта жирнокнижница недавно тянула ее за хвост, зубной болью хлестнула щуплое кошачье сознание и знаменитый кошачий эгоизм. Лапы кошки стали передвигать ее поближе к мышке, которая успела разглядеть в кошачьих глазах самое дно знакомого ей океана ненависти, грозившего мышке девятым валом, пупырчатым языком и острыми зубами. Мышка знала, что в такие минуты медлить нельзя. Она серой молнией метнулась к репке, вскарабкалась наверх и, уткнувшись носом в ее зрелую кожу, пропищала: «А ну-ка все назад! Или я закусаю репку, узнаете тогда, что такое заразная мышиная болезнь!». 
Оказалось, никто не знает, что это за болезнь, но на всякий случай дед схватил кошку зашкирку и изолировал от компании и мышки, усадив на плечо. Кошка трепыхалась и шипела: 
- Пустите! Не могу! Она меня за хвост тащила! Я ее мигом от всех болезней вылечу!
 В ответ на это мышка смело хихикнула, чувствуя спасительную силу своей угрозы, и сказала:      -  Полно тебе, соседка, хорохориться. Вспомни-ка лучше, кого ты сама тащила за хвост и умоляй деда, чтоб он тебя не очень скоро вернул на землю. 
От этих слов   кошка непроизвольно прижала хвост к дедовой шее, а Жучка, встрепенувшись, пристыжено покраснела под корнями своей шерсти и стала нетерпеливо царапать землю передними лапами, словно уже сдирала скальп с кошачьей спины. Сейчас, отдохнув от своих двойных радостных переживаний, Жучка никак не могла понять каким образом она допустила, что кошка оказалась у нее за спиной и, воспользовавшись этим, вытворила над ней такую хвостопакостную штуку. И это кошка, убегающий хвост которой она видела каждый день и который до сих пор был для нее недосягаем!? 
Жучка на брюхе подползла к дедовым ногам, пустила слюну на его более новый лапоть и с волнительной хрипотцой в голосе стала просить: 
 - Деда, отпусти кошку, отпусти ее, - другие слова напрочь вылетели из ее головы, продутой сквозняком мышиной насмешки. Теперь Жучка была уже в состоянии осознать, что явилось причиной лишения неприкосновенной части ее обшарпанного, видавшего виды и чужие зубы, хвоста. Поддавшись благородному порыву единения сил и мыслей на достижение хозяйской цели, Жучка просто забыла о себе, считая, что так же поступают и другие, призванные дедкиным кличем под знамя репкиного хвоста. Ни минуты не раздумывая, Жучка отдала бы и свой хвост, и свою небогатую кудлатую шерсть, увлеченная атмосферой всеобщей огородной работы. Однако теперь все повернулось таким боком, что цель достигнута, страсти утихли, эмоции улетучились, а всем в глаза лезет поруганный жучкин хвост. Ей даже показалось, что он стал чуть длиннее, растянутый двойной тягой кошки и мышки.
Дед, заядлый болельщик по натуре, предвкушая драчку, уже собирался выполнить просьбу своей любимицы, как в дело вмешалась бабка. Она вырвала кошку из рук деда и прижала к себе.
 - Не дам, ироды! – запричитала она. – Ишь, чего задумали. Не дам живодерить! Лучше бы репку домой унесли, а то иссохнет вся на солнце!
За время пребывания на дне бездонной синевы репка действительно потускнела, видимо, не ожидая для себя в будущем ничего хорошего. На ее зеленой косичке появились следы увядания. Хвостик ее подсох и уже не походил на веселый хвостик сытенького поросенка.
 После слов бабки, Жучка обрадовалась переводу всеобщего внимания с ее хвоста на хвост репки и, стараясь ускорить этот процесс, деловито и озабоченно стала обходить ее со всех сторон, словно высматривала место, за которое репку можно ухватить поудобней и утащить ее в последний путь. Кошке также не терпелось замять эту щекотливую неловкость, возникшую по ее неосмотрительности, из-за которой она совершено забыла про подпольно-провокаторские ухватки своей неуловимой сожительницы по бабкиной избе.
 «Это все дед-командер виноват – не мог очередь нормально выстроить. Надо было сначала мышь поставить, потом, ей в хвост, меня, за мной Жучку, за Жучкой бы внучка дергала, а сами бы сзади пристроились. Так нет, вперед, старый, лезет, вот и напутал. Теперь из-за этой жучкиной висюльки совсем не пройти по двору будет. Нет уж, лучше, дедуня, следующей осенью я буду командовать этим репочным парадом, если, конечно, к тому времени, будет, кого поставить впереди меня», - думала кошка, уткнувшись в бабкину кофту.
Дед, видя, что драчка отменяется по независимым от него причинам, понял бабкины слова, как приказ. Поплевав на ладони и переваливаясь с лаптя на лапоть, он двинулся к репке. Руки его были растопырены в стороны, словно, он собирался взбить репку, как подушку и выбить из нее весь репочный дух.
Внучка все это время, после вовлечения ее в хоровод и высвобождения оттуда меланхолично стояла возле деда и неотрывно смотрела на репку, не вмешиваясь в разбирательства взаимнообиженных дедовской организацией труда, непримиримых друзей. Было видно, что она о чем-то напряженно думает. При этом, голова ее немного покачивалась и могло показаться, что это – мозги внучки, подгоняемые ее мыслями, катаются в голове и, тем самым, вызывают ее покачивание.
 Когда дед пошел к репке, внучка встрепенулась и тихо спросила:
 - А как мы ее делить будем? 
 От этих слов, дед будто наткнулся на невидимую преграду. Забыв опустить на землю занесенный в шаге лапоть с обутой в него ногой, дед замер и посмотрел на репку так, будто она запела его любимого чижика-пыжика. Видимо, внучка высказала именно ту мысль, от которой упорно бегали ее мозги. Дело в том, что в этот день внучка вообще не должна была оказаться в огороде. Она была усажена за данные ей на осень дополнительные занятия по математике и в этот день попала на страницу о делении целых чисел. В учебнике, вроде, все было понятно, как из чего-то, чего много, получить что-то, чего мало. Раскусив эту премудрость, внучка с облегчением убежала в огород на крик деда. Глядя потом на репку, внучка вспомнила про раскушенное ею деление и не могла взять в толк, как применить его к этому практическому случаю. 
Если бы репками был засажен весь огород, то она без труда сделала бы из много всем помалу. Но как из одной репки сделать все понемногу? Голова внучки беспомощно закачалась, чувствуя бессилие ее содержимого перед неразрешимостью этого вопроса. Задавая его, внучка имела в виду чисто математическую сторону дела, не имея представления о существовании морально-психологической стороны этого вопроса и о пропасти, которая кроется за его невинной формулировкой. 
Все, слышавшие этот вопрос, не имели представления о внучкином книжном делении и услышали, прежде всего, вопрос о своей доле репы, про которую почему-то, до сих пор не думали.
Больше всех при этом озаботилась мышка. Ей не нравилось невыгодное для нее, явное несоответствие весовых категорий, и поэтому она решила брать свое и чужое избытком решительности и шума. Она засуетилась на желтой палубе репкиных боков и запищала: 
- Вот-вот, и я хотела то же самое сказать, а то ведь, как получается, соогородники мои разнолапые? Репку сечас в избу, да только ее и видели? Ты, дед, опусти свой лапоть на место и слушай, - она постучала лапой по репке, как по графину с водой и потребовала всеобщего внимания. Среди внучкиных книг вкусные страницы попадались не только в «Математике», но и в «Русском языке», поэтому мышка хорошо знала, и что такое глагол, и как выжечь этим глаголом на нужных сердцах нужные буковки.
 - Вот что, - сказала мышка. - Дело это, конечно, новое и непривычное. Мы все молчали об этом, но начинать-то когда-то надо! И подойти к этому дело надо серьезно. Я частенько бываю в соседских огородах. Там это дело налажено по всей форме, даже со мной делятся, чем огород послал. И я считаю это дело – правильным даже в отношении себя, потому что во мне есть много всяких вещей полезных для почвы, независимо от цвета забора. Теперь о главном. Бабка репу посадила, дед ее поливал, внучка полола. Жучка по ночам охраняла, кошка кур отгоняла. Вот видите – все, что каждый из вас сделал для репки, умещается в несколько слов, а без всего этого она вполне могла обойтись своими силами. В то же время вы не представляете, что творится там, внизу, за этой видимой чертой чрнозема, укрывающей от глаз земную колыбель репки. Одна репка знает, сколько усилий мне стоило защитить ее от всяких тамошних жуков-проходимцев и лиходейных козявок, которые живут заеданием чужого добра. Это благодаря мне вы видите всю репкину красоту в первозданной свежести и нетронутости! А скольких сил стоила мне невидимая отсюда работа по рыхлению почвы вокруг репки и под ней, чтоб земля не давила ей, не мешала ей расти и крепнуть! Репка отнимала все мое свободное от службы в бабкином чулане время, и я считаю себя вправе требовать половину из всего того, что мы вытянули! А именно – та часть, которую я растила в земле, будет моя, а все, что выросло сверху – это по праву принадлежит вам, и вы можете со мной не делиться!
Слова мыши произвели эффект разорвавшейся репы. Дед, вместо того, чтобы опустить все еще висящую в шаге ногу, поднял вторую и плюхнулся в огородную пыль. Кошка вывалилась из бабкиных рук вслед за дедом. Жучка не обратила на это внимания. Она сидела на своем хвосте, высунув язык, словно третье ухо, и своим собачьим нюхом чуяла неладное. Бабка закрыла лицо ладонями, которые чувствовали, как со всех сторон из-под бабкиного платка на лоб и щеки возвращаются морщинки, словно окопы старости на молодую когда-то землю. Внучка прикидывала мысленно, сколько листочков от репкиного хвоста достанется каждому.
Мышка, видя, что ее глагольная инъекция дает побочный эффект, не давала никому опомниться:    - Вот так всегда – трудишься, хлопочешь, о себе забываешь, а приходишь за урожаем – в семью нечего нести. А семья-то у нас большая, единая, на ней весь бабкин дом стоит, поэтому мы его сильно и не подгрызаем. От этой репки каждому по кусочку и достанется. Сейчас я их позову всех. 
- Погодь-ка, серая, - пропыхтел поднявшийся дед.  - Чего это ты про репких хвост тараторила? Я вот его тебе сейчас вместо твоего пришпилю. 
Но он не успел выполнить свое намерение. Он не успел ничего, так, как мышка пронзительно пискнула-свистнула три раза, и земля вокруг бабкиной избы зашевелилась. Это серые мышиные спинки разных размеров и разной выпуклости шевелящимся потоком зашелестели по огороду. При этом и дед с бабкой, и Жучка с кошкой оказались вежливо потесненными к забору, а мнгочисленная мышкина родня текла к репке.
 Мышка бритвенно отгрызла непричитающуюся ей часть и откинула в сторону, покончив операцию деления. Ее родня действовала с завидным проворством. Казалось, что репка сама, от каких-то внутренних деформаций, разваливается на куски и дольки, которые тают на глазах под лучами солнца. При этом полностью соблюдалась справедливость, и ни один серый сородич не притронулся к чужой части урожая. Сначала в репке появились прогрызенные дырки, потом дырок стало больше, чем репки, и вскоре на ее месте осталась одна большая прозрачная дырка, из которой потолстевший серый поток покатился обратно, с трудом пропихиваясь под бабкину избу.
Из всей притихшей компании одна внучка с пробудившимся интересом следила за незнакомым ей процессом деления и была вынуждена признать, что этого она еще не проходила в своих зажиренных учебниках.
 Дед стоял и тупо смотрел на букет репкиного хвоста, как на свою перееханную телегой душу. Жучка тихо сожалела, что ей так и не удалось отведать репкиных косточек. Кошка, как комаров, отгоняла свои лотерейные грезы и строила планы на будущую осень. 
Бабка вздохнула и высказала то, что неуловимо витало в воздухе их конфуза. 
- Эх, дедка, - сказала она.  - Дожила я до седых волос и только с ними поняла, почему простота хуже воровства. Да потому, что этой простотой ты сам себя грабишь и воров звать не надо. Когда ты снова пойдешь, дед, чего-нибудь тянуть, то прежде подумай, с кем тянуть будешь, и чего они у тебя утянут потом, чтоб с хвостом не остаться, так-то, Мазай ты мой, мышиный. 
Она легонько постукала деда по лбу пальцем, взяла кошку и пошла к дому, возле которого все стихло. 
- Вот так, Жучка, - сказал дед. Он постучал ее пальцем по носу, взял лопату и пошел перекапывать огород. 
- Мне-то что, - напоследок подумала Жучка.  - Мое дело собачье – куда поставят, там и тяну, что дадут, то и грызу, лишь бы дед косточку бросил. - она завиляла хвостом и без сожаления пошла к своей конуре.
В огороде все стихло, не предвещая ни малейших признаков продолжения сказки.