Иван САМОЙЛЕНКО

-Сделаешь хоть один шаг, сядешь в тюрьму.
Михаил оглянулся. Сквозь слезы он увидел своего помощника. Его взгляд не сулил ничего хорошего. Михаил устало опустился на стерню и обхватил голову руками. Пересохшие губы что-то шептали, по запыленным щекам катились слезы. Настя боялась подойти к Михаилу, чтобы утешить. Помощник так покосился на неё, что она остановилась.
- Это она, она виновата. Она принесла эту жуткую весть Михаилу, стучало в её голове.
Перед глазами Михаила в какое-то мгновение пронеслась его жизнь. Переезд с родителями в другие края, любовь, любимая жена, долгожданные дети, Вера и Люба, курсы комбайнеров и, наконец, первый год на уборке урожая. Его первый комбайн махал крыльями косилки, но самостоятельно не передвигался. Его тянул трактор. Зато он захватывал столько пшеницы, что и целая бригада не могла бы за ним успеть, да плюс к тому он молотил, веял зерно и копнил солому. Это было намного лучше, чем простая косилка или как её называли «Лобогрейка».
Лето 1932 года было сухим, колос пересыхал и терял зерно. Была дорога каждая минута. Надо было в темпе убирать урожай. МТС выделил на уборку всех площадей в колхозе комбайн на десять дней, поэтому косили и днем, и ночью. Только на заре разрешали подремать 2-3 часа. Комбайнёр и тракторист не ходили домой обедать. Им привозили жидкий суп или борщ из крапивы на первое, на второе пару вареных в очистках картофелин и кусочек серого с половой хлеба. Воду в бочке на бричке подвозила соседка Настя. День и ночь от комбайна на ток двигались брички, отвозившие зерно. От постоянного грохота глохло в ушах так, что кричать надо было только в ухо. Михаилу повезло. Первый год работы, а комбайн почти новый, да и помощника вроде толкового МТС дал. Знает свое дело. Только молчун. Да оно и лучше. Шумит и грохочет так, что не разговоришься. Хорошо ещё если ветер в лицо, пыль и полову относит назад, а если сзади, то все это твоё. Усики от колосков забиваются под одежду, тело чесалось, горело, но руки от штурвала не оторвёшь, сразу огрех сделаешь. Только во время обеда и есть возможность вытряхнуть одежду да ополоснуть лицо в бочке.
Михаил от недосыпания и такой пищи осунулся, почернел. Он стал еще более худым и уже неоднократно пробивал новые отверстия в ремешке на брюках. Но его ещё больше тревожила мысль о детях. Если их кормят так, то что едят они? И Михаил отламывал кусочек хлеба, брал одну картофелину и передавал Насте. Та понятливо кивала головой. Михаил растирал колосок, сдувал полову и медленно жевал щуплое зерно.
- У меня хоть это есть, а у них?..
Перед его глазами стояли бледные, с ввалившимися глазами, тоненькими ручками и ножками девочки. Последний раз он их видел около десяти дней тому, когда ехал в поле. И вот теперь… нет его девочек, умерли в один день. Умерли, постоянно недоедая, умерли от истощения. Он поднял голову, посмотрел на помощника. Всё стало на свои места. Помощник приставлен следить, чтоб работали и зерно не воровали.
- Мне домой надо, с детьми попрощаться, похоронить.
- Не пойдёшь, - жестко ответил помощник, - жена похоронит. Да и хоронить там нечего, в человека не выросли. Косить надо.
Михаил скрипнул зубами. Двинулся было на того, но помня угрозу, остановился.
- Хватит прохлаждаться, иди работать, полчаса нюни разводишь.
Михаил полез по лесенке на комбайн, включил передачу, трактор дёрнулся, и комбайн, как ни в чем не бывало замахал крыльями. Казалось, что ничего вокруг не изменилось. Всё также пели жаворонки в небе, стрекотали кузнечики, где-то в пшенице кричал перепел, только в душе Михаила что-то надломилось. Он переключал скорости, высыпал зерно в брички с бункера, жевал хлеб, но ещё больше осунулся и перестал разговаривать. Даже во время мелкого ремонта комбайна автоматически протягивал руку, и тот час в ней оказывался нужный ключ, болт или молоток. Помощник знал хорошо своё дело. Настя избегала смотреть Михаилу в глаза, будто она была виновата в смерти девочек. Прошло ещё несколько дней. Скошено последнее поле. Трактор потянул комбайн в другой колхоз, а Михаил отправился домой. Он ничего не спрашивал. Жена, молча, повела его в соседний сад. Под раскидистой яблоней белели два маленьких креста над такими же маленькими холмиками. Девочек похоронили здесь. Не было сил нести их на кладбище, некому было рыть могилу. Всю ночь они молча просидели около могилы детей. Обычно веселый, озорной Михаил стал молчаливым и замкнулся в себе. Немного повеселел он через три года после рождения третьей дочери, Надежды. Это была вера и надежда в будущее, которому не суждено было сбыться. Надежда долго и тяжело болела и осталась инвалидом на всю жизнь. После рождения ещё двоих сыновей, Михаил воспрянул духом, да и жизнь стала налаживаться, но грянула война. Он ушёл на фронт и больше не вернулся. Где-то под далекой Москвой он был тяжело ранен, написал несколько писем с госпиталя. А потом в нашем дворе, как и во многих других, кричали от горя женщины. Война пожинала свою жатву. Мать долго хранила пожелтевший кусочек бумаги, перечитывая, - «умер от тяжёлого ранения в госпитале»…Это был мой отец.
Обо всем этом я узнал намного позже, когда мне было 9 лет. Заросла травой могилка, исчезли маленькие кресты, а мне всё кажется, что я вижу склонившиеся над холмиком фигуры в чужом саду.