Игорь БЕЗРУК

 Москва встретила Линёва безрадостно. Сутолока на Курском, очереди за жетонами у кассы метро, толчея у эскалатора, битком набитый вагон, духота, усталость, плюс бессонная ночь в поезде – всё измотало донельзя. Добраться до проходной конструкторского бюро, наверное, не хватит сил. Однако добрался. Позвонил по служебному телефону, вызвал Юрия Ивановича, дождался его, оформил пропуск на территорию, узнал, где можно остановиться, и только тогда решил сначала устроиться, а потом вернуться обратно.

 – Ваше право, – не стал возражать Юрий Иванович. – Пропуск у вас есть, как найти Главный корпус – расспросите, меня разыщете в 207 комнате. Оставьте в общежитии вещи, позавтракайте и подъезжайте.

 Общежитие КБ находилось неподалеку: два или три квартала на троллейбусе. Линёв перекинул через плечо небольшую дорожную сумку, которую он всегда брал с собой в командировки, и побрел к ближайшей остановке.

 Наудачу, были и комендант, и кастелянша, которая сразу, как только Линёв оплатил гостиничный номер, выдала постельное.

 Комната оказалась скромной, но уютной, на двоих. Но так как второй еще не определился, Линёв сунул ключ от комнаты себе в карман, выяснил, где находится ближайшая столовая, и, довольный тем, что пока всё идет неплохо, отправился завтракать.

 После сытного завтрака настроение разыгралось. В КБ он без труда разыскал Юрия Ивановича, тот провел его в двадцать второй отдел, помог с куратором, отдав того в полное распоряжение Линёва, и, напомнив номер своего телефона – «на случай неясных вопросов», – спокойно удалился: свою часть обязанностей он выполнил. Куратор отвел Линёву незанятый столик, уточнил цель командировки и, обеспечив необходимым материалом, так же откланялся, так что Линёв теперь мог не только спокойно позаниматься, но и внимательно рассмотреть отдел и присмотреться к его сотрудникам.

 Комната, в которой размещался отдел, была просторной, несмотря на то, что столы (а их Линёв насчитал не менее десяти) занимали немало места. Четверть комнаты отгораживала темно-коричневая занавеска, за которой, как потом узнал Линёв, находился кульман с секретными чертежами новой модели двигателя и работали, якобы, особо засекреченные сотрудники. Смысла в подобной секретности Линёв, правда, не увидал никакого, так как здесь все друг друга прекрасно знали, как знали и то, кто над чем работает. Но так, вероятно, повелось издавна, так что теперь никто не только в отделе, но даже во всем КБ с удивлением к такой засекреченности не относился.

 Сейчас в отделе работало человек семь-восемь. Остальные, скорее всего, находились в отпусках и командировках. Отдел в основном молодой, преобладали женщины, что несколько удивило Линёва, ибо, насколько он знал, разработки в нем проводились достаточно серьезные, не по-женски обстоятельные. Однако, как впоследствии выяснилось, на девушек взвалили почти всю черновую работу на уровне кропотливых многочисленных экспериментов, где требовалась именно женская усидчивость и скрупулезность. Вот и сейчас сбоку Линёва перед пенопластовым макетом центробежного компрессора сидела одна из миловидных девушек и с помощью «невидимок» создавала изгиб лопаток, чтобы потом проверить его на определенные параметры, а проверив, снова изменить, – и так до получения оптимальных результатов, устраивающих и начальника отдела и ведущих инженеров.

 Линёв смотрел на её необычное занятие и думал, насколько всё глупо устроено, что такая красивая и, без сомнения, умная девушка, наверняка окончившая один из самых престижных вузов страны, должна заниматься обыкновенным «втыканием» крохотных булавок в спрессованный пенопласт и при этом уверять себя, что подобное занятие есть, без сомнения, занятие исключительно интеллектуальное.

 Часам к десяти отдел наполнился гулом, – начиналось чаепитие. Чаевничали каждый у своего рабочего места, чтобы – не дай Бог – при внезапном появлении начальства не оплошать и быстро убрать недопитый стакан чая под спасительную столешницу. И печенье (булочки или пирожные) по той же самой причине извлекали из-под стола украдкой. Откусил – и спрятал, отхлебнул – и отвел стакан – до смешного, но только не Линёву. Он хорошо знал всю подноготную, потому что и у них на заводе было немало «бдительных» начальников, специально выискивающих в течение дня нерадивых «нарушителей» жесткого распорядка. Не положено – и всё!

 Линёв обвел взглядом отдел и увидел, что почти все сотрудники оставили дела. Тогда он и сам с облегчением откинулся на спинку стула.

 – А вы будете пить чай? – раздался неожиданно возле него негромкий женский голос.

 – Спасибо, я только позавтракал, – ответил Линёв и улыбнулся.

 Девушка не настаивала и через секунду, казалось, совсем забыла о его существовании. На Линёва, впрочем, и другие мало обращали внимание – они были заняты своими проблемами, а может, просто привыкли к частому присутствию командировочных.

 Это было даже на руку Линёву: в служебных поездках он обычно старался максимально использовать первые дни, чтобы осталось время побродить по городу, заглянуть в какой-нибудь музей или театр. Поэтому, немного передохнув, он снова углубился в документацию.

 Первый день для Линёва оказался на редкость напряженным. Едва с поезда – в бой. Вечером идти никуда не захотелось. Он поужинал в столовой, принял душ и лег спать раньше обычного – усталость давала о себе знать.

Сосед у него так и не появился. Тем приятнее было засыпать, не прислушиваясь к чужому посапыванию и возне.

 Наутро бодрый и выспавшийся он снова отправился в КБ. Пришел, однако, рано. Мужчины у одного из столов увлеченно обсуждали вчерашний футбольный матч, девушки на своих местах прихорашивались.

 – Что-то вы сегодня чуть свет не заря, – улыбнулась соседка, та, которая вчера предлагала чай.

 – Быстрее кончу, быстрей поеду домой, – сказал Линёв, раскладывая  на столе бумаги.

 – А, понимаю, – только и произнесла она, не отрываясь от маленького зеркальца: ей оставалось подретушировать еще один глаз.

 Технологические карты были аккуратно подшиты и грамотно составлены, так что работать было – одно удовольствие. Линёв выбирал нужное и кое-что выписывал для себя в блокнот. С агрегата давно сняли гриф секретности и можно было не опасаться конфликта с Первым отделом.

 Линёв поставил точку и довольный, что дело спорится, слегка потянулся и запел про себя: «Не кочегары мы, не плотники…», – потом весело пробежал глазами по отделу, но, заметив насмешливый взгляд соседки, сконфузился и умолк.

 «Может, я запел вслух?» – подумал, смущенно пряча глаза. Но девушка ничего не сказала.

 По радио раздались позывные «Маяка». Девять утра. С немецкой пунктуальностью появился Александр Иванович, начальник отдела. Еще в дверях поприветствовал всех, потом подошел к Линёву, горячо пожал руку и поинтересовался, как продвигается работа.

 – Пока все замечательно, – ответил Линёв и в ответ получил одобрительное:

 – Вот и отлично!

 Затем Александр Иванович прошел за свой рабочий стол, бегло просмотрел бумаги, по ходу просмотра задавая сотрудникам интересующие вопросы, особо звенящие в наступившей тишине, и уяснив, наконец, для себя всё, что нужно, удалился на директорское совещание, как всегда холеный, чисто выбритый и жизнерадостный.

 После ухода начальника сотрудники засуетились, зазвенели стаканами, забренчали чайными ложками, начали пересыпать анекдотами и остротами.

 – А вы чай будете? – снова, как и вчера, спросила соседка.

 – Если можно, – неуверенно, боясь показаться назойливым, сказал Линёв.

 – Чашки у вас, конечно, нет, – девушка насупила брови и, не дожидаясь ответа, проронила:

 – Секундочку, – и кому-то за ширму, где звенела посуда: – Лида, найди там, пожалуйста, чашку Марии Петровны для нашего командировочного. Она все равно в отпуске, не обидится.

Линев не знал, куда глаза деть.

 – Я, собственно, и не сильно-то хочу, – попытался он перебороть смущение, но соседка оказалась на редкость упрямой натурой.

 – Да ну, воды, что ли, жалко! – кинула она и достала из стола пачку рафинада.

 – Вот, возьмите мой сахар. Вы с сахаром пьете?

 – С сахаром.

 – Вот и ладно.

 Она бросила себе три кусочка и передала открытую пачку Линеву:

 – Пожалуйста.

 – Спасибо.

Тут и чай поднесли. В розовой, с синими васильками, средних размеров чашке.

Принесшая чай Лида показалась Линёву на удивление знакомой. Где-то прежде он встречал эти по-восточному чуть раскосые глаза, курносый носик и мило торчащие маленькие ушки, особенно бросающиеся в глаза из-за короткой стрижки. На девушке был темно-синий вязаный костюм и длинная золотая цепочка на шее, заканчивающаяся на груди золотым Водолеем.

 – Ваш чай, – тихо, но внятно произнесла она, подала чашку и, слегка улыбнувшись, отошла.

Линёв онемел. Конечно, он не раз ловил себя на ощущении, что незнакомые доселе лица когда-то встречались в жизни. Однажды он даже остановил одного прохожего и спросил его об этом, но тогда оказалось, что он ошибся. Мог ошибиться и сейчас. Курносый нос, слегка торчащие ушки… У кого не бывает? И все же что-то далекое и очень, мнилось, знакомое таилось в тех глазах. Быть может, в этот раз он не обманулся – бьется сердце и в голове неразбериха? Но здесь,   в Москве! Нет, тут у него знакомых точно не было. В Москве он не жил, не учился. А будучи в командировках, случайных знакомств не заводил. Значит, опять заблуждение? Подумать только!

 Линёв замер, не донося чашки до губ. Соседка взглянула на него и рубанула с плеча:

 – Нравится? Клёвая девчонка! Холостая.

 Линёв стушевался:

 – Какая девчонка?

 – Да не прикидывайтесь, я же видела, как вы на нее смотрели, будто съесть хотели.

 – Так-таки и съесть?

 – А что? Кто вас знает? Может, вы людоед какой или вурдалак?

 – Я?

 – А что, я читала в последнем номере «Скандалов», что наибольший процент людоедов встречается именно среди интеллектуалов. Да и в допотопные времена, знаете, когда убивали людей, старались съесть его мозг.

 – Ну, тогда это практиковалось совсем по другой причине, – пришел, наконец, в себя Линёв. Непринужденный разговор несколько успокоил его. – А вообще, вас как зовут? Неудобно как-то так, не зная имени.

 – Меня зовут Светланой.

– Светой, значит, – констатировал сухо Линёв. – Простите меня, Света. С вашего разрешения, я еще поработаю.

 Линёв взял следующий техпроцесс, но краем глаза заметил, что Светлана не отворачивается.

 – Смотрю я на вас, – сказала она, – молодой парень, тридцати, наверное, нет, а словно старик. И слова какие-то всё более подходящие для ворчливого старика, чем для современного молодого человека: с вашего разрешения, простите меня…

 Линёв подумал, что в чем-то она права. От его слов действительно веяло книжностью, неестественностью.

 – У нас так Ленка разговаривает, – указала Светлана на белокурую стройную девушку лет на пять старше Линева, в кожаной юбке и пуховом черном свитерке с блестками. – Она из Подмосковья, но пытается выдавать себя за коренную москвичку. В перерывах даже английский штудирует  и не якшается с кем попало.

 Линёву Ленка была неинтересна.

 – А Лида откуда у вас?

 – Лидка? Не местная. Из-под Курска. Но заканчивала ваш, Харьковский. У нас два года как работает. А вы, собственно, не виделись там случайно? Может, учились вместе?

 – Не помню, – Линёв дал понять, что более разговаривать нет времени и снова углубился в чертежи. Одна любопытная деталь на чертеже в соединении шестеренчатых колес на миг отвлекла его. Тут была какая-то изюминка, о которой нужно было обязательно расспросить Александра Ивановича, но тот что-то задерживался. Тогда Линёв спросил у Светланы:

 – Свет, ты, случайно, не знаешь, кто занимался этим изделием?

 – Каким?

 Линёв назвал номер.

 – Кажется, Дмитрий Сергеевич. Он сидит вон там, у окна. Видите, где кактусы? Он у нас кактусы разводит. Спросите про любой из них – расскажет от и до.

 Линёв поднялся и прошел к Дмитрию Сергеевичу. Представился, показал чертежи, попросил помочь разобраться.

 – С удовольствием, – сказал Дмитрий Сергеевич, польщенный вниманием. В отделе он считался ведущим специалистом и был в курсе почти всего, что в нем разрабатывалось.

 Дмитрий Сергеевич начал с азов, знакомых Линёву ещё по институту, но Линёв не обиделся, – он часто встречал людей с такой манерой объяснения.

 Линёв вдруг обнаружил, что по соседству со столом Дмитрия Сергеевича находится рабочее место Лиды. Девушка обложилась перфокартами и что-то писала на них, а написав, тут же откладывала в сторону.

 Линёв невольно засмотрелся на нее. На самом деле, он где-то раньше видел эти торчащие ушки, легкий наклон головы, короткую стрижку, – но где?

 «Она училась в том же институте, что и я, однако не на нашем факультете, – всех наших я отлично помню. Она несколько старше меня, значит, закончила раньше. Может, и не наш факультет», – перебирал он всевозможные варианты.

 Дмитрий Сергеевич между тем продолжал:

 – В этой части для пропуска потока…

 «Мы жили в двойке, – думал Линёв, – но и в седьмом общежитии я таких не помню. В «восьмерке», среди сотрудников, её точно не было. Она не была и подругой моих сокурсников. Может, на дискотеке?»

 Линёв напряг память, но в отдельных кадрах, возникающих в мозгу, образ Лиды не появлялся. Казалось, она напрочь отсутствовала в воспоминаниях. Выходит, он совсем не знал её и никогда не сталкивался с ней раньше. Никогда?

 – …а в этой части…

 «Маленькие хрупкие плечи, тонкая шея. В  ней есть какое-то очарование».

 – Вы слушаете меня? – поднял голову Дмитрий Сергеевич и взглянул на Линева поверх дужки очков.

 – Да, да, простите, я задумался.

 – С этим разобрались?

 – Вполне. А вот здесь? Здесь для чего такая сложная конфигурация?

 Дмитрий Сергеевич стал пояснять. Линёв опять засмотрелся на Лиду.

 «Нет, все-таки есть что-то знакомое в ее чертах».

 Лида, словно почувствовав, что на нее смотрят, повернулась и улыбнулась. Линёв растерянно сник и втупился в чертеж. Голос Дмитрия Сергеевича будто возник из ничего:

 – Теперь понятно?

 – Да, да, понятно, – поспешил ретироваться Линёв, неуклюже взял из рук Дмитрия Сергеевича чертежи и чуть не уронил их. Лида тихонько прыснула. Стало быть, она до сих пор не спускала с него глаз. Линёв вернулся к своему столу.

 – Забавный молодой человек, – сказал Дмитрий Сергеевич Лиде. – Только рассеянный какой-то. Как таких в командировки посылают? – сказал и снова углубился в документацию.

 Лида из-за плеча глянула на Линёва. Он сидел, низко наклонив голову перед раскрытыми чертежами и, казалось, тщательнейшим образом изучал их.

 Вечером Линев решил сходить в буфет, купить чего-нибудь перекусить на ночь. К счастью, народу было немного. Буфетчица – дородная румяная тетка – отпускала быстро и споро. Еды осталось с лоток, но Линёв есть не хотел. Он взял бутылку кефира и пару кексов. Кексы оказались сдобными и ароматными, с глазками–изюминками, разбросанными по макушке и ребристым бокам.

 Впереди стояли два человека, но Линёву спешить было некуда. Он вынул из кошелька пару купюр, зажал их в левой руке и стал смотреть по сторонам.

 Тут распахнулась дверь буфета, вошла Лида в коротком, не прикрывающем острые колени пестром халате. Увидев Линева, смутилась, легким кивком быстро ответила на его поклон и подошла к кассе.

 – Тебе чего, Лидок? – спросила кассирша.

 – Пару кексов.

 – Верка не уехала?

 – Завтра.

 – Опять одна?

 – Что вы, теть Сим, – покраснела Лида, опять скользнула по Линёву смущенным взглядом и выскочила.

 – Ох и молодежь, – бросила ей вслед кассирша и сразу перешла к делу: – Что у тебя? – обращаясь к высокому кучерявому парню. Тот подвинул поближе к кассе поднос и приподнял кусочек черного хлеба, чтобы лучше были видны котлеты.

 – Так: второе, два хлеба…

 Линёв смотрел на закрывшиеся за Лидой двери.

 Рассеянный взгляд, по-детски невинное смущение, еле заметный кивок…

 … Он шел с Наташей по парку Горького. Они только вернулись из стройотряда и теперь ждали начала занятий. Высокие березы вперемешку с мачтовыми соснами рвались к чистому безоблачному небу. Резко пахло хвоей, зеленая трава еще не пожухла – гнулась, не приминаясь, под их легкими шагами.

 Они о чем–то разговаривали, как вдруг Наташка дернула Линёва за рукав:

 – Смотри: подружки! Галя! Лида! – позвала она подружек и помахала рукой. Девушки приблизились.

 – Галя, – протянула первой руку та, что была повыше. – А это Лида, – толкнула она локтем подругу.

Лида, не зная, куда деть глаза, слегка кивнула и покраснела. Как сегодня.

 «Выходит, это была она: та самая Лида. Та самая», – подумал Линёв.

 Как оказалось, она жила в одной комнате с Наташкой и училась вместе с ней в одной группе. Значит, предчувствие не подвело Линёва. Это была именно та Лида, подружка Наташи, их отрядной поварихи. Он видел её всего несколько раз. Первый – тогда, в парке. Потом, как-то мимоходом, в коридорах радиокорпуса, и, кажется, один раз на улице в окружении подруг или на дискотеке в двадцатом общежитии, где ютились студенты АСУ[1].

Линёв точно не помнил, но, обладая хорошей памятью на лица, запечатлел навсегда легкий кивок, чуть раскосые глаза и слегка оттопыренные ушки. Теперь он без сомнения мог сказать: она – та самая Лида.

 – Вы будете платить? – словно из небытия вырвал его голос кассирши. Линёв протянул деньги, машинально получил сдачу и, не задерживаясь, сразу пошел к себе.

 За окном стемнело. В домах напротив один за другим зажигались окна, высвечивая возле общежития стройные стволы старых тополей. Линёв прилег и стал смотреть на огни. Один за другим всплывали неясные, расплывчатые воспоминания, из которых он, как ни напрягался, не мог составить ничего определенного.

 Он не смог определенно вспомнить лица Наташи – только что-то круглое, темное, кучерявое. Она была, кажется, в светлом плаще, её рука в его руке, они где-то бродят, идут (движение отчетливо). Вот сидят в чьей-то комнате. Чьей? На стенах коврики, посреди комнаты – стол… Вот затемненное помещение дискотеки. Мелькают разными цветами огни, кружится и орет милицейская сирена – её установили дискотетчики. Все кругом прыгают, визжат и хлопают в ладоши. Он, Линёв, тут же, с кем-то… Потом лесопарк, много зелени и солнца. Очень много солнца.

 От яркого воспоминания Линёву становится особенно приятно.

 Раз они с товарищем решили подготовиться к экзаменам на природе. Взяли покрывало, магнитофон, учебники и отправились в лесопарк. Расположились на траве, включили музыку, попытались сосредоточиться. Но солнце, поднимаясь все выше и выше, стало припекать, разнеживая, расслабляя… Так ничего до вечера они и не прочли.

 Потом вспомнил, как всей группой ездили в совхоз на уборку фруктов и частенько шастали через забор на расположенный рядом с общежитием винный цех, где местный сторож, дед Семеныч, прямо из шланга наполнял их пузастые чайники то сидром, а то и покрепче, когда был в настроении.

 «Славно было», – думал Линёв, засыпая. Ночь спал крепко, без сновидений. Утром встал бодрый и жизнерадостный. После холодного душа, пробравшего до костей, жизнь и вовсе показалась счастливой и желанной.

 На остановке Линев с радостью заметил Лиду, приветливо помахал, а, увидев, что она улыбнулась в ответ, решился подойти.

 – Здравствуйте, Лида, – начал он. – Простите за назойливость, но у меня со вчерашнего вечера такое ощущение, что мы с вами давно знакомы. Я прямо тупею от вопросов. Светлана сказала, вы учились в Харькове.

 – Да, – засмеялась Лида. – В том же институте, что и вы.

 – Ну, слава Богу, – воспрянул духом Линёв, – а то, знаете, хожу сам не свой. Скажу себе: что-то знакомое, – и засомневаюсь. Вы, кажется, с Наташей Ф. учились?

 – Да.

 – Вот. А я думаю: где мог её видеть? Да и Москва. Вы что, недалеко живете?

 – У меня тетка в Подмосковье.

 – А я в Харькове остался, на ХАЗе[2].

 Подошел троллейбус.

 – Наш, – сказала Лида и направилась к нему. Линёв двинулся за ней. Протиснулись на середину. Линёв передал на компостер два билета, сказав об этом Лиде, потом вернулся к прежнему:

 – А я вас хорошо помню. Вы как-то очень выделялись из всей компании и, по-моему, были самой скромной.

 – Скажете тоже.

 – Вполне серьезно. Вы и танцевать стеснялись: жались робко у стены и почти всех парней отваживали.

 – А вы всё примечали.

 – Мне было интересно. Вы, – такая красивая и такая замкнутая.

 – Замкнутая?

 – Наталья говорила: серьезная.

 – Серьезная? – рассмеялась она. – Нет, она так обо мне говорила? – очаровательно заискрились карие глаза Лиды.

 – Точно так, если я не забыл.

 – На неё не похоже.

 – Что?

 – Некоторая доля преувеличения.

 – Если на то пошло – нам всем свойственно преувеличивать.

 – Мужчинам в особенности. – Она в упор посмотрела на Линёва, и он увидел в её зрачках задорный озорной блеск, воодушевивший его.

 – Совершенно с вами согласен. Возьмем, к примеру, меня: я ужасный болтун и выдумщик. Наговорю, наговорю, а потом остановлюсь и думаю: к чему? А ведь некоторые, знаете ли, верят.

 – Так вам нельзя верить? – спросила она с насмешкой.

 – Никогда, – выдохнул Линёв, чувствуя себя на небесах.

 – Так вы еще и хвастун, – засмеялась она заразительно.

 – Ага! – сказал он и тоже рассмеялся.

 Так они разговаривали о всякой всячине до самого отдела. То вспоминали институтские времена, то делились впечатлениями о работе, Москве, Харькове и вообще – о жизни.

Линёв сам себя не узнавал – он будто стал прежним рубахой-парнем: веселым, взбалмошным, любившим пошутить и приударить за понравившейся девчонкой.

Лида тоже словно встряхнулась. Их с Аликом затянувшиеся, как ей показалось, отношения в последнее время стали какими-то пресными, текущими, скорее, по инерции, по ужасной физиологической необходимости.

Одно только то, что она сама приезжала к Алику домой, вызывало в душе смутную нелепость. Лида и сама осознавала, что он терпит её и не гонит лишь из мужского тщеславия. Давно знала, что не одна у него. Раз совершенно случайно, когда ехала к подруге, встретила с другой. Недели две не появлялась. Он тоже не звонил. Но природа требовала своего, и Лида прагматично решила, что лучше Алик, чем бессонные ночи и мучительные изматывающие сны.

Алик ничуть не удивился, когда она появилась у него на пороге. Был как всегда любезен, приветлив и обходителен, но без тех теплых душевных откликов, которые она в нем находила в первые недели знакомства.

Так и текло время: медленно, однообразно, механически.

Сама себя Лида считала довольно-таки невзрачной, даже несуразной с тонкой худой шеей и маленькой, словно у одуванчика (сравнение матери), головкой, с крохотным хрупким тельцем и широкими, так не нравившимися ей голенями.

В последнее время она долго критически рассматривала себя в зеркале и находила, что с каждым днем становится страшнее и уродливее. И то, что Линёв назвал её красивой, поначалу смутило, ведь она была другого мнения. Однако искренний интерес с его стороны как-то отвлек от навязчивых мнительных мыслей. Она снова стала не надоевшей игрушкой, о которой вспоминают изредка, а женщиной, о которой думают, которой интересуются, которая манит и привлекает. Пусть это невольно и вызвано совместными воспоминаниями о студенческом прошлом, именно оно будто лишний раз доказывало: еще не поблек мир, еще можно в нем радоваться и быть счастливой, пусть даже на мгновение. И пусть Линёв совершенно, казалось, посторонний для неё человек, – за последние два дня он стал роднее и ближе всех, кто окружал её сейчас в этом прекрасном городе, на этой престижной работе.

Она ведь никогда не была такой замкнутой и закрытой. Она еще не забыла свой заразительный смех и запечатленные на фотографиях смешные сценки, которые сама выдумывала, чтобы потешить девчат в комнате, и которые помогли поднять Наталью после тяжелой травмы головы и отговорить Тамару от безрассудных действий, когда после разрыва с Володей та пыталась покончить с собой.

Лида помнила обо всем, но в последнее время чаще казалось, что прошедшее происходило вовсе не с ней, а если и с ней, то в какой-то другой жизни, другом измерении и пространстве. И Линёв, вихрастый, нескладный юноша, вдруг возник оттуда, из того, иного мира, и вернул ей всё, как казалось, утраченное навсегда: прежний свет, прежнюю радость и ощущения.

Будто осененная тем возращенным, Лида острила, как прежде, грациозно лавируя между кульманами. Даже придире Осетрову не огрызнулась. Работа в руках спорилась, и перфокарты «набились» без единой ошибки, и программа как никогда сразу «пошла».

Все удивлялись Лиде, перешептывались, но не злословили.

Даже Светка вскинула брови:

– Ты что Лидка, белены объелась?

Но Лида только отнекивалась:

– Да ну тебя, я такая, как всегда, – но сама осознавала наступившую перемену, знала о ней, как знала о том, кто был виновником её – ничего не подозревающий Линёв, который сидел сзади и, казалось, занимался разрешением своих профессиональных проблем. Но были ли те проблемы так важны для него? Скорее нет, потому что самому Линёву они сейчас не представляли никакого значения. Он давно потерял всякий смысл в собственной писанине и даже ни о чем не думал, только смотрел на тихо качающиеся за окном ветви тополей, на выкрашенные до синевы стены здания КБ и на яркие краски плакатов, висевших на них.

Неожиданно показалось, что ему не хватает воздуха. Уйти, покинуть душное помещение, на простор, на волю! Побыть со своими чувствами наедине!

Линев отложил папки, стал сворачивать чертежи. На вопрос Светланы «Уже уходите?» – ответил без лукавства:

– Пойду, на сегодня, думаю, хватит.

Только поднялся, заметил, что Лида выскользнула за дверь.

Она жалась у стены в коридоре. Увидев его, приблизилась и, ломая пальцы, произнесла:

– Андрей, вы заняты сегодня вечером?

– Я? – не ожидая подобного вопроса, переспросил Линёв. – Вообще-то нет.

– Может, поужинаем вместе? Я блинов напеку…

 Линёв не знал, куда деваться от смущения и – одновременно – от радости. Поднял на нее глаза и тихо сказал:

– Спасибо, непременно зайду.

– Буду ждать, – улыбнулась Лида  и быстро убежала обратно, легкая, как серна.

Линёв, не помня себя, как на крыльях, слетел с пятого этажа, не воспользовавшись даже лифтом, и, не долго задерживаясь на проходной, выскочил на улицу.

Несмотря на рабочий день, улицы Москвы были запружены народом. Разобрать было трудно, кто местный, а кто приезжий. Линёв решил прогуляться, углубиться в незнакомые кварталы насколько хватит сил. Брёл, покуда ноги несли, рассматривая витрины, заглядывая в магазины и небольшие коммерческие лавчонки, но смотрел на все без особого внимания и интереса. В мозгу то и дело всплывало:

                                          «Тени туманные, звуки неясные,

                                         Образы прошлого вечно-прекрасные,

                                         Вечно сокрытые мглой отдаления,

                                         Встаньте из мрака в лучах обновления!»

 Эти строки как нельзя лучше передавали его ощущения. И он верил, что там, в том, остекленном по всем правилам современной архитектуры, строении, в небольшой комнатушке, за простым рабочим столом неприметная девушка Лида думает о том же и переживает то же, что переживает он. Верил, ни минуты не сомневаясь в том, что так оно и есть.

В общежитие Линев вернулся загодя. До возвращения с работы Лиды оставалось часа полтора. Линев принял душ, тщательно выбрился, попытался почитать, но, к сожалению, буквы перед глазами только туманились. Он видел Лиду, её глаза, обаятельную улыбку. Вновь и вновь возвращался к их случайным встречам в прошлом, пытаясь понять, что тогда мешало им сблизиться, ведь и он, по ее признанию, приглянулся ей тогда, и она показалась ему привлекательной. Но, видно, это навсегда останется для них загадкой.

Зайти к Лиде рано Линев не решался, боясь стать помехой. Он сильно волновался – то вставал с кровати, расхаживал по комнате, то снова ложился, раскрывал книгу и бессмысленно блуждал по страницам. А время будто нарочно текло медленно и неторопливо. Но вот «Электроника» отмелодировала пять. Линёв взял купленные на рынке апельсины и цветы и вышел.

Гостиничные номера располагались на первом этаже. Чтобы попасть в общежитие, нужно было пройти мимо вахтера. Там на мужскую и женскую половины вели различные лифты. Лифт на женскую половину хорошо просматривался с вахты, что составляло дополнительную  проблему: вахтерша могла увидеть, куда направляется Линёв, и в последнюю минуту остановить его.

Сегодня на вахте сидела недоброжелательная тетка – гроза всех прелюбодеев и вертихвосток, «надежный щит на страже общественной морали», как сказала про неё Лида. Поэтому, чтобы сильно не привлекать её внимание – мало ли что, – Линёв оделся в спортивный костюм, а цветы и апельсины тщательно завернул в газету, чтобы не догадалась.

И все же душа была не на месте. Он осторожно, почти на цыпочках стал приближаться к вахте, изредка замирая и прислушиваясь, но потом вдруг как бы посмотрел на себя со стороны и чуть не расхохотался, – до чего нелепым и комичным он себе показался. Что сказала бы Лида, увидев его? Мальчишка какой-то, а ведь скоро тридцать…

 Линёв пристыдил себя, успокоился и, как ни в чем не бывало, с газетными свертками под мышкой и в руке продефилировал мимо полусонной вахтерши, дошел до лифта, спокойно дождался, пока раскроются створки и только внутри безудержно рассмеялся. На миг представил удивленное лицо вахтерши, её выкатившиеся из орбит глаза и раскрытый от удивления рот, – и почувствовал себя на вершине блаженства.

 Дверь Лиды была второй справа. Линев проводил взглядом случайно встреченную в блоке девушку, подождал немного, пока та скроется из виду, потом тихонько постучал.

– Да-да, – донеслось из-за двери.

– Можно? – заглянул Линёв.

– Конечно. Проходите, Андрей, я как раз вспомнила о вас.

– Это вам, – он развернул цветы.

– Ой, что вы, – смутилась Лида, – стоило прям. Они же дорогие.

– И апельсины, – протянул он другой сверток.

– Андрей, – совсем раскраснелась она.

– Ничего, ничего. Не каждый день встречаешь старых друзей.

– Я тоже поначалу сомневалась: вы это или не вы, столько лет прошло.

– Лет пять.

– Пять лет, – задумалась она, но тут же спохватилась: – Ой, да что вы стоите на пороге, проходите, проходите!

Линёв прошел, осмотрелся.

Комнатка Лиды была небольшая, но уютная. Платяной шкаф в углу, обеденный столик, двуспальная кровать и пара тумбочек у окна, на одной из которых стоял магнитофон. Напротив кровати – большое зеркало.

«Наверное, одна живет», – подумал Линёв, но ошибся.

– Подруга уехала, – сказала Лида. – Она всегда на выходные уезжает.

Линёв посмотрел на двуспальную кровать и спросил:

– А вы?

– Я не часто езжу. Садитесь, – она усадила его у стола.

Кровать была застлана атласным с крупными цветами покрывалом. По стенам развешены различные картинки, плакаты, репродукции, комнатные растения.

– Уютно у вас.

– Вы ужинали?

Линёв пожал плечами.

– Ясно. Я, кстати, разогрела гречку с мясом, будете?

– Спасибо.

Она поставила тарелки с кашей. Себе чуть-чуть. Ему, как мужчине, побольше. Они стали есть.

Вдруг Лида подорвалась:

– Ой, у меня ж вино осталось. Сейчас, – выскользнула она из-за стола и извлекла из холодильника початую бутылку.

Выпили. Дрожь Линёва пропала, да и Лида почувствовала себя увереннее. Они стали разговаривать, вспоминали институт, то безоблачное время, своих общих знакомых и подруг.

На удивление, разговор не тяготил их, хотя они и говорили о том же, о чем говорили и вчера, и сегодня утром. Напротив, чем чаще они возвращались к одним и тем же эпизодам, одним и тем же лицам, тем легче становилось общение, их сердца раскрывались, как раскрываются бутоны цветов, встречая первый луч солнца.

Линёв видел, что Лида тянется к нему, радуется, как радуется неожиданному оазису путешественник после долгих блужданий по безводной пустыне.

Лида много и долго рассказывала о себе, о своих чувствах, о том, как она ощутила к нему тогда при первой встрече смутное влечение, но боялась признаться, ибо Наташа была её лучшей подругой, а отбивать парня у лучшей подруги – она полагала – ниже достоинства.

Линёв также сказал о том, что и Лида тогда приглянулась ему сразу, но он не мог обидеть Наташу, так как считал себя обязанным перед ней.

Они вспоминали минувшее и находили, что думали одинаково, чувствовали похоже, что еще тогда могли быть вместе, но судьба, судя по всему, распорядилась иначе, и они, только приметив друг друга, разлетелись в разные стороны, оставив в глубине души лишь слабую вспышку света, не напоминающую больше ничего, не несущую конкретного образа.

Тем удивительнее было, что все-таки старые мимолетные ощущения не исчезли бесследно, сохранились, и теперь постепенно, медленно, но неумолимо, восстанавливались, доставляя обоим радость и удовольствие.

Линёв рассказывал обо всем этом Лиде, стараясь как можно точнее передать всё и находя подтверждение своим словам и в её душе.

Она кивала головой, говорила, что с ней происходит то же самое, восторгалась его тонкими наблюдениями и выводами.

– Знаете, Андрей, вот я тоже всё это чувствовала, но не могла выразить. И я так рада, что вы понимаете меня.

– Я тоже рад, что и вы понимает меня, – он схватил её руки и легонько сжал их:

– Лида!

– Андрей!

Они потянулись друг к другу. Казалось, безумная волна воспоминаний и обретения чего-то утраченного захлестнула их. Они стали целоваться, как будто хотели в удушливых поцелуях вернуть всё, что потеряли – былое время, былые чувства, – и обрести прежнюю гармонию в настоящем. Они забыли обо всем теперешнем, перестали даже думать о себе – так захватила их страсть.

Первой очнулась Лида:

– Ой, блины! Я же оставила всё на кухне! – она вскочила, оправилась. – Сейчас поставлю чайник и напеку блинов, – чмокнула его в губы и поспешила на кухню. Уже в дверях обернулась и сказала:

– Включи пока музыку, я скоро, – будто давая понять, что всё у них только начинается. Всё только начинается…

Линёв витал в облаках. Он был без ума от Лиды. Сейчас юркая девчонка нравилась ему еще больше. Как он раньше не понял этого. Почти год встречался с Натальей, никогда не ощущая с ней того, что ощутил теперь с Лидой: неограниченного воодушевления, раскрепощения и чудесного волнения. Впрочем, он всё мог позабыть.

Линёв включил магнитофон. Из динамиков неожиданно полилась до боли знакомая мелодия. Перемотал назад кассету, запустил сначала, вернулся к столу, сел и закрыл глаза.

Музыка неторопливо стала заполнять маленькое пространство комнаты.

…Он вошел тогда в тесную дискотеку – песня только начиналась, – скользнул по лицам и заметил у стены ЕЁ. Она показалась ему не похожей на других: белые крашеные волосы, черное платье с белым кантом на неглубоком вырезе у шеи.

– Вы танцуете? – спросил он, приблизившись.

– Немного, – ответила она. 

Он заважничал. Она приглянулась ему. Он легко взял её за руку, не спеша повел в круг, осторожно приобнял.

– Как вас зовут? – спросил.

– Ира, – ответила она.

– Ира, – сказал он. – Вы в первый раз у нас?

– Второй, – сказала она.

– Нравится?

– Очень.

– Мне тоже. Я люблю танцевать.

– И я.

– Я без ума от этой музыки.

– Мне она тоже нравится.

– Ира.

– Что?

– Ира…

Она ничего не сказала. Линёв тоже замолчал. Он стал слушать. Он всегда, когда танцевал, больше слушал…

 Звуки росли, наполняли комнату, трогали за живое.

 …Он держал ее за руку, вдыхал аромат волос. Волосы были длинные, пышные, волнами ложились на плечи. Ему захотелось прикоснуться к ним. Он притронулся. Она подняла на него глаза, улыбнулась. Он вернул руку обратно. На ощупь волосы оказались мягкими и шелковистыми…

Плавно вступила гитара.

…Накрапывал мелкий дождь. Он прихватил зонт и дал ей свою куртку. Теперь они жались под одним зонтом. Она жила почти на другом конце города, а автобуса все не было.

Тогда они познакомились, потом часто танцевали под эту мелодию, и она сильно врезалась в память.

Она ласково прижимала его руку к левой груди. Так ей было приятно. Казалось, будто он ладонью греет ее сердце, несмотря на то, что у него всегда были холодные руки.

На их свадьбе он тоже поставил эту мелодию. Взял, как в первый раз, ее за руку, вывел на середину зала и начал все сначала:

– Вы танцуете? – Немного. – А как вас зовут? – Ира…

Линёв будто опьянел. Песня все не умолкала, лилась теперь, словно изнутри. Линёв, казалось, чувствовал мелодию всеми частями тела,   она до боли сдавливала сердце.

…– Как вас зовут?

– Ира…

Басы особенно вырывали внутренности. 

…– Вы танцуете?

– Немного… 

«Что я делаю здесь? – подумал Линёв. – Зачем мне всё это?»

Он обвел отрешенным взглядом чужую комнату и ужаснулся. За кого он себя выдавал, кого из себя изображал?

Линев подумал о Лиде. Как все-таки подло он мог поступить с ней, обидеть её, оскорбить. И что сказала бы Ирина? Она ведь любит его, любит.

…– Красивая мелодия.

– Да…

Линёв выключил магнитофон. Наступила тишина, но в сознании еще звучала музыка, и сердце тревожно билось.

«Осел, идиот! Заварил кашу, – укорял себя Линёв, – а расхлебывать кто будет? Родство душ, притяжение, – намолол в три короба, растеребил девчонку. Дернул черт – приперся, апельсинчиков купил, цветочки, ловелас хренов, а про девку и не подумал даже. – Линёв был вне себя. – Ну зачем всё это, зачем?»

Тут заскочила Лида, радостная, цветущая. В одной руке тарелка с блинами, в другой – сковорода.

– Что ты сумрачный такой? Тоскуешь? Сейчас чай будем пить.

– Я хотел вам сказать, Лида, – не стал тянуть Линёв, – Хотел сказать…

– Ой, минуточку, я чайник заберу, – попыталась выскочить она опять, но Линёв удержал:

– Выслушайте меня, Лида!

Она остановилась и посмотрела на него в упор.

– Дело в том… Дело в том, Лида, что я женат. Понимаете: женат! И у меня есть дочь Лара. Ей два годика, понимаете?

– Да, да, понимаю, – сказала Лида, хотя ничего не понимала, она еще парила в облаках.

– Я женат, Лида, поймите вы, наконец! – схватил он её за плечи и затормошил.

– Да, да, – всё никак не приходила в себя Лида. – Ты женат…

Линёв вдруг отошел от нее и опустился на стул. Лида осталась стоять с полотенцем в руках.

– Но как же блины?

– Что?

– Я говорю: блины… С чаем. – До нёе, казалось, ничего не доходило.

Линёв встал, приблизился:

– Простите, Лида, я, наверное, пойду.

Он протянул к ней руку, но, не доведя, опустил.

– Простите, – и вышел за дверь.

У Лиды тут же подкосились ноги, она опустилась на кровать и горько заплакала.

Линёв закончил дела, подписал у начальника отдела командировочный лист, поблагодарил за помощь.

– Не останетесь? – спросил Юрий Иванович. Он привык, что командированные просят фиктивно продлить срок своего пребывания – Москва все-таки, когда еще попадешь? Но Линёв отказался:

– Нет, спасибо. Я уже взял обратный билет.

– Домой, стало быть?

– Домой.

– Тогда – удачи. – Он крепко пожал Линёву руку.

– Спасибо.

Линёв заглянул в отдел. Лида сидела на своем рабочем месте и что-то писала.

«Я уезжаю, Лида, – подумал про себя Линёв. – Прости меня, если обидел».

Лида писала.

«Как все нелепо вышло, – думал он. – Как нелепо».

Тут кто-то встал, потом раздался голос Дмитрия Сергеевича:

– Володя, будьте добры, закройте, пожалуйста, дверь, что-то сегодня больно тянет.

Линёв отпрянул, свернул за угол, сбежал по лестнице, сдал пропуск и поехал на вокзал. Через два часа поезд, нужно было еще чего-нибудь купить жене и дочке в подарок – он никогда не возвращался из командировки с пустыми руками.

Поезд стоял на пятом пути. У вагона толклись пассажиры – проводник тщательно рассматривал билеты. Линёв взял купейный – так проще, можно безбоязненно оставить вещи и сходить пообедать в ресторан.

В купе сидел мужчина лет сорока и женщина, на вид не более тридцати пяти, – можно было не беспокоиться. Давеча ехал с какими-то фермерами из Краснодарского края, так они напились, передрались между собой, потом их вывела милиция, – неприятно было.

Линёв сел, расстегнул куртку, посмотрел на часы. До отправления минут пятнадцать. Отойдет поезд от перрона, получить белье, постелиться и прилечь: усталость одолевала.