Елена ЧЕРНАЯ    
 
Что делает пчелу пчелой? Собранный ею мед или слепленные из воска соты? А может быть, её яд? Но это всё внутренний продукт для продолжения пчелиного рода. А скажем так её - пчелы другая работа - опыление цветов и растений, вот что делает её пчелой. Пчелиный труд, глобальный и незаменимый, природный и масштабный. Природа не наделила пчелу мышлением и видением, она ничего не знает о своей главной функции, без которой огромный зеленый мир просто перестал бы существовать, вымер, засох, не смог иметь потомство.
Так вот и моя бабушка, вырастившая восьмерых детей, ничего не знала, кроме тяжкого домашнего труда, и ... библии.
Глухая сибирская деревня на Иртыше, казалось, была оторвана от остального мира. Дом стоял так, что бабушка каждое своё утро могла видеть Иртыш, вырывающийся из-за крутого речного поворота, противоположный пологий, заросший тальником берег, пустой выпас вдоль высокого песчаного берега. За выпасом, уже в далекой дымке, проступал качающийся на волнах обшитый досками причал и всё... Но бабушка, всю жизнь ставившая крестик вместо подписи, библию знала почти наизусть. Молилась рано утром и поздно вечером, закончив все свои дневные труды. Опускалась на колени, шевелила беззвучно губами, произнося слова, крестилась и кланялась в пол. Так она и вымолила двух своих сыновей. Оба вернулись с войны. С ранениями, медалями. Живые.
Я была, кажется, двадцатой её внучкой... Самой далекой и совсем незнакомой. Она не растила меня так, как растила остальных. Теперь уже с трудом могу сосчитать сколько же раз я приезжала к ним - деду и бабушке в далекую сибирскую деревню. Всего два или три раза. И только на неделю. Именно в это время по Иртышу шла стерлядь. А мой отец с детства был большой рыболов. Добытчик и кормилец сестер и матери, когда по весне в доме совсем не оставалось муки и картошки, а глава семьи находился на заработках или в очередной раз в отъезде, и не мог позаботится о семье.
Дед мой, как я теперь понимаю, был человеком очень непростым. Свободолюбивым. Вывез семью из Владикавказа в Сибирь. Спасал от раскулачивания и ссылки. Кое-что успел продать, погрузил кое-какой скарб на телегу и двух верблюдов, забрал пятерых детей, жену и двинулся в неизвестное. До последнего места, где он решил остановиться, добирались несколько лет. Снимал дед семье в какой-нибудь деревеньке угол у чужих людей, а сам уезжал дальше. Была у него пролетка, запряженная белой молодой кобылой в яблоках.
Всё хотел найти место подальше от властей с их продразверсткой, реквизициями и мобилизациями.Так удалось ему избежать службы и в красной, и в белой армиях. Он, участник первой мировой войны, георгиевский кавалер солдатской славы, больше не хотел проливать кровь и воевать ни за одну из сторон. Рассказывал, как бежали солдаты, и он вместе со всеми, с фронта. Как на митингах агитировали покинувших передовую, сбитых с толку солдат за новую власть. Но он не хотел новой власти, и долгих три месяца возвращался домой. Побывал в охваченном волнениями Питере. Там на переполненном вокзале в ожидании поезда забрел в цирковой балаган. Потом рассказывал, что своими глазами видел русалку. Что она - женщина только до пояса, а дальше - рыбий хвост в зеркальной чешуе. Даже кинул ей в бак с водой денежку. И она проглотила денежку, пузырь воздуха изо рта выпустила, посмотрела ему в глаза и заплакала... Он испугался, перекрестился и выскочил на улицу. А ведь награжден был за храбрость и смекалку. Сидел ночью в дозоре, увидел белый туман по ветру текущий к их позициям, поднял тревогу и спас свою роту. Неприятель пустил газ, и если бы не он, к утру иприт тихо убил бы всех.
Во Владикавказе нашел заколоченный дом и свежие могилки жены и дочери. Бабушка была его второй женой, не любимой, а все же женой, с которой прижил он десятерых детей. Не все правда выжили, двоих похоронили пока окончательно не осели в Екатериновке. Глухой деревеньке, вытянувшейся вдоль узкого обжитого берега между Иртышем и сибирской кондовой тайгой. Ещё Екатерина вторая ссылала туда непокорный люд за провинности. Подальше от первопрестольной дабы смутьяны не портили её подданных и не подбивали на беспорядки. Именем монархини и за ее монаршие милости первые переселенцы и назвали деревеньку.
Так вот, хочу рассказать о том, как однажды мы с бабушкой пошли копать картошку. Она подкапывала куст, а я выбирала розовые клубни и бросала в ведро. День выдался жаркий. Рассыпчатая песчаная земля хорошо поддавалась лопате. И скоро ведро наполнилось. Бабушка подняла его и мы пошли на Иртыш. Спустились по узкой тропинке и вот уже на берегу.
На мостках набрали в ведро воды, и бабушка палкой начала мешать в ведре. Картошка была еще молодая и через какое-то время, к моему удивлению, бабушка уже вынимала из ведра и складывала в чугунок чистые картофелины.
- Вечером, - сказала она, - будет уха, твой папа уже, наверное, рыбы наловил, пойдем.
Нам предстояло еще зайти на огород за морковкой, лучком и всякой пряной травкой.
Потом в тени большой черемухи бабушка присела на скамью и вдруг погрустнела.
- Жалко мне всех вас, - произнесла,  вдруг, она.
Я невольно вздрогнула, огляделась по сторонам, будто почувствовала какую-то неопределенную, но неотвратимую опасность. День был прекрасный, воздух наполняло пение птиц, стрекот невидимых цикад. По Иртышу проплывала огромная баржа с лесом. Над водой зычно летело эхо гудка. Это буксир посылал приветствие деревеньке и смотрителю пристани. Солнце выводило на потревоженной волной от баржи водной глади причудливую цветную рябь.
Но бабушка начала рассказывать мне о библии, боге, о пророчествах и грядущем апокалипсисе.
- И протрубят Ангелы небесные, и восстанут мертвые, и придут они на суд Божий...
Я слушала и верила. И казалось мне, десятилетней, что вот так всё прямо сейчас и произойдет.. И я спросила бабушку об этом. Но она только и сказала, что нет не скоро. А по пророчеству должно пройти какое-то еще время, что сначала исчезнут из рек рыбы, потом птицы упадут с небес, потом прочие звери лесные, морские и всякие... Что начнется великая смута и непослушание, и война, а потом и настанет конец света...
Она вытирала глаза кончиками платка и твердила, что жалко ей всех нас, что молится она и будет молиться за меня и всех ее детей и внуков, и за не рожденных еще детей внуков и правнуков...
Приуныв, я сидела на берегу. День не радовал. Апокалипсис, или как его там, не выходил из головы. Ничего я об этом не знала. Вот только часто мама за столом во время ужина спорила с дедом. Она говорила, что бога вовсе нет, а дед приносил старую очень толстую и потертую книгу. И зачитывал из нее целые страницы, из которых следовало, что все мы, и я тоже, произошли от Адама и Евы... Что все мы сестры и братья, и должны
соблюдать десять заповедей, а главное, почитать своих родителей. Против родителей я не имела ничего. Я и так их любила и старалась не огорчать. Но вот Адам и Ева, и их изгнание из рая из-за какого-то яблока приводили меня в сомнения.
Споры деда с мамой имели своё продолжение. Как-то в дом принесли газету, которую все они читали в вполголоса, а потом мои родители взяли меня и мы отправились на Иртыш. Уже в лодке они начали обсуждать газетную статью. И я поняла, что в ней говорилось о деде. Корреспондент критиковал его за то, что по воскресным дням у него в доме собираются верующие и он читает им библию и проповедует... Значение слова "проповедует" я не поняла. Как и следующее услышанное слово поставило меня в тупик "сектант". Оказывается мой дед - сектант. И, наверное, это было плохо раз в газете осуждали и деда, и тех, кто приходил к нему по воскресным дням.
И вот сейчас на берегу я все вспомнила и сопоставила со словом апокалипсис. И начала думать, что вот-вот что-то плохое должно произойти. И тут появился отец. Он вернулся с рыбалки и поманил меня. Я подбежала. Он отодвинул осоку, и я увидела полное ведро стерлядок. Они поднимали головы, из ведра торчали их чуть сплюснутые с боков носы. Ребристые спинки и плавники матово лоснились... Рыбы... Меня пронзил ужас: "Сначала исчезнут рыбы..." - грустный голос бабушки проплыл в сознании.
- Почему не рада, уха получится, объедение. Папа подхватил ведро и поставил на крыльцо. Тут его позвала бабушка, и он ушел. Только не сегодня, твердила я себе, поднимая тяжелое ведро. Я выпущу этих рыб и... ничего не случится. Ведро больно било по ноге. Спуск к реке с таким ведром оказался тяжелым и долгим. Силы оставляли меня. Но я продолжала его тащить уже волоком. Конечно, можно было и воду вылить, но как тогда рыбы? Тут меня окликнули. Отец уже искал меня. Его голова показалась над крутым берегом. А вот он уже заметил меня и бежит за мной. Я оглянулась, мы встретились глазами, и он всё понял.
- Не смей!- донесся до меня его голос. Последние пять метров давались мне с особым трудом. Но тут ведро вырвалось из онемевших рук, рыба выплеснулась на песок, вода разлилась. Сквозь слезы я видела, как подбежал отец и начал собрать стерлядь. И только одна рыбка, извиваясь всем телом, добралась до воды. Мелькнула ее узкая зеленоватая спинка, и она растворилась в реке.
На ужин меня не позвали. Да я бы и не пошла. Сидела одна на берегу. Смотрела на воду. Солнце село. Прерывистой ниткой зажглись бакены, обозначая фарватер. В воде родились первые звезды. А потом упала в Иртыш целая звездная россыпь. Сначала я смотрела в небо и находила самую яркую из них - тех, что засияли, и потом искала ее отражение в воде. А потом, как с горки, бросаясь вниз, с крутого песчаного берега, скатывалась в пыльном вихре почти до самой воды.
Белые бабочки-поденки стайками вырывались из песка и воды мне навстречу. Их рой охватил меня всю, они были в волосах, облепили лицо и руки, я не успевала стряхивать их белый кружащийся вихрь с себя. Отчаяние поразило, но не парализовало.
И, сбросив платье и все, что на мне ещё было, я зашла в черную прохладную воду, и растворилась, и в Иртыше, и в звездном небе...
А потом протрубил Первый Ангел...