ТРУХА

Это уже произошло. Происходит. Каждый день и каждую минуту. Кто-то видит это, а кто-то ещё нет, но это и не важно. А важно то, что оно уже произошло. Происходит. Каждый день и каждую минуту.


В тот день Михаил Иванович ушел с работы пораньше. Ему нездоровилось.
- Может грипп, - подумал он. Надо будет попарить ноги.
В последнее время его постоянно угнетало что-то непонятное, необъяснимое, какая-то странная тоска. Так бывает у тонко чувствующих обреченных больных, когда болезнь еще не проявилась, но душа уже заныла в предчувствии неизбежного конца.
Бывший советский инженер, а ныне коммерческий директор небольшой частной фирмы, он любил свою работу, хотя несколько стеснялся слова «коммерческий». Сказывались годы аскетического воспитания, школьного, потом институтского, потом парткомовского, да и в семье всегда жили скромно, на зарплату. Ничего лишнего, только самое необходимое. Правда, жена в молодости мечтала о золотой цепочке на шею, он купил из премиальных. Да еще на десятую годовщину свадьбы купил ей кольцо с рубином, хоть она не просила. Зашел в магазин что-то присмотреть, и оно запало ему в душу. Красное пятно рубина алело среди белых камешков циркония, как живая капля крови, упавшая на лист, покрытый росой. Что-то было в этой игре цвета притягивавшее взгляд, и Михаил Иванович позволил себе эту покупку больше даже для своего удовольствия, чем в качестве ценного подарка.
Сейчас-то, конечно, они живут получше. На все хватает, пусть без избытка. А на душе кошки скребут. Михаил Иванович знал, почему, но старался не думать. Откуда берутся те медпрепараты, которые они импортируют в аптечную сеть города? Иногда совершенно ясно, откуда, вот накладные, сертификаты, голограмма производителя. А иногда смущают потертые коробочки, чуть неровно наклеенные бумажки с указанием срока годности. Бабульки на свои жалкие гроши покупают их, надеясь, что поможет. Хоть бы не навредило…
Но это дела шефа, и он в них лезть не станет. Не в его возрасте искать новую работу.
В подземном переходе он подошел к лотку купить газету. Взял «Вечерку», «Сегодня» и бросил взгляд на разложенные слева газеты. На первой полосе реклама роскошного автомобиля, рядом почти голая девушка с ключами на пальце. Авто, конечно, супердорогое, но может, там внутри есть реклама марок подемократичнее, предположил Михаил Иванович, и выложил на прилавок еще гривну.
Дома, захватывая ложкой наваристый домашний борщ, развернул газету.
Демократичных марок в газете не оказалось, зато голых девушек было более чем достаточно. В самом этом факте не было бы ничего особенного, Венера Милосская тоже не в пальто, только эти девушки свою красоту предлагали чужому вниманию как-то уж очень напористо. Даже не так красоту, как сопутствовавшее ей, окутывавшее нежные тела вожделение. Оно шло от откровенных поз, зазывных взглядов, стандартно накрашенных лиц, предлагавших читателю стандартное же развлечение, подаваемое как единственно возможное. На двух последних полосах публиковались объявления.
«Ласковая кошечка ждет своего котенка», «Ангел ночи Ирэн зовет и много обещает», «Строгая хозяйка жаждет вашей крови».
Одного объявления Михаил Иванович так и не понял: «Бесподобный шоколадный отдых в компании двух очаровашек». Весь сексуальный опыт Михаила Ивановича не мог подсказать ему, как можно расшифровать слово шоколадный, хотя как-то в бытности своей в Сочи, на отдыхе, он себе кое-что позволил, и потому считал себя почти что донжуаном. Может они мужчину шоколадным кремом мажут, подумал он, так что в этом приятного? Липко, простыни пачкает.
Любопытство заставило Михаила Ивановича перевернуть страницу. Цветное фото бросилось в глаза. Девушка в купальнике показалась ему знакомой. Глаза, изгиб рта. Она была похожа на его бывшую одноклассницу Юлю, в которую он был тихо и безнадежно влюблен в 8 классе. Только эта девушка была смелее,
ярче. Но поза! Лицо Михаила Ивановича застыло. Девушка стояла на коленях и локтях, выгнув кверху розовую едва прикрытую стрингами попку. Словно кошка во время течки, подумал Михаил Иванович. Ему показалось, что кто-то размахнулся и выплеснул на его воспоминания о первой любви ушат помоев.
Ночью Михаил Иванович не мог уснуть. Рядом посапывала жена, такая родная, близкая, но ему хотелось вызвать в памяти лицо Юли, светлый завиток на ее тонкой шее, а вспоминалась призывно выгнувшая зад девица. Он понял, что то чувство, которое вызывал у него в душе Юлин образ, погас, что кто-то жестокий отнял у него лучшее воспоминание в жизни, ту юную девушку, с которой он обменивался шпаргалками, и ни разу не посмел тихонько прикоснуться к ее пальцам, когда она подавала ему книгу.
В комнате сына раздался странный хруст.
- Почему он еще не спит, - забеспокоился Михаил Иванович.
Он вошел к Мите. Тот сидел за компьютером, яростно уставившись в экран монитора, на котором монстр-инопланетянин пытался неестественно гибкими пальцами вырвать глаза у широкоплечего героя. Герой изловчился, голыми руками свернул инопланетянину шею, и выхватил из рук другого урода огнемет. Митя нажал на «энтер», из огнемета полилась струя огня. Инопланетяне, теряя окровавленные куски рук и ног, бросились в бегство.
- Да что же это, - зашипел Михаил Иванович, стараясь не разбудить жену. – Сколько надо говорить, идиотские игры только по воскресеньям. У тебя двойка по русскому!
- Пройду еще один уровень и выйду, - не отрывая глаз от монитора, огрызнулся сын.
Михаил Иванович потоптался и вышел. Он терял связь с сыном, мучился этим, но не знал, что ему делать.
Следующий рабочий день прошел почти спокойно. Михаил Иванович изучал бумаги, проанализировал рынок в Интернете, заглянул на сайт фотоновостей, просмотрел рейтинг фотографий. Оказалось, что все посетители сайта единодушно отдали первое место трем фотографиям: торчащей из пасти крокодила откушенной руке корейского служителя зоопарка, раздавленного катком и снятого крупным планом человеческого тела и фото плачущей в израильском музее Холокоста Юлии Тимошенко. Как можно ставить в один ряд спекуляцию на ужасе и крови и благородный порыв женщины, подумал он. Эти люди, наверное, и не задумались, почему Тимошенко плакала, главное, позлорадствовать над слезами того, кто для них олицетворяет собой богатство и силу. Какая эмоциональная тупость, какая безвкусица!
Михаилу Ивановичу стало тошно, и он вышел в курилку посудачить с сотрудниками. Когда вернулся в кабинет, обратил внимание на то, что молодой логистик Паша пытается сдержать смех, и обнаружил, что пока его не было, Паша пристроил ему на экран компьютера непристойную сценку из Интернета.
Он, было, вспылил, что за неуважение к старшим по возрасту и должности! Но решил не обострять отношений, и так здоровье пошаливает. Пусть уж юнец считает, что он просто мило пошутил.
Дома рассказал об этом жене, пожаловался, что за молодежь нынче пошла, ничего святого. Жена предложила развеяться, сходить в театр на гастрольный спектакль приезжей знаменитости.
В театр все-таки полагалось идти нарядным. Жена оделась, вынула из круглой фарфоровой шкатулочки то самое кольцо с рубином, что так радовало глаз ее мужа. Михаил Иванович тоже вытащил из шкафа свой лучший костюм, синий в серую полоску. Машинально сунул руку в карман и обнаружил под пальцами что-то рассыпчатое, мягкое, непонятное. Он вытащил руку, посмотрел, что удалось захватить оттуда пальцами, и увидел, что это была какая-то рыжая труха. Вроде рассыпанного табака, только намного мельче.
- Что это? – спросил он жену. Она тоже сунула руку ему в карман, вытащила труху и внимательно ее изучила.
- Не знаю, - сказала она. - Похоже на то, что остается от ткани, когда ее жрет моль. Когда ее заводится много, она съедает ткань и вместо ткани остается куча рыжих какашек моли, покрытых паутиной. Очень похоже на это. Но у нас ведь моли нет.
Супруги решили не тратить время, не опаздывать же на спектакль из-за непонятно какой дряни.
Сопереживая древнегреческим героям, Михаил Иванович забыл и о своем раздражении, и предчувствии чего-то неизбежного, что мучило его в последнее время. Он был благодарен жене за то, что она вытащила его в театр.
Через несколько дней, бреясь в ванной, Михаил Иванович заметил, что его утренний халат, висевший на крючке, стал вроде бы короче! А под ним виднелась кучка рыжей трухи!
Обыскали шкафы. Моли нигде не было.
На работе тоже было не все ладно. Шеф вошел в кабинет как раз тогда, когда молодой любвеобильный Паша млел при виде круглой женской попы, которой он заменил прежнюю заставку на своем мониторе. Шеф затопал ногами и выложил Паше все, что он думает о будущем работника, который подменяет строгие колонки экселя расплывшейся розовой плотью. Паше, по словам шефа, угрожало такое же свинское, но отнюдь не розовое будущее.
Михаил Иванович загрузил компьютер и вошел в Виндоус. Изображение так и не появилось, на экране бесконечным молчаливым потоком сыпалась рыжая труха.
Послали за компьютерщиком. Его долго не было, потом из соседнего отдела позвонили и сказали, что сисадмин уехал в офис провайдера так как, видимо там что-то случилось – на всех дисплеях фирмы сверху вниз текли потоки рыжей пыли.
Сотрудников отпустили по домам, в наше время без компьютеров делать в офисе нечего.
Можно было бы сходить в кино, но афиша Михаила Ивановича не привлекла. Его плохое настроение явно не улучшили бы фильмы под названиями: «Кровавая ночь в Йоркшире», «Маньяк-педофил» и «Я тебе покажу, сука!». Чтобы не выплескивать на жену недовольство жизнью, решил побаловать себя и зайти в ближайший ресторан. Все равно еще рано и жена наверняка не успела приготовить обед.
Заказал рассольник, котлеты по-киевски, яблочный фреш. Гулять, так гулять. Днем живой музыки не было, а на ковровом покрытии эстрады стоял новенький музыкальный центр, из которого доносилось хриплое: «Я ворона, я ворона». Сообщив посетителям эту удивительную новость о себе, как о поющей вороне, динамик замолчал, потом с новой силой продолжил: «Девочкой своей ты меня назови, а потом обними, а потом обмани…»
Михаилу Ивановичу было странно, что эта юная певичка призывает своего избранника обмануть ее. По логике, она должна была бы бояться такого исхода событий. Но видимо, заранее знала, что ничего хорошего от своего парня не дождется. Так пусть попользуется ею, она попутно тоже свое удовольствие получит. Другая певичка решила конкретизировать свои пожелания и завела: «Увози меня скорей, увози за пять морей, и целуй меня везде - 18 мне уже».
А везде, это где, внутренне усмехнулся Михаил Иванович, в детстве бегавший на занятия в музыкальный кружок. «В каждой строчке только точки, догадайся, мол, сама…» зазвучало в его душе. Только точки. В его молодости люди были, наверное, понятливее, и точками обозначали то, что не хотели высказать словами. Их сердца и так понимали друг друга.
Михаил Иванович ссутулился над столом. У каждой эпохи свои проблемы. Но они проходят. Может правы мудрые японцы, утверждающие, что если проблема неразрешима, ее надо пустить на самотек и она рассосется сама собой? Человечество - саморегулирующаяся система. Сколько людей погибло в войнах между гугенотами и католиками. Но их потомкам такие страсти просто непонятны. Почему во Второй мировой войне победили союзники? Потому что другого быть не могло, победа нацистов принесла бы гибель всему человечеству и оно, как саморегулирующаяся система этого не допустило. Таков ход истории. И потому, наверное, все войны, все революции просто жалкие потуги людей что-то изменить, они только тормозят поступательное движение человечества. Система сама устраняет появляющиеся в ней поломки и сама ведет себя по спирали наверх. Великий фантаст Рэй Бредбери мечтал о том, чтобы оружие на всей земле вдруг заржавело бы, и из него нельзя было бы убивать. Пришло время, и эта тема стала не актуальна. Европа объединяется, ей оружие ни к чему. Да, неразрешимых проблем нет, все-все когда-нибудь кончится, и перейдет в новое качество. Следовательно, человечество как система подчиняется не только историческим законам, но и второму закону термодинамики, закону энтропии. А если поломки в системе накопятся в таком количестве, что станут неустранимыми? В какое тогда качество перейдет система?
Раздумья Михаила Ивановича прервал официант, с круглыми от страха и растерянности глазами. Заикаясь, он сообщил, что не может выполнить заказ. Официант хотел что-то объяснить, но Михаил Иванович не стал его слушать. Он повернулся и молча вышел из ресторана. Он уже знал, он понял, что на кухне все блюда разом превратились в рыжую труху, ржавую гниль. В этом у него не оставалось сомнений.
На улице царил переполох. Люди бегали взад и вперед, расспрашивали друг друга и, не ожидая ответа, пытались сами что-то рассказать, но их не слушали. Каждый был переполнен изумлением и страхом. Толстая продавщица в хлебной будке тупо уставилась на груду рыжей трухи на прилавке, а молодая женщина, продававшая с расстеленной на земле клеенки поддержанные мобильники, тоненько визжала при виде враз исчезнувшего своего товара. На клеенке расползалась в стороны рыжая куча.
- Домой, надо домой! – заныло в сердце Михаила Ивановича. Там жена, Митя. К ним надо, вместе быть, только вместе.
Он сел в трамвай, проехал две остановки. Внезапно трамвай дернулся, припал на передние колеса, как на колени, затем стал медленно валиться на бок. Люди завопили, кто успел выскочить в открытую водителем дверь, кто стал бить стекла и вылезать, не надеясь пробиться через забившую выход толпу. Михаилу Ивановичу повезло, он стоял у самой двери и выскочил первым. Передних колес у трамвая не было, вместо них на рельсах виднелись две рыжие кучки.
Держась за сердце, Михаил Иванович бросился домой бегом. В транспорт садиться было опасно. В труху превращались рулевые колонки, стойки автомобилей, бензобаки. Из исчезнувших бензобаков на дорогу вытекал бензин. В некоторых местах он уже загорелся, и в воздухе воняло гарью, это сгорали автомобильные сиденья, шины, брошенные людьми на дороге вещи. Горячим воздухом поднимало вверх крупные черные хлопья, они кружились в жутком хороводе.
Кругом стоял крик и стон.
На крышу соседнего дома рухнула передняя часть самолета. За ней в воздухе струился шлейф рыжей трухи, которая ранее была задней частью. Дом охнул и присел. Посыпались камни, шифер, чемоданы пассажиров. Из распахнувшегося окна вылетела кровать с еще лежавшим на ней мужчиной в пижаме. Кровать ударилась об землю, и он, раскинув руки, как на батуте, подлетел кверху и шлепнулся на асфальт.
Сердце Михаила Ивановича колотилось прямо в горле. «К родным, близким, к семье», стучало у него в мозгу. Вот уже серая стена его дома, скамейка у входа в подъезд. Михаил Иванович остановился, чтобы перевести дух, он не смог бы сразу взбежать на третий этаж, сил не было. И вдруг, глядя на скамейку, заорал, завопил, завыл животным воем. У женщины, сидевшей на скамейке с бледным, как мел лицом, медленно от блестящих лакированных туфелек на ногах кверху ползла труха, ее ноги, она сама превращалась в рыжую гниль, в труху!

Через несколько часов все было кончено. Вся твердая часть планеты Земля была покрыта толстым слоем рыжей гнили. Не было ни людей, ни животных, ни растений. Тишина царила над землей, и только ветер вздымал рыжие
фонтанчики, закручивал их в спирали, играл трухой. Ветер был единственным подвижным существом на планете, он ею владел и, наслаждаясь своей властью, полетел над ее поверхностью, чтобы внести в свой реестр, что же досталось ему в наследство от человечества.
Среди рыжего бесконечного пространства белела статуя Венеры Милосской. Остались фигуры Давида и Мыслителя. Остатки стен с фресками Микеланджело. Фрагменты католического собора в Барселоне. Не имея стены и гвоздя, упала в пыль «Мона Лиза», смеясь над самой собой, а может над людьми, что столько лет пытались разгадать ее улыбку. Может, она знала все заранее? Не стало Грановитой палаты в Москве, но среди рыжей трухи сверкали кольца и ожерелья, изящные тиары и величественные короны, что украшали когда-то царственные персты, шеи и головы. Остались пещерные росписи в Африке. Рухнули стены фильмохранилища в Белых Столбах и, лишенные круглых жестяных коробок, прозрачные ленты свивались друг с другом, перемешивая в кучу красавиц, страсти, высокие и низкие поступки и прожитые на экране жизни. Не стало огромных музеев Лувра, Эрмитажа и Прадо, но нетронутыми гнилью лежали их экспонаты.

Если бы кто-то пригляделся, то на месте, где стоял дом Михаила Ивановича, заметил бы в рыжей пыли золотое кольцо с алым рубином среди сверкавшей россыпи циркониев, словно капля живой крови упавшая на лист, покрытый росой, что так радовало когда-то его взгляд.

Но смотреть было некому.

Это уже произошло.