И была же, была Великая Империя, алели стяги в громе оркестров,
чеканили шаг парадные коробки по брусчатым площадям, и гордость державной
мощью вздымалась в гражданах! И под эти торжественные даты Первого Мая и
Седьмого Ноября входил в Неву на военно-морской парад праздничный ордер
Балтфлота. Боевые корабли, выдраенные до грозного сияния, вставали меж
набережных на бочки, расцвечивались гирляндами флагов, и нарядные
ленинградцы ходили любоваться этим зрелищем.
Возглавлял морской парад, по традиции, крейсер "Киров". Как любимец
города и флагман флота. Флагманом он стал после того, как немцы утопили
линкор "Марат", бывший "Двенадцать апостолов". Он вставал на почетном
месте, перед Дворцовым мостом, у Адмиралтейства, и всем его было хорошо
видно.
Так вот, как-то вскоре после войны, в сорок седьмом году, собираясь
уже на парад, крейсер "Киров" напоролся в Финском заливе на невытраленную
мину. Мин этих мы там в войну напихали, как клецок, и плавали они еще
долго; так что ничего удивительного. Получил он здоровенную дыру в скуле,
и его кое-как отволокли в Кронштадт, в док. Сигнальщиков, начальство и всю
вахту жестоко вздрючили, а особисты забегали и стали шить дело: чья это
диверсия - оставить Ленинград на революционный праздник без любимца флота?
Флотское командование уже ощупывало, на месте ли погоны и головы.
Сталин недоверчиво относился к случайностям и недолюбливал их. Пахло
крупными оргвыводами.
И последовало естественное решение. У "Кирова" на Балтике был
систер-шип, однотипный крейсер "Свердлов". Так пусть "Свердлов" и
участвует в параде. Для разнообразия. Политически тоже выдержано - имена
равного калибра. Какая, собственно, разница. Как будто так и было
задумано.
А "Свердлов" в это время спокойно стоял под Кенигсбергом, уже
переименованном в Калининграде, в ремонте. Машины разобраны, хозяйство
раскурочено, ободрано, половина морячков в береговых мастерских,
ковыряются себе потихоньку. По субботам в увольнение на танцы ходят. И не
ждут от жизни ничего худого.
И тут командир получает шифровку: срочно сниматься и полным ходом
идти в Ленинград, с тем чтобы в ночь накануне праздника войти в Неву и
занять место во главе парадного ордера. Исполнять.
Командир в панике радирует в Кронштадт: что, как, почему, а где же
"Киров"? Вы там партийных деятелей не перепутали? Ответ: не твое дело.
Приказ понятен?
Так я же в ремонте!! - Ремонт прервать. После парада вернешься и
доремонтируешься. - Да крейсер же к черту разобран на части!! - Сколько
надо времени, чтоб быстро собраться и выйти? - Минимум две недели. - В
общем, так. Невыполнение приказа? Погоны жмут, жизнь наскучила? А... Ждем
тебя, голубчик.
И начинается дикий хапарай в темпе чечетки. Срочно заводят на место
механизмы главных машин. Приклепывают снятые листы обшивки. Командир
принимает решение: начинать движение самым малым на одной вспомогательной,
ее сейчас кончат приводить в порядок, а уже на ходу, двадцать четыре часа
в сутки, силами команды, спешно доделывать все остальное. Всем БЧ через
полчаса представить графики завершения работ.
БЧ воют в семьсот глоток, и вой этот вызывает в гавани дрожь и мысль
о матросском бунте, именно том самом, бессмысленном и беспощадном: успеть
никак невозможно! Командир уведомляет командиров БЧ об ответственности за
бунт на борту, и через час получает графики. Согласно тем графикам лап у
матроса шесть, и растут они вместо брюха, потому что жрать до Ленинграда
будет некогда и нечего, коки и вся камбузная команда тоже будут круглые
сутки завершать последствия ремонта. - Отлично; не жрешь - быстрей
крутиться будешь.
И тут вспоминают: а красить-то, красить когда?! Ведь ободрано все до
металла!!! Командир - старпому: сука!!! Помполит - боцману: вредим
понемногу?.. Боцман: в господа бога морскую мать. - Через час отходим!!! -
Боцман: есть.
За пять минут до отхода, командир голос сорвал, вопя по телефонам,
является старпом - доклад: задача выполнена. Командир: гигант! как?
Помполит: ну то-то же. Старпом: так и так, сводная бригада маляров
береговой базы на стенке построена. Пока мы на ходу все доделаем, они все
и покрасят, в лучшем виде. Приказ - принимать на борт?
Командир хлопает старпома по плечу, жмет руку помполиту, утирает лоб
рукавом, смотрит на часы и закуривает:
- Машине - готовность к оборотам. Приготовиться к отдаче швартовых.
Рабочих - на борт.
Старпом говорит:
- Может быть, взглянете?
- Чего глядеть-то.
А снаружи раздается какой-то странный шум.
Командир смотрит в лицо старпому и выходит на крыло мостика.
Вся команда, побросав, дела, сбилась вдоль борта. Свистит, прыгает и
машет руками.
А на стенке колеблется строй малярш. И делает матросикам глазки.
Папироса из командирского рта падает на палубу, плавно кувыркаясь и
рассыпая искры, а сам он покачивается и хватается за поручни:
- Эт-то что...
Старпом каменеет лицом и гаркает боцману:
- Это что?!
Боцман рыкает строю:
- Смир-рна! - и, бросив руку к виску, рапортует: - Сводная бригада
маляров в составе двухсот человек к ремонту-походу готова!
Малярши смыкают бедра, выпячивают груди, округляют глазки и
подтверждают русалочьим хором:
- Ой готова!..
Матросики по борту мечут пену в экстазе и жестами всячески дают
понять, что они приветствуют малярную готовность и, со своей стороны,
также безмерно готовы.
Командир говорит:
- Ну!.. - и закуривает папиросу не тем концом. - Ну!.. - говорит. - -
Да!..
Помполит говорит:
- Морально-политическое состояние экипажа! - А у самого зрачки по
блюдцу, и плещется в тех блюдцах то, о чем вслух не говорят.
А старпом почему-то изгибается буквой зю, и распрямляться не хочет. И
краснеет.
А рация в рубке верещит: "Доложить готовность к отходу!"
- Готовность что надо, - мрачно говорит командир, сжевывая папиросный
табак.
А боцман снизу - старорежимным оборотом:
- Прикажете грузить?
Командир машет рукой, как Пугачев виселице, и - обреченно:
- Принять на борт. Построить на полубаке к инструктажу.
И малярши радостной толпой валят по трапу, а морячки беснуются и в
воздух чепчики бросают, и загнать их по местам нет никакой возможности.
- Команде по местам стоять!!! - вопит командир. - Отдать носовой!!!
Потому что никакого времени что бы то ни было изменить уже не
остается. В качестве альтернативы - исключительно трибунал; а перед такой
альтернативой человеку свойственно нервничать.
И раздолбанный крейсер тихо-тихо отваливает от стенки, а малярши
выстраиваются на полубаке в четыре шеренги, теснясь выпуклостями, и со
смешочками "По порядку номеров - рас-считайсь!" рассчитываются, причем
счет никак не сходится, и с четвертого раза их оказывается сто семьдесят
две, хотя в первый раз получилось сто девяносто три.
Боцман таращится преданно и предъявляет в доказательство список
личного состава на двести персон. Персоны резвятся, и становится их на
глазах все меньше, и это удивительное явление не поддается никакому
научному истолкованию.
Болельщики счастливо - боцману:
- Да кто ж по головам-то! Весом нетто надо было принимать - без
упаковки!
Командир вышагивает - инструктирует кратко:
- Крейсер первого ранга! Дисциплина! Правительственный приказ! -
Замедляет шаг: - Как звать? Не ты, вот ты! Назначаешься старшей! Вестовой
- препроводить в салон. Боцман! - разбить по командам, назначить
ответственных, раздать краску и инструмент, поставить задачи! Через
полчаса доложить исполнение - проверю лич-но! Приступать.
И поднимается на мостик.
И под приветственный свист со всех кораблей они медленно ползут к
выходу из гавани.
Командир переминается, смотрит на створы, на карту, на часы, и
старпому говорит:
- Ну что же, - говорит, - Петр Николаевич. Вы капитан второго ранга,
опыт большой, пора уже и самостоятельно на корабль аттестовываться. Так
что давайте, командуйте выход в море. На румбе там восемьдесят шесть, да
вы и сами все знаете, ходили. А я пока спущусь вниз: посмотрю лично, что
там у нас делается. А то, сами понимаете...
И, манкируя таким образом святой и неотъемлемой обязанностью
командиру на входе и выхода из порта присутствовать на мостике лично, он
спускается в низы. И больше командира никто нигде не видит.
А старпом смотрит мечтательно в морское пространство, принимает опять
позу буквой зю, шепчет что-то беззвучно и звонит второму штурману:
- Поднимитесь-ка, - говорит, - на мостик.
- Ну что, - говорит он ему, - товарищ капитан третьего ранга. Я ухожу
скоро на командование, корабль получаю, вот после перехода сразу
аттестуюсь. А вам расти тоже пора, засиделись во вторых, а ведь вы как
штурман не слабее меня, и командирский навык есть, не отнекивайтесь;
грамотный судоводитель, перспективный офицер. Дел у нас сейчас, как вы
знаете, невпроворот, и все у старпома на горбу висит, так что примите мое
доверие, давайте: из гавани мы уже почти вышли, курс проложен -
покомандуйте пару часиков, пока я по хозяйству побегаю, разгону всем дам и
хвоста накручу. Тем более, - напоминает со значением, - ситуация на борту,
можно сказать, нештатная, тут глаз да глаз нужен.
И с видом сверх меры озабоченного работяги-страдальца старпом
покидает мостик; и больше его тоже никто нигде никогда не видит.
...И вот на третьи сутки командир звонит из своей каюты на мостик:
как там дела? где местонахождение, что на траверзе, скоро ли подходим? И с
мостика ему никто не отвечает. Он немного удивляется, дует в телефон и
звонит в штурманскую рубку. И там ему тоже никто не отвечает. Звонит
старпому - молчание. Он в машину звонит! корабль-то на ходу, в иллюминатор
видно! А вот вам - из машины тоже никаких признаков жизни.
Командир синеет, звереет и звонит вестового. И - нет же ему
вестового!
А из алькова командирского, из койки, с сонной нежностью спрашивают:
- Что ты переживаешь, котик? Что-нибудь случилось?..
Котик издает свирепое рычание, с треском влезает в китель.
- Ко-отик! куда ты? а штаны?..
Командир смотрит в зеркало на помятейшую рожу с черными тенями вокруг
глаз и хватается за бритву.
- Да и что ж это ты так переживаешь? - ласково утешает его из
простынь наикрасивейшая малярша, и назначенная за свои выдающиеся
достоинства старшей и приглашенная, так сказать, по чину. - У вас ведь еще
такая уйма народу на корабле, если что вдруг и случилось бы - так найдется
кому присмотреть.
Командир в гневе сулит наикрасивейшей малярше то, что она уже и так
получила в избытке, и, распространяя свежевыбритое сияние, панику и жажду
расправы вплоть до повешения на реях, бежит на мостик.
При виде его полупрозрачная фигура на штурвале издает тихий стон и
начинает оседать, цепляясь за рукоятки.
- Вахтенный помощник!!! - гремит командир.
А вот ни фига-то никакого вахтенного помощника. Равно как и прочих.
Командир перехватывает штурвал, удерживая крейсер на курсе, а
матрос-рулевой, хилый первогодок, норовит провалиться в обморок.
- Доложить!! где!! штурман!! старший!!
А рулевой вытирает слезы и слабо лепечет:
- Товарищ капитан... первого ранга... третьи сутки без смены... не
ел... пить... гальюн ведь... заснуть боялся... - и тут же на палубе
вырубается: засыпает.
Командир ему твердою рукой - в ухо:
- Стоять! Держать курс! Трибунал! Расстрел! Еще пятнадцать минут!
Отпуск! В отпуск поедешь! - И прыгает к телефону.
При слове "отпуск" матрос оживает и встает к штурвалу.
Командир беседует с телефоном. Телефон разговаривать с ним не хочет.
Молчит телефон.
Он несется к старпому и дубасит в дверь. Ничего ему дверь на это не
отвечает: не открывается. Несется в машину! Задраена машина на все
задрайки, и не подает никаких признаков жизни.
Кубрики задраены, башни и снарядные погреба, задраена кают-компания,
и даже радиорубка тоже задраена. И задраена дверь этой сволочи помполита.
И малым ходом движется по тихой штилевой Балтике эдакий Летучий Голландец
"Свердлов", без единого человека где бы то ни было.
И только с мостика душераздирающе стонет рулевой, подвешенный на
волоске меж отпуском и трибуналом, истощив все силы за двое суток
исполнения долга, в то время как прочие истощили их за тот же период,
исполняя удовольствие... Да мечется в лабиринтах броневого корпуса чисто
выбритый, осунувшийся и осатаневший командир, матерясь во всех святых и
грохоча каблуками и рукоятью пистолета во все люки и переборки. Но никто
не откликается на тот стук, словно вымерли потерпевшие бедствие моряки,
опоздало спасение, и напрасно старушка ждет сына домой.
В кошмаре и раже командир стал делить количество патронов в обойме на
численность экипажа, и получил бесконечно малую дробь, не соответствующую
решениям задачи.
Он прет в боевую рубку, и врубает ревун боевой тревоги, и объявляет
по громкой трансляции всем стоять по боевому расписанию, настал их
последний час. И таким левитановским голосом он это объявляет, что
матросик на руле окончательно падает в обморок. Крейсер тихо скатывается в
циркуляцию. Команда, очевидно, в свой последний час спешит пожить - не
показывается. И только вдруг оживает связь: машина докладывает.
Слабым таким загробным голосом докладывает:
- Товарищ командир... Третьи сутки на вахте... один... Сил нет...
прошу помощи...
- Кто в машине?! Где стармех?! Где вахтенный механик?!
- Матрос-моторист Иванов. Все кто где... мне приказали... обещали
сменить, значит... если я, то и мне... Что случилось у нас?
- Пожар во втором снарядном погребе!!! - орет командир по трансляции
и врубает пожарную тревогу. - Давай, орлы, сейчас на воздух взлетим!!!
Пробоина в котельном отделении!!! Водяная тревога!!! Тонем же на хрен!!! -
взывает неуставным образом.
И тогда повсюду начинают лязгать задрайки и хлопать люки и двери и
раздается истошный женский визг. И на палубу прут изо всех щелей и дыр
полуодетые, четвертьодетые и вовсе неодетые малярши и начинают бегать и
визжать, а через них валят напролом, застегиваясь на ходу, бодрые матросы
- расхватывают багры и огнетушители, раскатывают шланги и брезенты.
- Старпома на мостик!!! - орет командир. - Командиров БЧ на мостик!
И когда они, застегнутые не на те пуговицы и с развязанными шнурками,
вскарабкиваются пред его очи, дрожа и потея как от сознания преступной
своей греховности, так и от оной греховности последствий...
- Пловучий бордель, - зловеще цедит командир... - А-а-а... из
крейсера первого ранга - бардак?.. Что... товарищи офицеры!!! моральный
облик!!! несовместимый! из кадров! к трепаной матери! без пенсии! под
трибунал! за яйца! - Волчьим оскалом - щелк:
- Штурман!
- Так точно! - хором рубят штурмана.
- Местонахождение! Кто на румбе?!
И дает отбой тревогам:
- Баб - всех - в носовой кубрик! на задрайку! часового! найду где -
своей рукой! за борт! расстреляю!
Выясняется, что тем временем на траверзе рядом - Рига. Командир
приказывает менять курс на нее и шлепать в Ригу. И через пару часов
страшный, как после атомной войны, "Свердлов" своим малым инвалидским
ходом вваливается в порт и просит приготовиться к приему двухсот ремонтных
рабочих. Командир связывается с военным комендантом - убеждает обеспечить
уж их доставку домой, в Кенигсберг. Да нет, дисциплинированные; выполняли
срочное задание...
Выполнивших срочное задание малярш снова выстраивают на полубаке, но
уже под бдительной охраной, и командир принимается лично пересчитывать их
по взлохмаченным головам. Может, если б он их по другим местам считал, то
и результат получился бы другой, а так у него получилось девяносто семь.
- Или через пять минут я сосчитаю до двухсот, - говорит обозленный
своими арифметическими успехами командир старпому, - или через пять минут
на крейсере открывается вакансия старшего помощника. Тебя в школе устному
счету не учили? так получишь прокурора в репетиторы.
И бедных малярш, размягченных и осоловевших от военно-морского
гостеприимства, извлекают из таких мест корабля, по сравнению с которыми
шляпа фокусника - удобное и просторное жилище: из шкапчиков, закутков,
рундуков, шлюпочных тентов, вентиляционных шахт, топливных цистерн и
водяных емкостей. И через полчаса их сто пятьдесят шесть.
Старпом плачет и клянется верностью присяге.
- Боцман, - осведомляется командир, - ты на Колыме баржой не
заведовал? Аттестую!!
И боцман, скрежеща зубами, буквально шкрябкой продирает все закоулки
корабля, и малярш набирается сто девяносто три.
- Ладно, хрен с ним, - примирительно останавливает командир, тем
более что из недостающих семи одна, самая качественная, спит у него в
каюте. - Время не позволяет дольше. Сгружай на фиг, ... ... ...!
"Свердлов" швартуется к стенке, спускает трап, и опечаленные малярши
ссыпаются на берег, рассылая воздушные поцелуи и выкрикивая имена и
адреса. Вслед за чем крейсер незамедлительно отваливает - продолжать свой
многотрудный поход.
Объем незавершенных работ и оставшееся время друг другу
соответствует, как комбайн - полевой незабудке. Командир принимает решение
сосредоточить все усилия на категорически необходимом. Первое: кончить
сборку главной машины, в Неву-то с ее фарватером и течением на вспомогаче
не очень зайдешь. И второе: полностью произвести наружную окраску, без
чего ужасный внешний вид любимца флота может быть не одобрен
командованием.
И вот шлепает крейсер самым малым, а на мачтах, трубах, за бортом
болтаются в люльках матросики и спешно шаровой краской накатывают красоту
на родной корабль. Весело работают! перемигиваются и кисти роняют.
И кое-как, командир на грани инфаркта, они действительно под обрез
успевают, и на исходе предпраздничной ночи проходят Кронштадт, входят на
рассвете в Неву, и обнаруживается, что буксиров для их встречи и проводки,
конечно, нет. Как обычно на флоте, одной службе не полагается знать планы
другой, и коли доподлинно известно, что "Киров" подорвался и в параде не
участвует, то с чего бы портовой службе слать ему буксиры. А о геройском
подвиге "Свердлова" ее не информировали. И "Свердлов" самостоятельно
вползает в Неву, проходит мост лейтенанта Шмидта... а это совсем не так
просто - тяжелому крейсеру в реке своим ходом протискиваться к стоянке и
вставать на бочки. Течение сильное, фарватер узкий, места мало, осадка
приличная - того и гляди сядешь на мель, подразвернет тебя поперек
течения, и - сушите весла и сухари, товарищ командир.
И командир, в мокром насквозь кителе, отравленный бессонницей и
никотином бесчисленных папирос, заводит-таки крейсер на место! А сверху
сигнальщик торжественно поет, что у ступеней Адмиралтейства стоит, судя по
вымпелу, катер командующего флотом, и сам командующий, горя наградами и
галунами парадной адмиральской формы, наблюдает эволюции своего
дубль-флагмана.
"Свердлов" замирает точно в предназначенной ему позиции, напротив
Адмиралтейства, и начинает постановку на бочки. И тут до всех доходит, что
бочек никаких нет. По той же причине - раз нет "Кирова", значит, не нужны
ему здесь и бочки, а насчет приказа "Свердлову" на срочный переход - не
портовой службы это собачье дело, им об этом знать раньше времени, вроде,
и по штату не полагается. Короче - не к чему швартоваться.
Командир поминает, что покойница-мама еще в детстве не велела ему
приближаться к воде. И, естественно, приказывает отдавать носовые якоря. А
это маневр не простой: надо зайти выше по течению, до самого Дворцового
моста, ставить якоря и тихо сползать вниз по течению, пока якоря возьмутся
за грунт, и чтоб точно угадать место, где они уже будут держать. И из-под
командирской фуражки валит пар.
А адмиральский катер тем временем, не дожидаясь окончания всех этих
пертурбаций, срывается пулей с места, красивой пенной дугой подлетает и
притирается к борту, ухарь-баковый придерживает багром, вахтенный
горланит:
- Адмиральский трап подать! - и адмиральский трап с четкостью
опускается до палубы катера. И адмирал со свитой восходит на крейсер, под
полагающиеся ему по должности пять свитков и чеканный рапорт дежурного
офицера.
Адмирал следует на мостик, который командир до окончания постановки
на якоря покидать не должен, с удовольствием наблюдает за последними
распоряжениями, оценивает распаренный вид командира, благосклонно
принимает рапорт и жмет руку:
- Молодец! Службу знаешь! Ну что - успел? то-то. Благодарю!
Командир тянется и цветет, и открывает рот, чтоб лихо отрубить:
"Служу Советскому Союзу!" Но вместо этих молодецких слов вдруг раздается
взрыв отчаянного мата.
Адмирал поднимает брови. Командир глюкает кадыком. Свита изображает
скульптурную группу "Адмирал Ушаков приказывает казнить турецкого пашу".
- Кх-м, - говорит адмирал, заминая неловкость; что ж, соленое слово у
лихих моряков, да по запарке - ничего... бывает.
- Служу Советскому Союзу, - сообщает, наконец, командир.
- Пришлось попотеть? - поощрительно улыбается адмирал.
И в ответ опять - залп убийственной брани.
Адмирал злобно смотрит на командира. Командир четвертует взглядом
старпома. Старпом издает змеиный шип на помполита. У помполита выражение
как у палача, да угодившего вдруг на собственную казнь.
Матюги сотрясают воздух вновь, но уже тише. А над рассветной Невой,
над водной гладью, меж гранитных набережных и стен пустого города,
разносится непотребный звук с замечательной отчетливостью. И эхо
поигрывает, как на вокзале.
Адмирал вертит головой, и все вертят, не понимая и желая выяснить,
откуда же исходит это кощунственное безобразие.
И обращают внимание, что вниз по течению медленно сплывает какое-то
большое белое пятно. А в середине этого пятна иногда появляется маленькая
черная точка. И устанавливают такую закономерность, что именно тогда,
когда эта точка появляется, возникает очередной букет дикого мата.
- Сигнальщик! - срывается с последней гайки в истерику командир. - -
Вахтенный!!! Шлюпку! Катер! Определить! Утопить!!!
Шлепают катер, в него прыгает команда, мчатся туда, а с мостика
разглядывают в бинокли и обмениваются замечаниями, пари держат.
Катер влетает в это пятно, оказывающееся белой масляной краской. Из
краски выныривает голова, разевает пасть и бешено матерится. Булькает, и
скрывается обратно.
При следующем появлении голову хватают и тянут. И определяют, что
голова принадлежит матросу с крейсера. Причем вытягивается из воды матрос
с большим трудом, потому что к ноге у него намертво привязано ведро. Вот
это ведро, естественно, тащило его течением на дно. А когда ему удавалось
на две секунды вынырнуть, он и вопил, требуя спасения в самых кратких
энергических выражениях.
Оказалось, что матрос сидел за бортом верхом на лапе якоря и срочно
докрашивал ее острие в белый цвет. И когда якорь отдали, пошел и он.
Забыли матроса предупредить, не до того! красить-то его послал один
начальник, а командовал отдачей якоря совсем другой. Ведро же ему надежным
узлом привязал за ногу боцман, чтоб, сволочь, не утопил казенное имущество
ни при каких обстоятельствах.
Командир, пред адмиральским ледяным презрением, из-за такой ерунды
обгадилась самая концовка блестящая такой многотрудной операции - хрипом и
рыком вздергивает на мостик боцмана:
- А тебе, - отмеряет, - твой матрос?! - десять суток гауптвахты!!
Несчастный боцман тянется по стойке смирно и не может удержаться от
непроизвольного, этого извечного вопля:
- За что!.. товарищ командир!
На что следует ядовитый ответ:
- А за несоблюдение техники безопасности. Потому что, согласно
правилам техники безопасности, при работе за бортом матрос должен был быть