СЕВАСТОПОЛЬ. ГОД 1920-й. ИСХОД – EXODUS (АЛЬБОМ) 
Отрывок из материалов только что изданного альбома презентация которого состоялась 23 декабря в конференц-зале «Адмирал» в Севастополе.

Отрывок из книги «СФАЯТЪ» (Очерки из жизни Морского Корпуса в Африке). Н. Н. Кноринг. (БИБЛИОТЕКА «Иллюстрированной
России». Париж.)

           В альбоме собран редкий исторический материал, повествующий о трагических событиях, происходящих в Севастополе осенью 1920-го года.

          Часть материалов представлена документами того времени из архивов и частных коллекций.

          В данном издании публикуется список чинов, служивших в Севастополе и покинувших Крым в ноябре 1929-го года.

          Рано утром 21 дек. н. с. Мы входили в Бизерту. Полуразрушенный германской миной волнорез «служил» обычным маяком. Мы прошли каналом, который соединяет большое внутреннее озеро с морем; этот канал проектировался ещё в древности. Сейчас же, справа, развернулась пальмовая аллея перед пляжем. Низкие, толстые, густые пальмы посажены, как в кадках, и кажутся искусственными. Высокие пальмы и в сквере. Вокзал с башней в мавританском стиле. Вдали казармы белые, стройные, всё же восточные по виду. Перед нами развёртывался город, чистый, живописный. Пригородные  к нему зелёными кучками садов, вдали очень красивых. Мы стали ближе к противоположному берегу, против дачи морского префекта.
          Мы долго рассматривали эту африканскую землю, на которую вступить. За городом виднелись поля, сплошные маслиновые рощи, которые замыкались очертаниями гор, и нам казалось, что там, за этими горами, начинается сама пустыня. У каждого города, каждой местности на земле, есть свой запах, своё отличие, что висит в воздухе. Это неслось и к нам вместе с белыми плащами арабов, в красных фесках с громадными кистями, красными шеями рабочих с бронзовыми босыми ногами, криками ослов и звоном бубенчиковизвзчиков-одноколок. Вместе с любопытством рождался вопрос: что будет с нами? Но этот вопрос ставился не на всю глубину, а только в пределах ближайшего времени, почти завтрашнего дня. Не было ни огорчений, ни сожалений, пройден утомительный путь и вот она – пристань, чужая, совсем чужая… Но бодрости было много, и столько надежды! И надо всеми сложными переживаниями висело желание поскорее опуститься на землю, занять на ней своё место, и только бы получше занять, захватить его – а там видно будет…
          Мы себя чувствовали живыми частями огромной машины, имевшей свой разум и внутреннюю силу, которые и пустят эту машину в ход. А мы, живые винтики, заработаем каждый на своём месте.  Существует твоё «я» только в той степени, в какой ты связан с этой машиной. Это сознание кабалило, но успокаивало и странно примиряло. Я думаю, что также смотрели эти скалы, маслиновые рощи и белые плоские крыши из тёмных трюмов турецких фелюг, скованные пленники невольничьих караванов триста, двести, а то и сто лет назад. Горькие думы о хате на «рiдной Полтавщiнi» истомили сердце и выплакали все слёзы. И теперь одна мысль, одно желание – скорей бы куда-нибудь сесть на землю, а там, что Бог даст…
          «Константин» оказался в Африке первой ласточкой. Местные власти не вполне были осведомлены в том, что происходит, когда несколько дней спустя один за другим стали входить в канал и размещаться на внутреннем рейде русские военные корабли. Встреча каждого была для нас радостью, как встреча соотечественника на улице незнакомого города. Пришли ледоколы, пришли миноносцы, с ним на буксире красный недостроенный «Цериго». Целый праздник был, когда одним из последних показались за волнорезом огромные башни «Генерала Алексеева». Мощно и грузно вошёл он в гавань, сбив с якоря на пути, как пробку, один из бакенов. С приходом «Алексеева» который вёз кадетов, как бы соединились обе половины Морского Корпуса.
          Но особенно торжественно вошёл «Генерал Корнилов» Появление его Было незабываемо трогательно. «Корнилов» пришёл последним заключительным аккордом. На нём был командующий эскадрой адм. Кедров, стоявший на мостике со штабом. На каждом корабле был выстроен почётный караул. И когда с флагманского корабля  раздавался сигнал – проникновенные, продолжительные, со «слезой, дрожащие звуки горна, каждый корабль отвечал на приветствия адмирала…
                                                                                                       *
                                                                                                     * *
          Берег был близко, но земля была далека. На грот-мачте был поднят  жёлтый флаг – мы в карантине. Некоторое время спустя мы покинули уютные помещения «Константина» и перебрались на «Кронштадт», огромный океанский пароход, приспособленный под мастерские. Действительно, это была какая-то плавучая фабрика… В одном отделении визжали пилы, в другом – металлические свёрла, внизу, в преисподней,пыхтели пламенным огнём горны, и ухал паровой молот. На пароходе были сотни механических станков и громадное количество материалов. Было очень жаль, что французы взяли себе этот пароход – на нём, в его мастерских тысячи беженцев могли бы найти себе работу…
          Мы расположились на полу в одной из мастерских среди станков, колёс, приводов. Ночью, повёртываясь с боку на бок, стукались головой о какие-то металлические части. Здесь мы встретили Рождество, и о. Георгий растрогал нас в церкви, заставив вспомнить о снежной морозной рождественской ночи в России… А на новый год была ёлка на «Алексееве» в Морском Корпусе, и я отправился туда. Ёлка была устроена на юте, вокруг неё собрались кадеты, подчищенные и подтянутые. Три громадных орудия смотрели из башни. Били склянки, по особому в этот день – удар из трёх частей… После молебна и общего поздравления, я сказал несколько слов, как историк. Я вспомнил прообраз нашей ёлки в Риме, как праздник золотого века, праздник рабов, напомнил, что  древности место, где мы находились, было одно из перекрёстных путей мирового невольничьего рынка. Мечты о золотом веке на палубе военного корабля в эпоху гражданской войны звучали, может быть, глухо, особенно в присутствии пушек, но исторически здесь мы прошли мимо бухты Карубы и «Алексеева», стоявшего вдалеке от неё; прошли большое озеро и причалили к пристани Ферривилля. Отсюда тронулись в госпиталь для дезинфекции. После довольно неприятной процедуры купанья в полухолодной воде и весьма поверхностной дезинфекции, мы, облачившись в пижамы, вошли в больничные бараки. Три дня, проведенные здесь, показались нам раем. Вкусная госпитальная еда (мы за ней ездили с маленькими каретками на рельсах), вино, масса новых впечатлений, тёплые дни, когда можно было сидеть без пальто солнце, – всё это успокаивало нервы, а когда вечером, откинув белые, пушистые одеяла, мы утонули в пружинах госпитальных кроватей и спали на чистых простынях, без всякой предварительной «регистрации», – хотелось подольше не уходить из этих простых больничных бараков.
По-видимому, то же самое испытывала и дамская половина Морского Корпуса. Дамы очень стеснялись своего костюма, и мы много смеялись, как они жались во фланелевых пижамах и коротких штанишках в обтяжку.