МЕМОРИАЛ И МАЛЬЧИКИ

Говорят, не осталось совсем идеалов. И времена такие, и нравы, и страна такая.

Все эти разговоры – от недостатка опыта и переизбытка социального цинизма, подобная симптоматика сейчас наблюдается практически у всех – независимо от возраста и статуса.

А я вот обнаружил кое-что совсем противоположное – именно у нас, и не далее, чем год назад.

Времена, кстати, не изменились – тут я согласен с противной мамашей из фильма “Москва слезам не верит”. Поменялись люди, и я совершенно четко помню, когда это произошло. Конец 1992-го и начало 1993-го, ничуть не раньше и никак не позже.

Я заехал тогда поздравить с Рождеством Игоря – когда-то он был моим тренером, а потом стал собеседником, хотя больше всего нам нравилось вместе молчать, выпивая. Иногда сами собой возникали общие темы – политика и гастрономия, медленно, как листья в сентябрьские будни, падали наши реплики. За столом, подобно слайдам, мелькали виртуальные третьи. Кто на сборах в олимпийской, кого сломали “на России” в полуфинале, кто отслужил; кто, получив погоны, только распределился, кто сидит, кто сам тренирует, кто ушел в буддисты, а кто – в монахи (тут пропорция всегда почему-то выходила равной).

Игорь имел и фамилию, и отчество – “Николаич”, но все знали его по имени, а еще больше – как Игорька. В прежней жизни он был майором ДШБ (десантно-штурмовая бригада) и мастером спорта. Был везде, где тайно воевала страна, и Афган считал лишь эпизодом, а Вьетнама не застал возрасту.

Тогда, на Рождество 93-го, я обнаружил квартиру Игоря и самого Игоря в ремонте. Бригада была отпущена по случаю праздника (но не праздников), однако ее присутствие ощущалось – спецовки в прихожей, под ними – битые кроссовки в шпаклевке, торчащие из стен хвосты проводки, густые ремонтные запахи и – сварливое недоумение Игоря:

– Я им говорю: мебель мне нужна “под Людовика”… Видел у одного – ничего, хорошо. А они мне: какого Людовика, их штук восемнадцать было, пока на гильотине не казнили. Историки, бля. Сказал им, сами должны знать, а я уж тут решу, тот Людовик или не тот, и кому из вас гильотину делать… Нет, говорят – давай денег, поедем в Москву за журналами, пальцем ткнешь. Ну, а так нормальные ребята, молодые, и тебя, сказали, знают.

Феномен ремонтной бригады обескураживал. Тогда жилища ремонтировали сами отцы семейств-квартиросъемщики, годами готовясь и пошагово доставая обои-побелку-краску-клей.

“У нас бардак, но не обращайте внимания, можно в обуви, мы тут с ремонтом затеялись, никак не начнем”.

“Да вот, не пугайтесь, ремонт у нас, планировали в месячишку обернуться, а целый уже год, всё никак не разгребемся”.

“А, проходите, и не смущайтсь, у нас ремонт только недавно закончился”.



“Людовик”, неизвестный порядковым номером, решительно убедил меня, что Игорек взял – и сделался богатым.

– Машину хочу брать. “Мерседес” предлагают, не новый, но Германия, ребята из группы войск гоняют. Отказался – что я, браток или барыга? Возьму “Волгу”, тридцать первую, и комфортно, и люди уважать будут, – объяснял Игорь на кухне, пока ремонтом не тронутой, сидя в кресле, футболке и трико, и разливая по стопкам “Распутин”.

– А то тебя не уважают…

– Это да. Но тут, Лёшка, другое – положение уже требует. Пора приходить в соответствие.

Богатство конца 92-го и начало 93-го было другим – не столько легким и внезапным, сколько лишенным функционала. Чистая идея. Поэтому потолочная лепнина, мебель “под Людовика” и японская вертушка (на колонках – россыпь неряшливых конвертов – винил, “Мелодия”, но сверху фирменный Burn, 1974, Deep Purple) в хрущевской двушке – это был разумный вариант. И неправ будет тот, кто здесь разглядит жлобские черты в золотой душе Игорька.

Летом того же года на дачу общего знакомого он приехал на новой тридцать первой “Волге” с женой Мариной. Игорек явно завершил ремонт, и не только в квартире. Белый костюм, не химическим поролоновым блеском, но ровным светом подлинности отливавший на солнце, тонко поблескивающие, самые светлые из темных, очки; он постройнел и стал много моложе, хотя всегда казался человеком без возраста, застывшим в своих ранних сороковых.

Игорь и раньше менял внешность в странной зависимости от трудов тренера-универсала. Готовя “на область” борцов-вольников (“Ну, и что. Конечно, пердят. Бывает, и обсираются”, – успокаивал он наших тяжеловесов), распускал живот, рукой в кармане энергично теребил промежность, выставлял голову седым ежом вперед. Когда немного разрешили, точней, перестали запрещать карате, и он набрал группу – в морщинках его лица появилось что-то шаолиньское – чужое и древнее.

Но сейчас было ясно: Игорек не поменял вид единоборств, а ушел с ковра победителем. Может, не навсегда. Но надолго. Утвердительно ответил на давний вопрос – есть ли хорошая жизнь после.

Не узнать было и Марину: верней, раньше никому и не приходило в голову ее узнавать. Она стала яркой блондинкой и человеком как бы от Игорька отдельным, хотя держались они дружными детьми, за руки.

Мы встречались и после, много, но запомнил их я именно такими, молодыми и летними – по аккуратной дорожке садоводства идут, улыбаясь, как живые продолжения света.

Игорь не был ни в бизнесе, ни, я уверен, в криминале. (Назову это движение так). То есть, конечно, крёстноотческая традиция, светлой своей стороной, без крови, преобладала в его развернувшейся деятельности. Крови он в свое время насмотрелся и, понятно, нанюхался, ею отнюдь не смущался – скорее, брезговал. Как-то в разговоре – редчайший момент откровенности – он определил себя не отцом, а братом. “Сводным братом”. Он умел и любил соединять людей, в ясном только им, общем деле, причем до появления Игоря они могли не подозревать, что дело это – их общее. Он лихо и мгновенно проводил изящную кривую между федеральным министром, владельцем одного из “чечен-банков” и местным красным директором так, что они не просто расходились довольные выгодой и друг другом, но продолжали многолетне вести дела, и, нежно скалясь, обниматься при встречах – часто отменяя ради таких встреч все заботы текущей жизни.

Со временем мне стало казаться, будто еще в юности Игорек вступил в тайный и могущественный орден, достиг там степеней высоких и неизвестных, а теперь преумножает силу и славу организации, используя энергию ее членов в мирных целях, эксплуатируя лучшие их, независимо от занимаемого положения, черты. Поскольку худшие в его присутствии проявлять было нельзя, да и невозможно.

В итоге и официально он стал вице-губернатором одной из центральных областей, по соцсфере и молодежной политике (еще – спорт и туризм в придачу). Там и погиб, на “Мерседесе” и трассе. Раннее утро, “Камаз”, неживой русский асфальт – виктор-цоевская, распространенная ныне смерть…

Ребята попытались воссоздать неточную, разумеется, и не столь эффектную практику его ордена. Называлось это – “друзья Игоря”. Помимо легкого толкания локтями для выяснений, кто действительно друг, а кто возник после, но пусть уж его, люди проводят крупный турнир – дзюдо, юноши, призовой фонд – “Ниссан-Альмера”, из Японии. “Мемориал Игоря”. Помним; уже не скорбим – отошло и отболело, заполнилось легким светом печали. Марина серьезно поднялась, помогать ей не надо, сама всем помогает, две дочки Игоря учатся, старшая хорошо замужем.

На мемориал съезжаются многие и отовсюду. Старые спортсмены во главе с пермским авторитетом – невысоким, крепким, с неизбывной страстью к уменьшительным, по ходу произнесения тостов – “Игоречек”, “жена-татарочка”, “Мариночка”, “дзюдоистики”. Кремлевский генерал и подполковники. Чемпионы мира по русскому армейскому рукопашному и тайскому кикбоксингу – как правило, кавказцы. Депутаты Госдумы олимпийской квоты. Наши директора хоккейных клубов, бассейнов и футзалов, главы районов, где охотничьи угодья, руководители клиник и пароходств, жены, мамы, выросшие дети. Ингуш, истопивший гостям русскую баню и разделавший барана. Советники губернаторов и советские терминаторы. Поэт, начинавший как коммерсант, и коммерсы, склонные к поэзии жеста, сиречь спонсоры.

Почти не бывает ярко выраженных чиновников и местных олигархов.

Торжества после турнира проходят в ресторане “Воздушный”, два этажа рядом с аэропортом (для тех гостей, кому лететь; конечно, через vip-зал). Долгий вид на Волгу, центр и родной район Игоря. Ресторан на время выборов (которые, с небольшими промежутками, идут у нас беспрерывно) становится центром политической жизни, поскольку участникам выборной борьбы место представляется нешумным и удаленным от страстей, и выходит, что заблуждаются они на сей счет глубоко и массово.

Бывает, что, изображая изо всех сил незаметность, крадутся в зал начинающий кандидат в депутаты с видным политтехнологом, и вдруг попадают стол в стол с активистами правящей партии, которые, звеня посудой с пивом и коньяком, упражняясь в колхозном византийстве, громко шепчут, как бы развести на полупроходное место в партсписке очередного, возжаждавшего бюджетной близости, буратину из строителей или продуктовых ритейлеров. Через полчаса, во главе свиты, прибывает жена московского банкира – он прикупил ей здесь небольшую, размером как раз с один мандат, партию. А когда наши игроки, скомкав разговор, семенят на выход, их успокаивает седобровый, со следами былой выправки, гардеробщик:

– Это чё… Буквально полчаса перед вами Слиска с Третьяком отбывши…

В прошлом году на турнир прибыл виднейший вор в законе, сибиряк, звезда славянского воровского клана. Соратник Дед-Хасана, подписант многих знаменитых маляв, в том числе последней, призывающей братву к расправе с лидером “лаврушников”. Это был грузноватый, крепкий старик, с густейшей седой шевелюрой и разнообразной охраной – от заметного человека в мусульманской шапочке (“бродяга, очень уважаемый” – прожужжал кто-то у меня над ухом) до сорокалетних парней с волчьими, вынюхивающими острыми лицами, в серых длиннорукавных рубахах и серых же, чуть клешенных, брюках. Я такие последний раз видел совсем в семидесятые, еще до знакомства с Игорем, к которому, забыл сказать, отец определил меня десятилетним мальчишкой.

Наш смотрящий, кабардинец Алим, с которым я немало парился в бане и выпивал, в былинные годы он заехал на малолетку тринадцати лет, а теперь стал родственником президента Кабарды, вернее, его родственник стал президентом, повел меня знакомить со “Старым”.

Именно так надо было его называть; “Вовка” или “Володя” – обращались только близкие, и – когда-то – оказывается, Игорь.

– Слышал, – просто сказал Старый, вяло подержав мою руку. И добавил: хорошо, что мы, когда Игорька уже нет, держимся друг за дружку, бегаем вместе, меж собой не закусываемся. А то вон жизнь какая.

Выглядел Старый недоброжелательно – не по отношению ко мне, а вообще. Капризно. Неофициальный старший среди “друзей Игоря”, Колян, успел рассказать, досадуя:

– Прилетает Старый, заселяется в “Коралле”. И давай мне на мобильник: Колян, достань клубнички, фруктиков, старенький, мол, с северу… Думает, на Волгу приехал, так тут в мае своя клубника ведрами. Всё в своем восемьдесят шестом году живет. Побежал, купили импортной. Обманул ворА, грех это.

Когда приехали на банкет в “Воздушном”, вор развалился на лавочке – золотой Rolex мирно соседствовал с выцветшими татурованными перстнями, а белоснежные носки – с черными туфлями. Он оказался как бы в центре небольшого, но чрезвычайно пестрого и деятельного мира, мимолетно обращенного им в собственность. Мерили шагами свою траекторию серые охранники, гости, кружками и по парам, беседовали о бизнесе, Игоре и рыбалке, кружилось вокруг скамейки несколько штук детей. Но вскоре Старому благодушествовать надоело, он стал божком капризным и придирчивым:

– Чей ресторан?

– Да тут армяне, Старый, у нас – нормальные люди, навстречу идут…

– Армяне… У меня в городах армяне тихо сидят, как паучок под шконкой. Не то, что ресторан, ремонт обуви без нас не откроют. А здесь – такой дворец отгрохали, хорошо, видать, поднимают. Армяне…

Позвали подняться в банкетный. Народ, уважительно пропуская друг друга, женщины впереди, потянулся в зеркальные двери. Старый, чуть успокоившись после армян, продолжал сидеть в центре своего мира, сопя и щурясь.

– Старый, пойдем, наверх зовут. Посидим, Игорька помянем.

Вор молчал, будто совсем не слышал. Напряжение в его мире сгущалось резко и зримо, как в кабине рентгеновского аппарата. Он, найдя нужной концентрацию, сказал, впервые громко и очень отчетливо:

– Я – С МЕНТАМИ – ЗА ОДИН – СТОЛ – НЕ СЯДУ.

Я понял, кого он имеет в виду. Строго говоря, ментами они, конечно, были, но, если не строго – то не совсем, ибо служили офицерами в транспортной милиции. Маленькие подданные Ее Величества Коррупции, в штатском и дизайнерском – от G. Armani, подкачанные красавцы с гладкими лбами и затылками, клубный соблазн пригламуренных студенточек; даже сквозь майский, горячий и уже пыльный день прорывалась свежесть их парфюмов.

– Вы охуели, люди? – интересовался и клокотал Старый. – Вы на что меня подписываете? Или офаршмачить хотели? Алим, с тобой за косяк этот отдельный еще разговор будет… Игорь, да, по всем понятиям ремешок был, автоматное рыло, но его я любил и уважал, как брата. Вы не меня, вы его – золото-человека, в какой блудняк вгоняете…

Я вдруг почувствовал себя ребенком, который, случайно или намеренно, но спешно и жадно, в щелочку наблюдает чужие недетские дела.

К Старому спустилась Марина, чтобы наклониться к уху и тихо поговорить.

– Ничего, Мариночка, ничего, дорогая. Ну, какие проблемы… Кушайте, отдыхайте; старенький здесь посидит, подумает: фонтанчик, травка зеленая. Тут хорошо у вас…

Скандал и хоровод вокруг Старого разрастался, пока не исчезли транспортные менты. Возможно, им накрыли отдельно, но это вряд ли. Припоминаю, как обиженно колыхался, сорвавшийся со стоянки, тупой зад их тойоты-лэнд-крузер-джипа.

Старый за столом еще побуркивал, посапывал, как остывающий вулкан; отправлял на улицу то одного из серых охранников, то другого, но скоро отошел и посветлел. Сказал даже тост – у него был усталый вид человека, защитившего идеалы.

А вы говорите…

На следующий день позвонил приятель, всегда желавший знать, что происходит в городе:

– Слушай, ты не знаешь, кто такой, седой и авторитетный, к нам приезжал?

– Мемориал Игоря прошел. Может, оттуда?

– А, ну да, точно. Мы в аэропорту партнеров встречали, немцев, делегацию. И тут эти – какой-то старый вор с охраной, ну и типы они у него… Но самое интересное, а? Они через депутатский, а за ними, на таком расстоянии, чтобы и не сильно близко, но чтоб сильно заметно, генерал… Тот самый, отдел борьбы с экономическим беспределом. От одного имени у наших коммерсов, самых уцелевших твердых ребят, коленки в пляску. Провожает, уважает… Так они прошли, и у него вид стал мутный донельзя. Как будто только что отняли кусок счастья, а он верит – не все еще потеряно… Я немцам объясняю: это у нас тут русская мафия, русская мафия! Чего б они понимали… Но галдят, лопочут.

Кстати сказать, с одним из тогдашних ментов-изгнанников я регулярно встречаюсь в спортклубе и здороваюсь первым. С некоторым смущением.

С таким же смущением я приветствую двух знакомых верстальщиков, которые в любую погоду пьют из бутылок пиво на подоконнике книжного магазина. Их место встречи изменить нельзя – видимо, по причине того, что дома жены, а заходить куда-то – дорого, даже если дешево, присаживаться надо, разговаривать, а времени давно нет. Может, у книжного собираются они не каждый день, но ведь и я отслеживаю новинки один, иногда два раза в неделю… Они, здороваясь со мной, наверное, думают – и чего таскается чуть не каждый день, чего там ищет…

В книжном я слежу не только за новинками, но и за детьми. Дети в книжном – это не дети в “Игрушках” или, пуще того, в “Макдональдсе”. Это, наверное, те же самые, но совсем другие дети. Они шевелят, как белочки, яркие обложки и устремляют вверх любопытные носики. Больше всего мне нравятся маленькие очкарики, лучше девочки-очкарики (у меня дочка, и она носит очки, тоненькие, изящные, пластик), но вчера я видел мальчика-очкарика. Начинался май, и било сквозь огромные окна солнце, а он стоял в лучах и продолжал свет рыжей своей макушкой. Мне захотелось для него будущего, и чтобы в этом будущем не случилось у него нужды в единоборствах.

Волга №3-4. http://magazines.russ.ru/volga/2012/3/k13.html