БОРИС ПАХОМОВ

Родился в г. Ивдель Свердловской области в семье военнослужащего. Отец родом из Питера, мать - из русского села в Харьковской области. После того, как отца забрали на фронт, мать со мной эвакуировалась в г. Андижан в Узбекинстане: была угроза, что я заболеваю туберкулезом. Когда был освобожден Северный Кавказ, где жила моя бабушка, мы переехали к ней. Это был, кажется, февраль 1944 г. Затем - конец войны и развод матери с отцом, он на фронте нашел боевую подругу, которая успела родить от него ребенка.
 Окончил десятилетку хорошо, но в институт дважды не смог поступить: мешало мое отчество. Однако оно не помешало мне попасть в Армию, куда я ушел с удовольствием и с таким же удовольствием отслужил там три года в Погранвойсках в Прибалтике. После демобилизации окончил с отличием Кишиневский Госуниверситет по специальности "Вычислительная математика" и из чистейшего любопытства и тоже с отличием - Университет Марксизма-Ленинизма при ЦК Компартии Молдавии, который много дал мне в смысле понимания философии, экономики и социальной психологии. Основная профессия - программист. Работал на различных должностях в народном хозяйстве, начиная от простого программиста и кончая должностью директора Республиканского информационно вычислительного центра Министерства. Награжден медалью "За трудовую доблесть". Автор нескольких книг по современному программированию, вышедших в Петербурге в издательстве БХВ. Автор сборников стихов, рассказов и повестей, поэм и одного романа . Член Международной Федерации Русскоязычных Писателей (г. Будапешт).

_____________________________________________________________________________________________________


Урок литературы


Сегодня Лидии Захаровне что-то неможилось: сильно ломило спину и противная дрожь в ногах не позволяла передвигаться даже по квартире. К тому же и с головой что-то не ладилось: то ли болела, то ли кружилась немного. Но на такую мелочь Лидия Захаровна уже давно привыкла не обращать внимания: её долгая учительская деятельность приучила её к этому. Вот спина... Сегодня первый урок был в восьмом "Б". Сочинение. Тема была очень важной: "Патриотизм в Советской литературе". Никак нельзя пропустить. Директриса на днях вызывала её к себе и вне плана приказала провести в старших классах сочинение на тему любви к Родине, к Партии, к Великому Сталину.

Стояла зима 1945-го года, их небольшой посёлок ещё не остыл от недавней оккупации, от жарких партизанских боёв в окружающих его горах, покрытых густыми малопроходимыми лесами, от жестоких бомбардировок и артобстрелов, после которых, наконец-то, повыгоняли немцев, каждый день шарашивших по дворам с требованием "Мамка, давай млеко, курка, яйки, чушка давай!" и за малейшее непослушание стрелявших без разбора из своих куцых автоматов направо и налево.

Несмотря на то, что уже почти год, как школа начала вновь действовать, в классах было по три с половиной калеки, писать было не на чем и нечем. Но если с ручками и чернилами ещё кое-как обходились (ручки с почти уже поржавевшими перьями сохранились ещё с довоенных времён, а чернила готовили из ягод бузины, обильно произроставшей в этих местах), то с тетрадками была прсто беда: тетрадок просто никаких и не было. Нигде. Ни у кого. Во всём посёлке их было не сыскать. Вместо тетрадок ребятня писала на старых газетах, которые директриса получала в районе строго по лимиту и так же, строго по лимиту, выделяла на каждый класс. Зато домашним было хорошо: сначала они прочитывали старые газеты, обсуждали дома все почерпнутые из них новости, а уже потом с большим трудом разбирали в них каракули своих отпрысков.

Сочинение никак нельзя было пропустить. Лидия Захаровна, кое-как одевшись, пошла было к выходу, захватив с собой небольшую холщёвую женскую сумочку, но не дошла: голова закружилась, по телу пошёл холодный озноб, её затрясло, и она едва удержалась на слабых ногах, не дойдя шага до двери в сенцы. "Школа-то, вот она, прямо через дорогу, дойду как-нибудь", - она попыталась оторваться от стенки, к которой её прибил озноб. Да не тут-то было: не получалось ровно стать: ноги не слушались и в спину что-то так вступило, что никак нельзя было разогнуться. Лидия Захаровна кое-как по стенке, по стенке пошла назад в комнату, упала на кровать: стало совсем плохо. Так ничком, в верхней одежде и продолжала лежать. Сил подняться и раздеться уже не осталось...

Лидия Захаровна жила в своём небольшом учительском домике одна. В начале тридцатых ей с мужем и сыном домик выделила школа. Муж работал в этой же школе учителем математики. Домик располагался прямо против их школы и был такой же красно-кирпичный, как и их одноэтажная десятилетка, гордость посёлка, выстроенная в начале тридцатых: существовавшая в посёлке начальная школа не справлялась с ликвидацией безграмотности взрослых и обучением их детей в бурно развивавшемся посёлке, вблизи которого открыли нефть и в который хлынул рабочий люд на нефтеразработки.

В начале войны муж ушёл на фронт, а когда пришли немцы, сын убежал к партизанам. Там он и погиб незадолго до освобождения посёлка. Его и ещё нескольких ребят торжественно перезахоронили в центре посёлка сразу после того, как выбили немцев. Лидия Захаровна на этой церемонии упала в глубокий обморок, из которого её вывели только на следующий день фельдшеры местной поликлиники. Спустя полтора месяца она получила похоронку на мужа, которая почти три года болталась где-то по штабам из-за невозможности доставить её по месту жительства адресата. Осталась совсем одна эта старая учительница литературы...

Она лежала ничком на кровати, боясь пошевельнуться. Озноб никак не проходил. В комнате было холодно: печь ещё с ночи остыла. "Может, в школе хватятся меня да прибегут, - невесело думала она. - Рядом ведь. А то, не дай Бог, так и помру одна тут в холоде." Потом она понемногу забылась.

Разбудил её какой-то нерешительный стук в дверь. Будто кто-то стеснялся её потревожить. "Ну, наконец-то! Хватились!" - с облегчением подумала Лидия Захаровна, и ей вдруг стало легче. Постанывая, поднялась с кровати и медленно, почти наощупь, пошла в сенцы открывать входную дверь. Вновь послышался осторожный стук. "Иду-иду! - слабо проговорила Лидия Захаровна, - Иду!" "Наверно, прислали какого-нибудь ученика узнать, в чём дело", - и принялась отворять засов, даже не спросив, кто так осторожно стучал в её дверь.

На пороге стоял незнакомый военный. В солдатской шинели, шапке-ушанке с опущенными ушами и с вещмешком на плече, он переминался с ноги на ногу, и его блестящие хромовые сапоги хрустели при каждом новом движении их хозяина. Лидия Захаровна мало что понимала в военном обмундировании, но про себя почему-то отметила именно эти блестящие хромовые сапоги, хрустящие на пятнадцатиградусном морозе, стоявшем сегодня на дворе. "Как будто снял с убитого офицера", - почему-то пришла ей в голову крамольная мысль, и она быстро перевела глаза с сапог пришельца, переминавшегося на крыльце, на него самого.

- Вам кого?, - кутаясь поглубже в своё не снятое с самого утра пальто, спросила она.

Не узнаёте, Лидия Захаровна?

- Не уз... - начала было учительница, глядя пристально на военного. - Миша, что ли? Шахрай? Ты что ли, Миша?

- Я, я, он самый, Шахрай. Рядовой Шахрай в родные места после тяжёлого ранения прибыл! - бодро отрапортовал учительнице военный. - Вот пришёл проведать свою любимую учительницу. Как, пустите? - вопросительно глядя в глаза Лидии Захаровне, почему-то огляделся по сторонам. Домик Лидии Захаровны стоял у самой улицы боком к ней, совсем голый, безо всяких палисадничков с заборчиками из штакетника, как у соседей, и походил на свою одинокую хозяйку. Поэтому всяк входивший в него был виден не только из соседних домов, но и с другой стороны улицы, где располагалась школа. "Наверно, разведчиком был на фронте", - подумала, улыбаясь про себя, учительница, от профессионального взгляда которой не ускользнуло это движение её бывшего ученика..

- Входи, входи, Миша, гостем будешь, - произнесла Лидия Захаровна, распахивая шире входную дверь и пропуская гостя в полутёмные сенцы. - Открывай дверь в дом!

Сама же она принялась закрывать на засов дверь на улицу, удивляясь в душе, что такой разгильдяй и хулиган, как этот Мишка Шахрай, соизволил прийти проведать учителку, которую он всегда ненавидел из-за того, что его родители постоянно вызывались ею в школу за срыв занятий по какому-либо предмету. "Видимо, война не только ожесточает, но и очищает людские души. А может, он просто повзрослел", - примирительно подумала старая учительница и пошла потихоньку в дом вслед за своим бывшим учеником.

- Приболела я что-то сегодня, Миша, - извиняющимся тоном обратилась она к Шахраю. - Вот и в школу не смогла пойти. Думала, что кто-то из школы пришёл меня навестить, когда услышала твой стук в дверь.

- Ну, мы вас сейчас быстро на ноги поставим! - весело засуетился Шахрай, проворно вынимая из своего вещмешка и выкладывая на стол буханку чёрного хлеба, литровку водки и две банки свиной тушёнки. - Танцевать начнёте, не то, что в школу пойти!

Он тщательно очистил буханку и банки с тушёнкой от густо прилипших к ним ворсинок пакли, которая пряталась по закоулкам его солдатского походного склада, не снимая шинели, решительно, по-хозяйски, уселся за стол, пододвинув к стоявшей рядом учительнице свободную табуретку и жестом пригласил её последовать его примеру. Лидия Захаровна боялась смотреть на такое количество давно не виданной ею еды и застыла у стола, даже позабыв о своём недомогании. Старалась не показать гостю, что она постоянно сглатывает неудержимо выделяющуюся во рту голодную слюну.

...Когда почти молча выпили сначала по первой - за Победу, а по второй - за Сталина, когда под властным нажимом бывшего ученика Лидия Захаровна осторожно поела хлебца со свининкой, разговор пошёл побойчее. Начали вспоминать довоенную школу, ребят, учителей. Не забыли и войну. Лидия Захаровна рассказала, что теперь она совсем одна-одинёшенька, совсем постарела и не знает, как дальше жить. К сыночку хоть на могилку можно сходить, а вот где её муж, Василий Прохорович, в какой землице мается, то ей неведомо. И сколько таких, как её муж и сын...

- Тебе, Миша, очень повезло, что остался жив, - плакала Лидия Захаровна, - вот устроишься как-нибудь, женишься, детишки пойдут... Заживёшь... А мне уж...

Шахрай угрюмо молчал, смотрел куда-то в угол комнаты да подливал себе водки...

- Жизнь... Она у тебя, Миша, только начинается. Помнишь, как у Николая Островского в его романе "Как закалялась сталь": "Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать..."

- Я никак не мог заучить это... на ваших уроках... Никак... - перебил учительницу Шахрай, пьяно мотнув головой в ушанке, которую так и не снял, как и шинель - будто находился где-нибудь на привале. Потом залил в себя очередной стаканчик. - Зачем учить... такие длинные... куски?

- Учить надо, Миша, чтобы быть лучше, чтобы делать вокруг себя всё и всех лучше... Чтобы человек оставался всегда Человеком, не превращался в зверя и не уничтожал себе подобных. Будь то из-за несходства мыслей, или из-за куска хлеба, или какой тряпки. Помнишь, как у Чехова...

Не надо этого... Не надо... - поднимаясь из-за стола, мрачно проговорил Шахрай. - Спасибо, Лидия Захаровна. А то я сейчас заплачу... Мне пора уже... А то вас придут навестить...

- Да, да, Миша! Конечно! Я так благодарна тебе, что ты не забыл меня, что зашёл навестить свою старую одинокую учительницу... Накормил, вот... - она покраснела при этих словах. - Пойдём, Мишенька, я тебя провожу... Приходи ещё, когда пожелаешь...

Лидия Захаровна торопливо вылезла из-за стола и направилась к выходу. Шахрай, не глядя на свой вещмешок, брошенный возле стола, направился вслед за учительницей. Когла они подходили к сенцам, он быстро вытащил из бокового кармана шинели трофейный "Кольт" и, не целясь, выстрелил ей прямо в затылок... Затем спокойно вернулся к столу, допил водку, аккуратно сложил остатки пищи обратно в вещмешок, сопя, крепко его завязал. Потом, словно вспомнив что-то, вновь развязал, бросил его на табуретку и пошёл осматривать единственную комнатушку в доме. Занлянул под матрас. Матрасик был старенький, слежавшийся и в некоторых местах из него торчала вата. Ничего не обнаружив, Шахрай тщательно его прощупал, перебрал пальцами чуть ли не каждую ворсинку ваты, но так ничего и не нашёл. Затем он принялся осматривать старый двустворчатый платяной шкаф. Но и там ничего полезного для себя не обнаружил. В шкафу хранилось стиранное-перестиранное нижнее и постельное бельё да одно-единственное поношенное платье кремового цвета. Похоже на те, что он видел на немецких фрау. Сунул платье в вещмешок. Сбоку, на криво прибитом гвозде, он обнаружил белый мужской овчиный полушубок. Обрадовавшись, быстро стащил с себя шинель, затолкал её в вещмешок, переложил "Кольт" в карман полушубка, надел его и направился к выходу. Аккуратно переступил через лежавшую в луже крови учительницу и только открыл дверь на улицу, как нос к носу столкнулся с женщиной, поднимавшейся в дом по ступенькам.

- Здравствуйте, - сказала женщина. - Лидия Захаровна дома? Вот соли прибежала занять, - улыбнулась она. - Лидия Захаровна всегда меня выручает по-соседски. Золотой человек!

- Здравствуйте, - ровно сказал Шахрай. - Я тут...

Он молча полез в карман полушубка, достал "Кольт". Соседка, ойкнув, кинулась было бежать, но выстрел настиг её на последней ступеньке. Она ткнулась лицом в снег, дёрнулась и затихла...

Шахрая взяли через каких-то сорок минут в забегаловке, находившейся в центре посёлка и всегда полной недавними фронтовиками, постоянно выяснявшими между собой отношения по поводу того, кто из них главней и на каком фронте бил гада. Редко обходилось без стрельбы. Шахраю не хватило водки и он пытался сменять полушубок и поношенное платье, взятые у убитой им учительницы, на две бутылки водки. Когда его с заломленными назад руками двое милиционеров запихивали в "Газик", он мычал непослушными губами: "Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно..."