РИММА УЛЬЧИНА


Набрав полную коляску продуктов, я подошла к кассе и обнаружила, что из сумки пропал кошелек. Мое огорчение усугублялось тем, что в нем, помимо ста шекелей, находились виза, чековая книжка, водительские права и еще какие-то документы. Первым делом, решила позвонить домой.
« Сама во всем виновата. Так тебе и надо, идиотке! – злилась я на себя, на весь мир, на ворюгу, так легко укравшего у меня из-под носа кошелек. –« Вечно куда-то спешишь, торопишься, хочешь переделать все и сразу. Крутишься как белка в колесе, а толку мало. Проблемы малые, проблемы большие, и все неотложные. Не минуты покоя. Тюха и есть тюха!»
- Хелло!- услышала я кокетливо-приветливый голос моей средней дочки.
- Маришка, привет! Проверь, пожалуйста, не оставила ли я дома свой кошелек.
- Нет, мамуля, дома его нет!
- А что случилось? Ты его потеряла или обронила?
- Ой, нет! Не думаю. Это же не заколка, а кошелек, улавливаешь?
- Мам, а ты где? Может, я могу тебе чем-то помочь?
- Спасибо, детка! Я в супермаркете, стою возле кассы. Представляешь, набрала продуктов на целую неделю, а расплатиться нечем. Ситуация – хуже не придумаешь.
Вот досада, все мои планы пошли коту под хвост!
- Ой, мамуля, а что теперь будет? Неприятностей не оберешься, да?
- Родная, не беспокойся, все будет в полном порядке. Я оставлю покупки в супермаркете и позвоню твоему отцу…
- А он, - подхватила Маришка,- приедет и тебя выкупит, да? Шутка. Мамуля, ты не обижайся! Это я так, чтобы немножко тебя встряхнуть. Улыбнись или рассердись, все лучше, чем этот не свойственный тебе монотонно-тоскливый минор, приправленный голосовой бесцветностью:
-Вот чертовка! – улыбнувшись, подумала я, и отключила свой сотовый. Ничего не поделаешь, придется ехать в полицию заявить о пропаже документов.
В приемной находилась возбужденно жестикулирующая молодая пара,и мне любезно предложили посидеть в коридоре, пока сержант, занимающийся вопросами о мелких кражах, не закончит разбираться с возникшей у них проблемой.
Присев в тяжелое, мрачно-казенного вида кресло, я прикрыла глаза, стараясь справится с неприятным холодком, который появился у меня в груди, мешая свободно дышать.
«Сосредоточься! – приказала себе я. – Сделай три глубоких вздоха, медленный выдох, а потом все сначала»…
В этот момент полицейский привел упирающегося, перепуганного до смерти мальчишку.
- Садись здесь и ни с места! – приказал он. – И без всяких там фокусов! Жди, когда тебя вызовут.
Вошел в просторный кабинет. Не прикрывая дверь, подошел к столу, сел в удобное кресло и стал перебирать лежащие перед ним папки. Со своего места я наблюдала, как он внимательно перечитывал документы. Наконец, тяжело вздохнув, нажал на кнопку звонка. Вошла миловидная подтянутая девушка в полицейской форме, и они начали обсуждать сложившуюся ситуацию, от которой лицо молодой служащей постепенно становилось серьезно-озабоченным.
« Речь идет об этом тщедушном мальчишке, - подумала я и, забыв про свой аутотренинг, снимающий любые стрессы и тем самым предотвращающий все неприятные последствия, вызванные «оным», внимательно посмотрела на паренька.- Неужели этот шпингалет вытащил мой кошелек?»
Передо мной сидел худенький мальчик с изможденным лицом, под темными ввалившимися глазницами которого жили одни перепуганные до смерти глаза. Синюшно-неестественного цвета губы, как какое-то заклинание, повторяли одни и те же слова, смысл которых я не могла уловить.
Мне стало его жалко.
«Господи, как могло случиться, что этот, по существу еще ребенок, оказался выброшенным из детства прямо на улицу. На улицу, с ее жестокими законами: болью, холодом и голодом. А что этим брошенным детям остается делать? Разумеется, они попадают в грязно-жадные руки хитрых прожженных ворюг и наркоманов, умеющих подавлять, унижать, избивать и калечить неокрепшие детские души. Деньги, деньги, и деньги! Черные от крови. Зеленые от наркотиков. Наркотики привозят взрослые дяди, а
продают и употребляют дети. Они становятся наркоманами, весь смысл жизни которых находится в грязном шприце с проклятым зельем, высасывающим, как у детей, так и у взрослых разум, способность думать, превращая их в существа, вся жизнь которых висит на конце иглы».
В это мгновенье он приподнял голову, и наши взгляды встретились, замерли и остановились – зрачок в зрачок. Эти глаза кричали, вымаливая хоть капельку участия и человеческого тепла. Уловив в моих глазах то, в чем больше всего нуждался, мальчик заерзал на стуле и тихо одними губами спросил на иврите.
- А бить будут?..
- Приняв мое молчание за незнание языка, переспросил уже громче по-русски:
- А бить будут?
- Только сейчас до меня дошло, что он шептал своими сине-потрескавшимися губами:
«Только бы меня не били. Только бы не били!»
«Господи! Сколько же в своей недолгой жизни он получил побоев, если испытывает такой животный страх от одной мысли, что и здесь, в полицейском участке, его будут бить?» - пронеслось у меня в голове и острой иглой зацепило сердце.
- Наверное, нет…- заплетающимся языком ответила я, - то есть, скорее всего, нет!
- Тьфу ты, что я несу? Конечно же, нет! Бить тебя здесь никто не будет! – как можно увереннее, ответила я.
- Я боюсь…- затравленно озираясь по сторонам, простонал мальчишка, сложив вместе ладони, зажал их между колен и, сгорбившись, застыл в этой противоестественно-скорбной позе малолетнего старичка.
« Может, он и воришка, но это сейчас мене не волнует. А при чем здесь ты? У тебя, что своих дел мало?» - мысленно обрушилось я на себя и начала машинально барабанить
по железному сиденью соседнего стула костяшками пальцев. Звук получился довольно
громким, но мальчишка сидел, уставившись ничего не видящими глазами в пол,
прикусив синюшные губы зубами, стараясь сдержать их непрерывное клацанье, и не обращал на меня ни малейшего внимания.
« Что же меня так в нем так поразило? Худоба? Конечно…она. И она тоже. Нет, не только худоба. Дело совсем не в этом. А тогда в чем? – лихорадочно рассуждала я.
- Может, глаза? Точно! Да, именно глаза. Я увидела в них страшную пустоту и обреченность. Но есть еще что-то такое, не свойственное людям, а тем более детям…
Но что? Что?»
И вдруг поняла-стекло, да именно стекло в его широко распахнутых глазах. Стеклянный взгляд малолетнего наркомана? Какой ужас?..
« Догадливая ты моя! Наконец-то и до тебя дошло!» - с сарказмом подумала я.
В этот момент входная дверь громко и протяжно «ойкнула» в нее втолкнули троих ребят и девчонку, с размалеванными глазами, на высоких, торчащих в разные стороны, разъезженных каблуках-шпильках.
- « Интересно, сколько же им лет? Четырнадцать? Пятнадцать? А этот, что сидит рядом со мной, против них – птенец». Вдруг мой «птенец» вздрогнул, затравленно оглянулся по сторонам и, « зациклившись» на группе доставленных в полицию хулиганов, попытался сложиться втрое, стараясь слиться со стулом.
- Что сука! Всех успел сдать или только нас? – угрожающе-зловещим шепотом просипел старший из них и, поравнявшись с затравленно согбенным мальчишкой, со всей дури хотел опустить свой кулак на голову ребенка.
Вскочив со стула, я едва успела оттолкнуть его руку.
- Шалава! – зыркнув на меня покрасневшими от бешенства глазами, угрожающе выдавил он.
- Шестерка, предатель! – выкрикнул другой и сквозь зубы послал смачный плевок в сторону мальчишки.
- Бен зона! – злобно выкрикнул третий из них. – Ата – Бен зона!
А разнузданная на вид девчонка, изогнувшись шипящей кошкой, бросилась к мальчонке, подпрыгнула и вонзилась своими каблучками шпильками в ступни его ног. Мальчишка зашелся от обрушившейся на него боли, но не проронил ни единого звука – улица выучила страдать молча, чтобы никто не видел и, не дай Бог, не раззвонил, что он слабак. Все это безобразие произошло в считанные секунды. Сопровождавший хулиганов пожилой мужчина в штатском немного замешкался и не успел среагировать на их выпад.
- Ничего, подонки, вам это зачтется! – подойдя к хулиганам, пообещал он. – Вы у меня еще покрутитесь! А я уж для вас времени не пожалею! Раскручу на полную катушку. Вам крупно не повезло – вот и свидетельница есть. Эта женщина все видела.
А мальчишка, молча, без крика все еще корчился от острой боли, которая разливалась по его телу, перемешиваясь с обидой и несправедливо брошенными обвинениями, которые поставили на него невидимый штамп, штамп предателя и труса.
У меня потемнело в глазах. Я вскочила и, присев на корточки, посмотрела на его кровоточащие от полученных ушибов ноги.
- Ничего, дорогой, крепись, ведь ты мужчина, прошептала я, глядя ему прямо в глаза, которые сейчас находились на одном уровне с моими.
Взглянула и утонула в его огромных зрачках, которые закрыли всю радужную оболочку. Но это были уже совсем другие глаза, в которых ласковое участие растопило наркотическое стекло, превратившееся в обыкновенные слезы обиженного ребенка, обделенного с самого рождения любовью родителей. Слезы лавиной струились по его грязным впалым щекам.
- Сейчас тебя поведут в мед пункт, сделают перевязку, - и я ласково потрепала его за давно немыто-нестриженные кудри.
Он вздрогнул то ли от боли, то ли от неожиданной ласки, о которой он ни чего не знал, забыл, а, возможно, даже не подозревал.
Я хотела позвать дежурного, но он дернул меня за брюки.
- Тетя, не нужно! Мне уже ничего не поможет. Они думают, что я – предатель. Понимаете, предатель! А хуже этого не бывает. И не все ли равно, где умирать, здесь, в колонии, или ждать, когда бывшие друзья утопят в море? А может, я и сам удавлюсь, потому что без наркоты жить страшно.
« Как, как он сказал? Сказал, что жить страшно. Не потому что привык, а потому что ему страшно».
Схватив его руку, чтобы как-то успокоить, и почувствовав ее противоестественную невесомость, я опустила глаза вниз и увидела на ней один сплошной синяк от щипков и побоев. « А что у него делается на теле?» - и я прикрыла на мгновенье глаза, чтобы он не смог разглядеть плескавшийся в них ужас. Мне стало страшно. Я сама чувствовала себя так, как будто меня избили, отхлестали, ни за что, ни про что.
- Милый, что ты с собою сделал? Как ты мог? Где твои родители? Куда они смотрят? Почему разрешили? Почему не уберегли? – с болью в голосе вопрошала я, хотя сама понимала, что говорю в пустоту.
Увидев идущего к нам сержанта, ребенок вскочил и одним предложением ответил на все мои вопросы:
- Потому что не ты моя мама!
И поплелся, прихрамывая, еле переставляя ноги-спички, вслед за сержантом, а я без сил опустилась на стул, который был еще теплым,…но тут же вскочила и поспешила за ним следом.
- Женщина, туда нельзя! Вы же хотели подать жалобу. Я должен взять у вас показания. А, кстати, что у вас общего с этим малолетним наркоманом? Может, это он со своими дружками вас и ограбил?
- Это не он! – закричала я. – А если и он, то за это детей не судят, а судят в первую очередь родителей, а потом общество, то есть нас с вами, за то, что равнодушно проходим мимо, делая вид, что ничего не замечаем. А вот когда петух клюнет, сразу бежим жаловаться, потому что имеем на это право. А они, - эти цинично выброшенные за борт нашей жизни дети – обладают хоть какими-то правами? Нет, не обладают. Родители –подонки, общество – не лучше, а дети за кусок хлеба, кусок хламиды, на которой им приходится спать, и за зыбко-обманчивое чувство человеческой защищенности попадают в руки закоренелых преступников, убийц и наркоманов, которые приобретают на них свои права, ломая их судьбы, лепя из них ублюдков и распространителей наркотиков.
Полицейский смотрел на меня с удивлением.
« Дуреха. Вставилась! С чего тебя так развезло! Прямо ходячий трибун! Можно подумать, что это то место где тебя поймут. Их работа – ловить преступников, а не заниматься демагогией. Давай, закругляйся и ступай восвояси. Кругом марш!..
Но мои ноги не хотели подчиняться разуму, который подавлял их своим интеллектом: -Нет, милая, сегодня ты не в фаворе. Сегодня мы подчиняемся только сердцу, так как оно намного порядочнее и добрее тебя!»
Я вышла из участка почти ночью. На улице хлестал дождь и завывал холодный ветер.
А у меня, наоборот, в душе – праздник и в сердце – весна. Для себя я уже все решила, но остался один существенный « пустячок» - убедить своего мужа и моих умненьких дочек принять мальчонку в нашу семью. А проводником на этом нелегком пути для меня будут его сияющие счастьем глаза, в которых я прочла надежду и еще что-то, похожее на обожание.
- Только потому, что не ты моя мама! – услышала я возле самого уха.
Оглянулась. Никого.
« Малыш, я постараюсь! Я очень постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы стать для тебя мамой».