СЕРГЕЙ САФОНОВ (7(19).11.1867 г. — 6(18).6 1904 г.

ПРИВЕДЯ ОДНО СТИХОТВОРЕНИЕ СЕРГЕЯ САФОНОВА, Я СТРЕМИЛСЯ ЛИШЬ НАПОМНИТЬ ЧИТАЮЩИМ ДВА ОБСТОЯТЕЛЬСТВА. ПЕРВОЕ:ВЫСОКАЯ ПОЭЗИЯ ИНОГДА СОЗДАЕТСЯ И НЕВЕЛИКИМИ,КАЗАЛОСЬ БЫ ОБРЕЧЕННЫМИ НА ЗАБВЕНИЕ ПОЭТАМИ.И ВТОРОЕ: ПОД ГНЕТУЩЕЙ НОШЕЙ МНИМОЙ И НЕНУЖНОЙ СЛОЖНОСТИ В НЕКОТОРЫЕ ВРЕМЕНА ЗАБЫВАЕТСЯ САМ ПРЕДМЕТ ПОЭЗИИ.ЕЁ ЗАДАЧА, КОНЕЧНО,ВЕЧНО ДВОЙСТВЕННА: ВЫРАЖЕНИЕ ЧУВСТВА И СЛУЖЕНИЕ ЯЗЫКУ. НО, СОСРЕДОТОЧИВШИСЬ НА ВТОРОЙ ФУНКЦИИ, МОЖНО ВЕДЬ И НАЧИСТО ЗАБЫТЬ О ПЕРВОЙ....
ТЕПЕРЬ, УЧИТЫВАЯ ВСПЫХНУВШИЙ ИНТЕРЕС К АВТОРУ, ДАЮ СВОЮ ПОДБОРКУ СТИХОВ САФОНОВА, КОТОРАЯ ТЕОРЕТИЧЕСКИ МОГЛА БЫ ВОЙТИ В ОБШИРНУЮ АНТОЛОГИЮ РУССКОЙ ПОЭЗИИ.

СЕРГЕЙ САФОНОВ (7(19).11.1867 г. — 6(18).1904 г., Петербург; похоронен на петербургском Волковом кладбище). Учился в Московской Военной гимназии, но, не окончив курса, стал актером, потом и аккомпаниатором. Многие годы проведены им в странствиях театральных трупп, гастролировавших по городам русской провинции. Вообще в жизни С., обстоятельства которой нам плохо известны, было немало приключений: он даже не раз поднимался на воздушном шаре. Литературная деятельность С. началась с публикации шуточной элегии «Два сердца», опубликованной под псевдонимом «Гамлет, принц Вятский» в юмористическом журнале «Стрекоза» (1888, № 32). До конца своих дней С. вел жизнь литературного поденщика и во многих петербургских и провинциальных периодических изданиях публиковал литературные обозрения, фельетоны, юмористические стихотворения. Приходилось сочинять ему и бульварные романы. Никаких иллюзий о качестве многих своих произведений С. не питал: «Сколько раз в горькие дни житейской осени таскались мы с бедной Музой по литературным задворкам, как шарманщики, не знающие, где преклонить головы…» (из авторского предисловия к готовившейся книге. 1901). В 1893 г. С. издал небольшой стихотворный сборник, имевший некоторый успех. Его стихи в 90-х гг. печатались во многих журналах. Новую книгу С. хотел составить строже, отсеяв то, что, по его мнению, должно было остаться «в старом литературном хламе». Но книга эта так и не вышла. С. умер тридцати семи лет от роду и, несомненно, не смог осуществиться как поэт в полной мере. Только в 1914 г. вышло посмертное издание стихов с проникновенным предисловием А. Кремлева.
В поздних литературных воспоминаниях П.П. Перцова (1933) дано важное свидетельство современника: «Из фофановцев самыми талантливыми были Сафонов, Червинский и Шестаков. Первый, правда, не написал еще тогда своего лучшего стихотворения "Это было давно — я не помню, когда это было…”, которое очень нравилось Брюсову, приводившему его в подтверждение своего любимого тезиса, что в основе каждого удавшегося стихотворения лежит зерно реального переживания. Все это он пережил, — говорил он про Сафонова, — оттого это ему так и удалось». Разумеется, в эпоху Фофанова молодые поэты с живым лирическим дарованием неизбежно считались «фофановцами», но лирика С. была все же оригинальна, неподражательна, связана скорей с апухтинской традицией. Существенно и воздействие новейшей французской поэзии (С. переводил Верлена). Не слишком заметная, но пронзительная мастерски-артистичная поэзия С. стала звеном между гитарной лирикой Апухтина и эстрадной песней. В шедевре С. «Это было давно…» уже отчетлива интонация Вертинского . Но, отвлекаясь от истории литературной эволюции, можно сказать, что знаменитое в свое время стихотворение С. остается нетленным. Выразительно каждое слово, в самом ритме есть какая-то смелость и безошибочная точность, эти стихи свидетельствуют о душевной глубине и благородстве чувства.

Михаил Синельников

* * *
Молчи, душа, молчи!.. О чем твоя тревога?
Зачем в тебе тоска еще не умерла?
Смотри, какая ночь, смотри, какая мгла
Немую грудь земли безмолвно облегла —
Как саван гробовой, как траурная тога!..

Окаменели туч угрюмые громады,
И мнится — рухнет вниз гигантский их навес!..
Пригнулся и затих в безумном страхе лес…
Ни ветра, ни грозы: молчание небес
И мрак, повсюду мрак — без смысла и преграды!

Сойди же в грудь ко мне ты — властелин могучий,
Околдовавший мир, объявший небо тучей,
Ты, гений этой мглы, родившийся во мгле!
Покорность мертвеца, немых теней дыханье
И эта тишина вне воли и сознанья
Теперь моей душе нужнее, чем земле!
<1891>

Из «Венецианского альбома»
Сегодня тих, но сумрачен залив;
Мой старый друг мне показался новым:
Спокойных волн лазоревый отлив
Вдруг потускнел — и сделался свинцовым.

Идет ли то гроза издалека
Иль в небе чересчур светло и знойно?
Всё так же даль ясна и широка,
Но что-то в ней тоскует беспокойно…

Венеция безмолвна, как всегда,
Ее дворцы и холодны, и строги…
Огонь небес, угрюмая вода —
И жаркий трепет сдержанной тревоги…
<1894>

* * *
Мы встретились с тобой… Ты много говорила
О том, как хорошо, что старый сад цветет,
О том, что без меня тебя тоска томила,
Что ты ждала меня, что ты меня любила,
Что сердце у тебя ликует и растет…

Гляжу — в твоих очах так много слез и света,
Тревожная мольба в простых речах звучит…
Но я не нахожу ни слова для ответа…
Не упрекай меня, не упрекай за это:
Кто любит — тот молчит.
<1894>

* * *
Это было давно… Я не помню, когда это было…
Пронеслись как виденья — и канули в вечность года.
Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…
Это было давно… Я не помню, когда это было, —
Может быть, никогда…

Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки
Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица
И ласкавшие некогда милые, нежные руки?
Я не знаю тебя после долгой, печальной разлуки,
После слез без конца…

Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю
В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты,
Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю…
Иногда…иногда, мне сдается, тебя я встречаю,
Но вгляжусь — нет, не ты!..

Это было давно… Я не помню, когда это было!..
Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда!
Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!..
Это было давно… Я не помню, когда это было, —
Но со мной ты всегда!
<1895>

* * *
Я помню: вечный Рим, разгульный и мятежный,
Обычно праздновал веселый карнавал.
В толпе Полишинель виднелся неизбежный,
Был тут же Арлекин насмешливый и нежный —
И Коломбине вздор любовный напевал;
Арабы, мудрецы в причудливом уборе,
Паяцы, рыцари с мечом и без меча—
Всё это собралось в каком-то диком хоре
И мчалось бешено, волнуясь и крича.
На стогнах, площадях — куда ни кинешь взоры —
Колеблемых знамен раскинулся покров,
И музыки гремят невидимые хоры,
И всюду блеск огней, и всюду дождь цветов!..
А там, над городом, в котором сказка эта
Свершалась наяву, нарядна и шумна,
Такая в этот час сияла бездна света,
Такая строгая стояла тишина!
Казалось, с вышины глядели чьи-то очи
С печалью девственной, жалея и любя…
И страшно стало мне перед святыней ночи
За тех, кто был вокруг, — за них и за себя…
<1896>

Посвящение
От грохота столиц, от нищего народа,
От фарисейских душ и каменных сердец
С последнею мольбой к тебе, о мать-природа,
Истерзан, полумертв, пришел я наконец.

Загадочна, как сфинкс, ясна, как мысль поэта,
Бесстрастна и горда, грозна и холодна,
Сумеешь песнь мою, не ждущую ответа,
Прослушать и понять лишь ты, лишь ты одна.

Вам, груды мертвых скал, вам, гребни волн седые,
Кипящие в своем безжизненном бою,
Я приношу назад все грезы молодые,
И холод поздних дум, и скорбь, и песнь мою.

В чем тайну видел я, в чем видел дуновенье
Непостижимых сил, свершителей чудес, —
Не более как прах, земных частиц движенье,
Воздушных и слепых, безмолвных для небес.

Из них пучина вод, и небо голубое,
И стаи облаков, и дымчатая даль,
Из них, о сердце, ты, тревожное, больное, —
От них твоя любовь, от них твоя печаль.
<1904>

На могиле Чайковского
Усни!.. Пускай в душе томленье и печали
Замрут, как свет зари!..
О муза, в эту ночь не мучь, не говори,
Что наши песни отзвучали!

Для звуков смерти нет… Гляди: растут они,
И всё, что на земле пропето, —
Услышано теперь в чудесном царстве света!
Да будет тих твой сон! До ясного рассвета
Усни!..
<1904>

* * *
Еще земля была засыпана снегами
И иней на ветвях серебряных лежал,
И в колеях дорог, сверкая под ногами,
Синеющий ледок кололся и дрожал;

Еще был полон лес узорчатых иголок,
Блиставших на заре, как зарево — огнем;
Еще голодный волк из леса на проселок
Отважно выходил искать добычу днем;

Еще по вечерам мохнатые метели,
Равниной снеговой свободно проносясь,
Вздымались к небесам, грозили и гудели,
И падали опять, умолкнув и смирясь;

Но вот на тех ветвях, где иней серебрился,
Каких-то пестрых птиц вдруг очутился стан.
И как он зашумел! И как он завозился!
«Встречай-ка, мать зима, гостей из теплых стран!

Мы не боимся бурь холодных и печальных;
Пускай не много нас — зато мы не одни:
За нами — блеск небес, сиянье зорь кристальных
И радостной весны ликующие дни».
<1904>

* * *
Всю ночь осенний дождь шумел и бушевал,
Стучал мне в окна непрерывно,
И кто-то до зари в саду моем стонал,
Кого-то хоронил, кого-то призывал,
О чем-то плакал заунывно…

Казалось, что конца слезам и стонам нет,
Что горю ночи — нет исхода;
И плакала душа тем жалобам в ответ,
Пока не замерцал неверный, смутный свет
И успокоилась природа.

Я вышел на крыльцо. Как сиротлив мой сад
При бледном трепете рассвета!..
Седые облака, грозя дождем, висят…
Поблекшие листы под ветром шелестят…
Кричит воронья стая где-то…

И холод, и печаль… Встречай же, сердце, их,
Как ты весну в былом встречало:
Мне верится теперь, что и для нас самих
Таких туманных зорь и грустных дней таких
Чреда осенняя настала…
<1904>