Евгений  Рудов 

Над городской свалкой, громко и противно каркая, рано утром появилась стая ворон. Сделав широкий круг над обширным пустырём, стая опустилась на его середину и среди наваленного горками мусора, белеющего разнесёнными повсюду ветром полиэтиленовыми пакетиками, вдруг запестрел, зашевелился живой ковёр из черных перьев. Птицы важно расхаживали по земле, выискивая и склёвывая среди разбросанного хлама и грязи остатки облезших дохлых кошек, собак, крыс; порхали, перескакивая с места на место. Они были заняты важным делом.
Паша толкнул дверь и вышел из своего убогого жилища. «Карточный» домик, выстроенный тут же из подобранных на свалке картонных и деревянных ящиков, кусков «макухи» - остатков мебели из прессованных опилок, ржавых труб и обрезков досок, покрытый сверху обрывками толи, обломками шифера и черепицы, защищал его от ветра и дождя летом, а зимой от холода, топилась маленькая железная печурка – «буржуйка», самая большая его ценность, найденная в наваленном мусоре.
Внутри домика стояла ржавая довоенных лет койка с плоской и жесткой сеткой, застланная полосатым матрацем с выглядывающими из рваных дыр кусками грязной ваты и покрытая таким же грязным, непонятного цвета одеялом. Вместо подушки у изголовья лежал катышек, длинный цилиндрик красноватого цвета от растерзанного дивана. Придвинутый к стенке стол без двух ножек опирался на подставленные ящики, а рядом тумбочка с оторванной дверцей. Над ней висело большое квадратное зеркало с отбитым низом и почерневшим, потемневшим стеклом от невзгод и старости, но Паша знал уголочек, куда можно было заглянуть и привести себя в порядок. Оттуда на него смотрели живые и, как ему казалось, умные глаза, а на впалых щеках курчавились беловато – серые волосы и свисала седая бородка. На голове топорщились разглаженные пальцами примятые вихры.
На свалке начинался рабочий день. Близко к подъездной дороге, где стояла железная будка со сторожем, охранявшим ночью механизмы, началось движение. И вскоре, пуская дым кольцами из выхлопной трубы, запыхтел бульдозер.
Когда подошёл Паша, на пустых ящиках и прямо на земле уже сидели обросшие щетиной, помятые бомжи. Выглядели они не лучше Паши, только и того, что жили в городе и каждое утро ездили на свалку. А для него это был родной уголок.
- Привет, Паша, - здоровались с ним.
Он слыл здесь старожилом и хозяин как-то даже предложил ему стать бригадиром, старшим над бомжами, но Паша отказался. Это было ни к чему. Он привык к одиночеству.
- Ты здесь, как на курорте. Погляди, какая экзотика! – Балагурили мужики. – А воздух! В Крыму такого нет.
Пашу это не задевало. И запах он уже не чувствовал, сжился с ним. Правда в магазине, куда он изредка заходил, когда скапливалась какая-нибудь копейка, его сторонились, а продавщица осторожно, двумя пальчиками, как ядовитую змею, брала у него деньги.
- Ты бы лучше мыла купил, - протягивала бутылку водки и косилась на его в грязных пятнах руки.
- Горячей воды нет, - огрызался он. – Ещё не подвели.
Покупатели искоса рассматривали замызганную фигуру. После его ухода продавщица уходила в подсобку и тщательно мыла руки.
- Тебе сюда бы ещё бабу, - не унимались самые разговорчивые. – Надюха! Пойдёшь замуж за Пашу? У него и фатера есть, настоящий коттедж.
Молодая опустившаяся женщина в потрёпанной юбке и замусоленной кофте, заношенных туфлях на низких и широких каблуках, с отливающим синевой лицом и фингалом под глазом, глянула на Пашу.
- Он интеллигентный, а я дура неграмотная, не возьмёт.
Лопоча стальными башмаками гусениц и перекрывая грохотом пустую болтовню бомжей, мощный бульдозер выполз со стоянки и углубился в пустырь, где и начал свою работу. Широкой лопатой он резал землю, взъерошивал и сгребал пласты плотно слежавшегося десятилетиями грунта, выворачивал его наружу, отодвигая в сторону, и возвращался назад за следующей порцией, отрабатывая днями всё новые и новые площади огромной свалки.
Без всякой команды сидевшие бомжи поднялись и двинулись вслед за бульдозером. В руках каждый нёс свой инструмент – короткий на длину локтя пруток из арматуры, согнутый на конце, как у кочерги, с заточенным острым концом. Рассыпавшись цепочкой позади ревущего бульдозера, бомжи, как и вороньё, разгребали стальными прутьями развороченный, взрыхленный грунт свалки в поисках добычи. Здесь был настоящий клад. Из мусора выныривали дырявые железные и алюминиевые кастрюли, такие же чашки, ложки, вилки, чайники, прохудившиеся медные тазики, даже самовары, попадались разбитые патефоны и граммофоны, много проволоки, куски чугунного литья, обрывки кабеля, позеленевшие водопроводные краны и ещё уйма всякого хлама. У каждого бомжа позади росла своя кучка. Сейчас весь металл они сваливали чохом, не разбирая, но в конце дня рассортируют и понесут приёмщице отдельно. Самой дорогой была медь, и бомжи очень тщательно высматривали куски мягкой проволоки.
Паше сегодня не везло. Ничего особенного не попадалось. Наружу выдёргивал зелёные бутылки, битое стекло и дырявые ведра. Проку с них никакого, одна ржавчина. Рядом работал Стёпка, щуплый мужичок с хлипающим носом. Он у него был перебит в драке и смотрел в сторону. Если глянуть на Стёпку в анфас – вроде бы ничего, человек. Но с боку!.. Кощей Бессмертный! Сегодня он откопал кусок толстого кабеля длинной с ладошку. Кабель был в резиновой оболочке и Стёпа пытался выковырнуть оттуда медные жилы. Наступил на него ногой и бил в торец согнутым концом арматурины.
Паша долго наблюдал его работу, потом не выдержал, подошел и распорол перочинным ножом резину. Из неё, как из чехла, выдернул три толстые и одну тоненькую жилы в коричневой легкой оболочке. А когда сдернул и эту кожуру – свежим медным блеском, чуть ли не золотом, засияли пучки собранных вместе, как женская коса, тонюсеньких проводков.
Степа воровато оглянулся по сторонам, смял жилы и засунул под ремень штанов, приложив палец к губам.
- Шш, - так надо было понимать его предупреждающий жест. Но вокруг только бомжи ковырялись в земле, занимаясь своим промыслом, и им не было никакого дела до Стёпы, а до сторожки далеко. Разве что в бинокль можно было понаблюдать за их работой.
- Не делай этого, - посоветовал Паша. – Найдут, худо придется.
- Ты ничего не видел, - шмыгнул носом Степа. – А я тебя не выдам.

Рабочий день закончился. Бульдозер вернулся на стоянку, и бомжи потянулись поодиночке со свалки, перетаскивая свои находки к вагончику. Там уже стоял черный БМВ. Это охранник хозяина привёз приёмщицу. Фифочку, так называли её между собой бомжи.
Приёмщица вертела круглым, как футбольный мяч, задом обтянутым короткими, чуть ниже колен джинсами, в белой кофточке без рукавов, из широкого разреза которой выпирала налитая женским соком грудь, стучала тоненькими каблучками остроносых туфелек. Когда она наклонялась, коротенькая кофточка сзади съезжала, показывая нежную кожу женственной спинки с расширяющимися книзу бедрами и выступающей на них узкой полоской белых трусиков, а если Фифочка тянулась руками вверх, например к полке, то и вовсе оголялся весь её восхитительный животик с розовым пупочком. Бомжи только таращили глаза.
- Но-но! – грозила она пальчиком. – Это не для вас.
Фифочка была ушлая баба. У больших весов, даже пустых, на которых она взвешивала черный металл, никогда не совпадали стрелки, всегда тяжелели в её пользу. А легонькие «уточки» с ужасом вздрагивали от бросков гирь, и кусочки меди или бронзы подлетали на чаше весов вверх, не чувствуя своей тяжести. Оба и хозяин, и приёмщица, наживались на бомжах.
Тонкие пальчики Фифочки отсчитали Паше невеликие деньги, и он вышел из вагончика. Паша был последним. Все уже сдали свой металл и теперь толпились кучкой, ожидая шмона… Перед уходом домой их обязательно обыскивали.
Мордатый охранник с круглой бульдожьей рожей ухватил тщедушного Степку за «грудки», собрав в кулак одежду у самого подбородка, мертво сдавил могучим кулачищем обе полы жалкого пиджачка вместе с серенькой рубахой, да так, что стянутый удавкой воротник туго обвил шею, голова с вылезшими испуганными глазами откинулась назад, приподнял Степку, он едва касался носками стоптанных башмаков земли, и грозно вымолвил:
- Что, тля невесомая, жизнь надоела!? Хочешь, убью сейчас и сразу! – и поднёс к самому носу бомжа ещё один увесистый кулак.
Степка мотал головой, умирать он не хотел, но и говорить не мог, задыхался. Руки его обвисли и сам он, как куль с опилками, мертво болтался на мускулах охранника. Бомжи молча наблюдали жуткую сцену, но никто и не подумал вступиться.
- Живьём закопаю бульдозером! – и с силой швырнул его на вагончик. Стёпа гулко ударился головой о стенку и стал сползать вниз, плюхнувшись задницей на землю. Освободившись от удавки, суматошно хватал открытым ртом воздух.
Из двери вагончика выскочила перепуганная Фифочка. У неё со стола от сотрясения упала настольная лампа, зазвенели кусочки стекла. Увидев растерзанного бомжа, всё поняла и успокоилась.
- Вычту за разбитую лампочку, - и ушла снова в вагончик.

Паша приглушил керосинку и вышел из своей хижины. Теплая осенняя ночь опустилась над свалкой. По небу плыли лохматые тучи. Иногда в их разрывах проглядывал круглый диск луны и тогда в её слабом и бледном освещении далеко тянулся и терялся в темноте голый пустырь с кучами мусора.
Постоял, вслушиваясь в тишину, и стал пробираться, как вор, к тому месту, где сегодня работал бульдозер. Залаяла собака сторожа. Она выбежала со стоянки, взобралась на бугорок и долго, лениво облаивала свалку.
Паша присел, выжидая, пока ей не надоест и, когда собака вернулась к своему хозяину, двинулся дальше. Стараясь не шуметь, отыскал в темноте приметное ему место – днём закидал землёй и сверху набросал бутылок, разгрёб и вытащил из мусора чугунную отливку.
Вернувшись в хижину, прибавил в керосинке огня, положил на стол находку и стал разглядывать. Красивая вещица! Она отливала черным металлическим блеском, вытянувшись в длину чуть ли не в две четверти руки. Перед Пашей лежала собака. Что за порода, он не знал, но чутьё подсказывало – охотничья. Морда у неё была чуть ли не квадратной, гибкое вытянутое туловище, отвислые уши, длинный подвернутый под себя хвост и так умело, мастерски отлиты на спине и боках короткие шерстинки, а на шее застёгнутый ремешок ошейника. Собака улеглась, как будто отдыхала после изнурительной охоты, вытянув передние ноги и поджав задние. На лапах отчетливо вырисовывался каждый коготок. Вид у неё был мирный.
А ночью приснилось, что охранник выпустил на бомжей охотничью легавую и та с оскаленной пастью, бросилась почему-то только на Пашу.
- Ату его, ату! – кричал охранник. – Рви его!
Паша вскочил в поту. За окошком уже начинался рассвет. На столе мирно спала его чугунная собака, а в лампе дымил фитиль, кончился керосин.
Сегодня суббота, выходной и свалка отдыхала. Он разжёг буржуйку, вскипятил чай. Позавтракав куском черствого хлеба, перекинул через плечо лямку серой брезентовой сумки, сунул в неё завернутую в тряпку найденную чугунную отливку и вышел из хижины, подперев дверь от бродячих собак обрезком доски.
Мимо сторожки и вагончика идти не стал, а выбрал дальний, но безопасный путь. В километре от его жилья, в противоположной стороне от дороги кончалась свалка, и начинался спуск в заросшую деревьями балку. По её дну бежал, шелестя по камешкам, неширокий ручеёк ключевой воды. На бережку, укрытом зеленой травкой, разделся. Выстирал рубашку, пиджак, брюки. Вымыл и грязные башмаки. Развесив одежду на кустах и ветках, влез и сам в воду. Намылил грудь, спину, голову и, хлюпаясь утренней свежестью, зябко ёжился. Но солнце уже хорошо грело. От мокрого тела исходил парок и пупырчатая, посиневшая от холода кожа быстро разглаживалась и розовела. Сохла и одежда.
Посидел на теплом камне. Как в детстве, куковала в лесочке кукушка. Её тоскливый голос рвался из самой глубины балки.
- Кукушка, кукушка, сколько мне осталось жить? – так, пацанами громко кричали ей, а потом считали каждый своё «ку-ку». Паша и сейчас из любопытства спросил:
- Сколько? – и уже напряг слух, собираясь считать знакомые звуки. Но кукушка умолкла.

В антикварном магазине было как в музее. На стенах висели картины, гобелены, с вешалок до пола свисали длинные разных времён и родов войск шинели, красовались петлицами и ромбиками гимнастерки, кители, лежали фуражки, пилотки, буденовки с острыми колпаками, пробитые в бою каски; скрещенные щербатые клинки на стенах напоминали о кавалерийских атаках. В шкафах под стеклом плотными рядами стояли в потертых кожаных переплётах ветхие книги, а в углублении прилавка, закрытым стеклянной крышкой, толстым слоем были насыпаны медные монеты, среди которых мелькали и серебряные с ликами коронованных императоров и императриц. На полках красовались фарфоровые и металлические статуэтки, фигурки людей и животных, замысловатые шкатулки, часы и множество других редких вещей.
Посетителей не было. Пашу встретила молоденькая симпатичная девочка с ясными глазами в лёгком платьице. Сквозь прозрачную ткань туманно просвечивалось её нижнее бельё. Она удивлённо уставилась на заросшее седой щетиной лицо, бороду, мятую выцветшую одежду, перекинутую через плечо брезентовую сумку.
- Вы не ошиблись дверью, отец? Здесь антикварный магазин, - вежливо предупредила она посетителя.
- Нет, девочка. Ты то мне и нужна, - ответил ей Паша.
У тоненькой юной продавщицы расширились от испуга глаза, а когда странный посетитель ещё и опустил руку в брезентовую сумку, и вовсе, от ужаса раскрыла розовый ротик, готовый сейчас же, в сию минуту издать пронзительный крик. Но девочка не успела закричать. Паша выложил прямо перед ней грязный свёрток.
- Что это? – изумлённо спросила она.
Паша размотал тряпку, и оттуда выглянула мирно лежащая собака.
- Вот. Интересная вещица, - сказал он.
Девочка успокоилась, а Паша вновь залюбовался гибким телом легавой, искусно отлитыми шерстинками. Через минуту восхищенная чудесной отливкой продавщица обернулась к открытой боковой двери и крикнула:
- Лев Исаевич! Лев Исаевич! Можно вас!
Пожилой интеллигентный мужчина с седой аккуратно подстриженной бородкой вошёл в зал. Он с нескрываемым интересом вертел и так и сяк собаку, оглядывал её со всех сторон, заглянул в пустое нутро, долго водил там лупой и щурил глаза сквозь стеклышки очков в золоченой оправе.
- Чудная отливка. Не краденая? – коротко и настороженно блеснули глаза.
- На свалке нашёл.
- На свалке? – удивился он. – Как это?
- Бульдозер копает, а мы бомж…, - Паша спохватился, - рабочие, разгребаем за ним разрыхленную землю. Вот и нашёл.
- Невероятно! – воскликнул Лев Исаевич. – Как можно было такое выбросить. Только по невежеству, заключил он. – Ещё есть что-либо?
- Нет, только собака, - ответил Паша.
- И сколько ты хочешь за неё? – осторожно спросил он, выжидая.
- Да сколько не пожалеешь. Вещь интересная. Мне тоже нравится.
Когда Паша ушел, Лев Исаевич принялся листать каталог. Он, видимо, что-то нашёл в нём, потому что долго вчитывался в запись. Сидел, раздумывая. Поднял трубку и набрал номер.
- Ты знаешь, мне только что принесли Каслинское литьё. Петербургский скульптор девятнадцатого века Либерих. Умер в 1883 году. А по его скульптуре, лежащий пойнтер, в 1908 году на Урале, в Касли, были изготовлены отливки в двух вариантах – малой и большой формы… Да, это большая форма… Кто принёс?.. Какой-то бомж. Говорит, нашёл на свалке. Невероятно!.. Как выглядит? Кто, пойнтер?.. Ах, бомж? Как и все бродяги бездомные. Обросший, с седой бородой, весь помятый.
Паша был доволен. В кармане похрустывали три новенькие сотни. За столиками открытого летнего кафе мужики пили пиво. Он тоже взял. Садиться не стал. Выпил, стоя у прилавка пустого базара. Почувствовал приятный горьковатый вкус легкого напитка. Пустые бутылки оставил, не спрятал в сумку. Сегодня он был богатым. Пусть и другим что-то достанется. В магазине, у стойки, выпил сто пятьдесят и взял с собой две бутылки. В другом отделе купил селёдку и булку хлеба. Кругом толпился народ, все куда-то спешили. Паша не торопился. У него была уйма времени. И хорошее настроение. Выпил ещё пива. Не часто он мог позволить себе такое удовольствие. Иногда не за что было купить даже кусок хлеба.
У киоска вкусно пахло жареными пирожками, а прямо у окошка шкварчало горячее масло. Взял с мясом. На зубах хрустела поджаристая корочка. Не забыл зайти и в хозяйственный, запастись керосином для лампы.
Когда солнце повисло над горизонтом, Паша слез с автобуса недалеко от свалки. Домой добирался ближним путём. Теперь бояться было нечего. В брезентовой сумке лежали только снедь, водка и бутылка керосина. Шел по грунтовой дороге. У вагончика навстречу выскочила дворняжка, кинулась на него с лаем, но быстро узнала Пашу и завиляла хвостом. Вышел сторож.
- Паша, ты? Где был? Приезжал охранник. Тебя спрашивал, искал.
- Я свободный человек. Гражданин демократической страны. Где хочу, там и бываю. Никто не имеет права мне запретить. Выпить хочешь?
В хижине разделся, вычистил до блеска закопченное стекло лампы, заправил. Оставшийся в бутылке керосин отодвинул в конец стола. Солнце уже село и в окошко заглянули сумерки. Чиркнул спичкой, зажёг фитиль. Стало светлее.
Расстелив газету, выпотрошил селёдку. Вылил в стакан остатки недопитой со сторожем водки, выпил. Закусил. Достал из сумки вторую бутылку, открыл. Налил из неё. А когда и эта опустела, улёгся на кровать.
Паша не понимал, что нужно охраннику. Тот грубо сгрёб и поднял его с койки. А в следующую минуту Паша получил сильный удар в лицо. Голова мотнулась, откинулась, как на верёвке назад, из носа поползло что-то липкое и теплое. Размазал пальцами. Это была кровь.
- Ты чего? – медленно приходил Паша в себя.
- Где собака! Куда дел, сволочь! – орал вне себя охранник. – Ты что, забыл? Здесь всё принадлежит хозяину! Так я тебе напомню!
И голова Паши вновь мотнулась назад, ударившись в стенку.
- Завтра же заберёшь её из магазина и принесёшь мне, понял! Убью, если не сделаешь! Закопаю бульдозером!
Теперь Паша всё понял. Им платили за найденный металл на свалке крохи, в несколько раз меньше, чем на воле, но надо, оказывается, отдавать и последнее. Это было совсем несправедливо, считал он. Одним всё, другим – ничего. Собака не металлолом и он не Степка, в карманы ничего не прячет. Нашел вещь он, красивую игрушку, и по праву она принадлежит ему. И Паша решил защищаться.
- Вот! – свернул он фигу охраннику, а другой рукой поднял с пола рифлёную кочергу с острым концом, свой рабочий инструмент. Но воспользоваться им Паша не успел. Охранник выхватил у него арматурину и в ярости со всего размаху нанёс удар Паше по голове. Острый конец пробил череп и застрял в костях. Паша с вытаращенными, остекленевшими глазами, обливаясь кровью, секунду ещё постоял на ногах, а потом рухнул на стол. Хлипкое сооружение без двух ножек, на ящиках, завалилось под его тяжестью, посыпались со стола, звякая стеклом бутылки, разлились на полу остатки керосина, свалилась горящая лампа, разбрасывая кусочки горячего битого стекла.
Огонь вспыхнул сразу. Тугой пучок пламени взметнулся из лужи керосина в низкий потолок, прошёлся по картонному перекрытию, прыгнул по сторонам, лизнул деревянные и бумажные стены. Выжаренные солнцем они полыхнули мгновенно. Треснуло и вывалилось стекло маленького окошечка и весёлые пляшущие язычки, как огненные человечки, вырвались наружу. Костёр рванул выше крыши, с гулом пожирая легкое строение.
Охранник выскочил наружу и подпёр дверь доской. Но это уже было лишнее.
Свалка горела всю ночь. Это было обычное явление. Никто не обращал внимания. В темное небо летели яркие искры, высоко поднимался дым. Рядом с горящей хижиной было светло, как днём. Стреляла накалившаяся черепица.
Утром затухшее пожарище с почерневшими, ещё раскаленными головешками бульдозер затолкал в вырытую яму. Сверху завалил мусором и землёй. Разровнял лопатой и проехался несколько раз гусеницами. Порядок.
Евгений Рудов
<!--/e7557d4c35a22422a4fd1b5fb0eccfd4--><!--/4d37ec4cc9589715ec24e825de38291a--><!--/2ebf3cb80691dcea7a6de35c3b766736--><!--/69ea500fcb50b4c3a0d3d48611a4da8f-->