Константин Кеворкян



- Юрий Михайлович, в свой день рождения поневоле осмысливаешь прожитые годы, тем более в вашем случае это сразу несколько переломных эпох. По вашим ощущениям, былая большая страна уже утрачена нами навсегда? Не занимаемся ли мы маниловщиной, рассуждая о возрождении былого союза — пусть даже и на новых основах?

— Как-то сразу вспоминаются строчки поэта Николая Глазкова:

Чем эпоха интересней для историка,
Тем для современников — печальней…

Мне кажется, тот Советский Союз, в котором я родился, вырос, сформировался, уже, увы, невосстановим. Причин для этого печального прогноза много. Есть объективные, связанные с неумолимыми законами геополитики и историческим вектором развития. Есть и субъективные. Когда-то, в начале 1990-х, я написал так: «Если Господь хочет погубить народ, он заставляет его выбирать между Горбачевым и Ельциным».

Но главная причина, по-моему, заключается в том, что СССР был устроен отцами-основателями как своего рода «инкубатор», где за счет союзного бюджета и при попечительстве Центра вызревали новые государства. Зачем? О, это отдельный разговор, ведь мировая революция была одной из версий глобализации. Москва буквально «высидела» суверенитеты нынешних лимитрофов.

Даже когда начался развал, в Кремле никому не пришла в голову простая схема: республики выходят из состава Союза в тех же границах, в каких вошли. Принадлежность остальных территорий, присоединенных за 75 лет по административным соображениям, решается на референдумах. Вы же понимаете, в таком случае сегодня не было бы проблем Новороссии, Приднестровья, Семиречья, Карабаха, Абхазии, Южной Осетии и так далее.

Но, видимо, задача сохранения СССР вообще тогда не ставилась. Личная власть ценилась выше целостности страны.

Сегодня мы имеем то, что имеем. Но мы обязаны сохранить в своей политической и экономической орбите отторгнутые куски Русского мира и земли исторически неразделимых с нами народов, а потом создать условия для их воссоединения с материковой Россией. На мой взгляд, эта задача должна стать ключевой для нашей страны, такой же доминантой, какой было собирание отчих земель для московских князей и первых царей.

Почему нет? Более того, именно эта сверхзадача должна стать сердцевиной национальной идеи и формирующейся при лютом сопротивлении либералов государственной идеологии.

- Когда-то в разговоре вы обмолвились, что вы «бОльший Путин», чем сам Путин. Разве так бывает?

— Так не бывает. Но сказано было иначе, мол, я «возможно, больший путинец, нежели сам Путин». А вот так бывает, и очень часто. Настоящий лидер, выбирая курс и принимая решения, опирается на господствующие идеи и общественные настроения, а их как раз отчетливее всего выражают публицисты. Не Филипп же Киркоров! Но ведь мы как публицисты не скованы в своих умственных моделях и устремлениях обременениями реальной власти, а политик скован и обусловлен.

Модель — это одно, а поступок, влекущий за собой неизбежные последствия, — это совсем другое.

Мы с вами все девяностые писали о том, что Россия не должна бегать на поводке у Запада, что нужно рвать ошейник. Это цель. А средства? Путин как реальный политик начал постепенно рвать, восстанавливать суверенитет, но учитывая всякие настроения и позиции, даже те, которые ему не нравятся.

Я был на историческом форуме в Кремле, когда было объявлено о «возвращении Крыма в родную гавань». Думаете, все лица светились счастьем? Ничего подобного… Не с этим ли связана нынешняя позиция России в отношении Донбасса?

Мне кажется, главная драма нашего президента заключается в том, что он смог в своей политике быть настоящим Путиным процентов на двадцать, а то и меньше. В 2014 году на повестке стояла судьба всей Новороссии, но решение приняли лишь в отношении Крыма. Почему? Большая политика сродни шепоту любовников под одеялом. О чем они там договорились, можно только догадываться…

Думаю, за чрезмерный путинизм меня и попросили на выход из Президентского совета по культуре после выпуска в свет книги «Желание быть русским». И еще одна тревожная закономерность: в последние годы в культурной сфере на ключевые посты слишком часто выдвигаются бывшие или латентные антипутинцы.

- Вам приходилось общаться с различными государственными деятелями и руководителями современной России. Писатель в какой-то степени является и психологом. Есть ли некая объединяющая эту прослойку черта характера?

— Есть. За редким исключением это люди, которым личное благополучие и благосостояние важнее судьбы Отечества. Причем это не зависит от того, кто они: консерваторы или либералы, верующие или атеисты… Даже наши патриоты, оказавшись при чинах, начинают любить Отечество с гедонистической ленцой. А тех, кто проявляет неуместную пассионарность и жертвенность, по моим наблюдениям, быстренько выдавливают из власти. Но без жертвенности и бескорыстия изменить или серьезно откорректировать ход истории невозможно. От ленивых бюджетных патриотов страна устала не меньше, чем от продажных либералов.

- Вы в своей публицистике часто касаетесь проблемы «национализации» российской элиты. Но кроме верных читателей кто-нибудь вас слышит наверху?

— Об этом я пишу давненько. Первой, пожалуй, была моя статья «Наши гостомыслы», опубликованная в середине 1990-х. В 2017-м я собрал статьи на эту тему в сборник «Перелетная элита», вышедший в известном вам издательстве «Книжный мир». Кстати, столь модное сейчас у нас, но особенно на Украине, словечко «соросята», применяемое к продажной прозападной интеллигенции, тоже придумал ваш покорный слуга: так называлась моя колонка в «Труде», кажется, в 1996-м. Мне тогда сразу позвонили из фонда Сороса и предложили лекционное турне по США, но я отказался.

Еще несколько лет назад тема «элитной пятой колонны» была почти табуирована. Любопытная деталь: свою статью «Перелетная элита» я, будучи еще главным редактором, не мог в 2016 году напечатать в «Литературной газете». Почему? Ну, я же не владелец, как Проханов, газеты. Опубликовал лишь в «Свободной прессе» у Сергея Шаргунова. Сегодня же тема антинациональной элиты стала общим местом. В шоу Владимира Соловьева ее поднимают по многу раз за вечер. Но на кадровой политике, по-моему, это никак не отражается. Откровенные агенты влияния, ставшие бюджетными патриотами, сидят на тех же местах и делают то же самое, что и в 1990-е.

- Не проигрываем ли мы идеологическую битву за нашу молодежь. Сейчас на неё куда большее влияние оказывает не мудрое слово писателя, а какой-нибудь развязный блогер или рэпер. Неужели так примитивно выглядит наше скорое будущее?

— Рэперы — это вообще для меня загадка. Когда удается почитать их «кричалки» на бумаге, сразу приходит в голову Ходасевич: «Бог знает, что еще бормочешь, ища пенсне или ключи…» К поэзии это имеет такое же отношение, как вопль «Ой, нога!» к народным украинским песням. Но что же вы хотите, если 9 Мая, в день 75-летия Победы, на ТВ не прозвучало ни одного стихотворения поэтов-фронтовиков. Настоящую поэзию просто выдавили из эфира. А чтобы вести идеологическую битву за молодежь, надо иметь идеологию.

Спасибо, отказались от антипатриотической риторики в СМИ, хотя самоуничижительные учебники истории, написанные в 1990-е, еще используются в школах и вузах. Да и учителей-гуманитариев, получивших образование в 90-е, надо по сути переучивать. Известны случаи (об этом писали, в частности, в газете «Культура»), когда абитуриентов, поступающих на гуманитарные факультеты, специально заваливают на экзаменах за излишний патриотизм. Журналистский корпус, особенно в Москве, Питере, Екатеринбурге, буквально пронизан сервильным западничеством и истерическим антисоветизмом.

Помню, на позапрошлом съезде Союза журналистов Сванидзе так и заявил: «Журналист — это синоним к слову «либерал». Можно отмахнуться, мол, болезненная фантазия человека с тяжелой наследственностью. Да как сказать… В Америке эта греза стала реальностью, и тотальный информационный бойкот Трампа — тому свидетельство.

Это просто чудо, что среди нашей молодежи до сих пор встречаются имманентные патриоты. Видимо, сказываются глубоко залегающие семейные традиции. В общем, битву за молодежь мы еще не начинали. «Таврида»? Бывал я там. Странное осталось впечатление. Скажем, на вечернем концерте под крымскими звездами я не услышал ни одной отечественной песни. А среди юных поэтов, отобранных из тысяч претендовавших на участие в творческом семинаре, не нашлось ни одного автора с отчетливой патриотической тематикой. Это как?

- Вы никогда не стеснялись своей «русскости» и самого понятия «Русский мир». Русский мир с утратой Украины понёс огромные территориальные и людские потери, которых он не нёс, пожалуй, с 1941 года. Реально ли, по вашему мнению, примирение русской и украинской частей восточного славянства в обозримом будущем?

— Трудный вопрос для неспециалиста. Возможно, вам как знатоку этой проблемы мои построения покажутся наивными. Тем не менее…

Я получил советское интернациональное воспитание и скажу откровенно: своей русскостью не заморачивался до конца 1980-х, считая это, как и большинство выходцев из «титульных» семей, делом второстепенным. По-настоящему я осознал свою этническую принадлежность от обиды, когда в конце Перестройки прессу и телевидение захлестнула волна глумливой русофобии. Я был поражен, обнаружив, что можно относиться к человеку плохо только потому, что он русский. Это была серьезная ошибка наших «этнических демократов», стоившая им в конечном счете преобладания во власти. Сейчас они делают вид, что ничего такого не было, но мы-то помним!

Кстати, я, видимо, имею некоторое отношение к названию фонда «Русский мир». В конце 2006-го или в начале 2007-го на заседании Совета по культуре президент Путин сказал, что вскоре будет создана специальная структура для продвижения и поддержки за рубежом русской культуры. Через неделю «Литературная газета» вышла с шапкой «Мы наш, мы Русский мир построим!» Ее придумал я. А через два-три месяца был зарегистрирован фонд «Русский мир». Но, возможно, это совпадение…

Да, русские сегодня — пожалуй, самый большой разделенный народ. Не понимаю, почему никто не ведет речь о его воссоединении в адекватных исторических формах? Кто нам мешает хотя бы напоминать, что такая проблема существует? Обвинят в имперских амбициях? Да нам уже и так пришили все грехи, какие только существуют. Осталось обвинить в том, что мы без хрена едим афроамериканских младенцев. Что же касается «Незалежной», то напомню: Лев Гумилев считал западных и восточных украинцев представителями разных суперэтносов: западно-европейского и русского. А казанских татар, между прочим, он относил к русскому суперэтносу. Боюсь, выход теперь один: два народа — два государства.

- Тесно связанная с былой Малороссией и нынешней Украиной южно-русская литература дала отечественной словесности десятки первоклассных писателей и поэтов. В связи с общим перерождением Украины эта литературная традиция иссякла или она примет характер некой иной, альтернативной «большой России», русской литературы?

— Можно, конечно, говорить о русскоязычной украинской литературе, как можно говорить, скажем, и о русскоязычной еврейской литературе, к которой относится, к примеру, прекрасная писательница из Ташкента Дина Рубина, живущая ныне в Израиле. Мы с ней когда-то дебютировали в одном номере журнала «Юность». Но все же те авторы, которые, живя в границах Украинской ССР, писали на языке Пушкина, относились, без сомнения, к русской литературе. Так же, как Гоголь, Багрицкий, Булгаков, Костомаров… Региональные особенности? Они есть. Как без них! Но, думаю, сибирская и поморская проза отличаются от московской версии нашей словесности даже поболее, чем южно-русская школа.

Я неплохо помню ситуацию на Украине до распада СССР, русская речь там преобладала. И не благодаря, а скорее вопреки государственной политике, которая была направлена на поддержку национальных языков союзных республик. Помните, мы в начале говорили об «инкубаторе»? По сути политика «коренизации» продолжалась до распада, хотя и не носила той директивности, как в 20-30-е годы. На Украине эти усилия были не столь заметны, так как она никогда и не была одноязычной территорией. И это определяло многое, в том числе яркую «южно-русскую школу». «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит?» — вопрошал «украинец» Михаил Светлов почему-то по-русски.

Помнится, на Студии имени Довженко покойный Андрей Бенкендорф в 1987 году снял экранизацию моей повести «Работа над ошибками» на русском языке, а уже потом был сделан дубляж и напечатаны несколько копий на украинском. Не наоборот! Мои пьесы с успехом шли на Украине в русских театрах, в частности, в Харькове и Днепропетровске. Кажется, десять лет назад мы с женой Натальей, родившейся, между прочим, в Борисполе, гостили у Витольда Павловича Фокина, он оказался давним поклонником моего скромного творчества и водил меня по киевским книжным магазинами, показывал полки с моими книгами.

Кстати, Фокин уже тогда предсказывал неизбежный раскол Украины на две-три части. И оказался прав. Думаю, «русская часть» «Незалежной» так или иначе будет интегрирована в Россию, а ее литература просто станет частью нашей общей словесности, сохранив, конечно, свою специфику и тематику. Очень жду большую прозу о событиях на Донбассе, написанную настоящим художником, а не залетным борзописцем в камуфляже.

Если в какой-то части бывшей УССР все-таки сложится и устоит органичное украинское государство, то и литература там будет развиваться на мове, а точнее на «мовоязе», да простится мне такой неологизм. Но никто и не скрывает, что в последние два десятилетия украинский язык развивался прежде всего усилиями лингвистов, получивших госзадание максимально развести русский и «мовояз» по словарному составу.

Основы для украиноязычной словесности были заложены еще в позапрошлом веке, но в основном в советскую эпоху. Однако успехов «червоне письменство» достигнет лишь в том случае, если будет равняться на великую русскую литературу, а не противостоять ей, дрожа от ненависти. Впрочем, повторяю, я не специалист, и мои предположения можно воспринимать как литературные мечтания.

- Вы один из самых популярных авторов современной русской литературы, а ещё драматург, публицист, общественный деятель… Секрет такой невероятной производительности в самодисциплине, вдохновении, обилии возникающих тем? Какова «химия» творчества?

— Самое интересное, что никакой особой производительности у меня нет и не было. Более того, я написал гораздо меньше, чем иные мои литературные сверстники. Но так как почти каждая моя новая вещь имеет успех и долгое эхо, по много раз переиздается («Козленок в молоке», например, 30 раз!), а пьесы идут на сценах годами, собирая полные залы, порой создается ощущение, будто «Полякова много».

На самом же деле я пишу примерно один роман и одну пьесу в три-четыре года. Три-четыре статьи в год. Интервью, грешен, даю чаще, так как просят. Да, «общественных нагрузок» я порой взваливал на себя чрезмерно, но сейчас их стало поменьше: откуда-то «меня ушли», откуда-то сам ушел.

Интересных тем всегда вокруг много, но профессионал тем и отличается от графомана, что никогда не схватится за чужую тему. Это только у нас в кино Хабенский может играть адмирала Колчака и Алексея Турбина, в литературе такое несоответствие не прокатывает. Без самодисциплины заниматься профессионально литературой просто невозможно, как без изнурительных тренировок большим спортом. О гениях не говорим, они живут по своим законам.

Половина таланта — это усердие. Вторая половина — вдохновение, а это состояние непредсказуемое и сакральное. Не путать с творческим возбуждением… Усидчивость для того и нужна, чтобы не прозевать вдохновение.
Беседовал : Константин Кеворкян

Портал "Украина.ру"