Владимир Казаков




























 Загадочным образом шестидесятник, либерал, западник Юлиан Семенов сумел ухватить совершенно глубинную, имперскую суть русского, советского человека. 
Случилось так, что в 1984 году я оказался в армии, в ракетных войсках стратегического назначения, среди бескрайних болот Белоруссии. Однажды, в полку объявили тревогу, и бойцы, матерясь, бросились в казарму на построение.
Из кабинета вылез капитан Коваленко и  удивленным голосом сообщил, что из Москвы пришел приказ. На время показа телесериала «ТАСС уполномочен заявить» всякие занятия, строевые, боевые или политические отменяются. И военнослужащие должны, как зайцы, сидеть напротив телевизора, строго в колонну по три табуретки и внимать этому важнейшему с идеологической точки зрения фильму.
Вот почему то именно  это сразу вспомнилось, когда начал писать о Юлиане Семенове. Не любимого мною и миллионами Штирлиц, не майора-полковника Костенко из «Петровки, 38», «Огарева,6» и «Противостояния», даже не поиски Янтарной комнате, которую по телевизору вместе с Семеновым, искала, наверное, вся страна, а именно этот эпизод из жизни недоучившегося студента, неожиданно загремевшего в армию.
Кстати, только сейчас понял, что майор Костенко из "Петровки, 38" в исполнении Василия Ланового и полковник Костенко в исполнении Басилашвили в «Противостоянии» - это один и тот же человек. То есть, не человек, конечно, герой. А все герои у Семенова – живые люди. Поэтому им веришь.
Веришь Мюллеру, что у него очень болит голова, потому что которые сутки не спит, веришь Шеленбергу, которому присылают американские сигареты «Кэмел» через нейтральную Швецию, потому что других не признает, и уж на все сто, веришь Штирлицу, несмотря на очевидную дурь с картошкой на 23 февраля! Кстати, именно Семенов впервые показал гитлеровскую верхушку обычными людьми, а не шайку дебильных клоунов тырящих мелочь по карманам, как было принято до него.
В одном из интервью Семенов говорит:
-- Писатель обязан раздавать себя своим героям, только тогда герои будут живыми людьми.
То есть автор и в Кальтенбруннере и в хитром Бормане и в радистке Кэт. Госпожа Бовари – это тоже я, как говорил французский классик, так любимый Семеновым. Поэтому герои самого, без преувеличения,  самого известного сейчас произведения про Великую Отечественную войну, такие настоящие. Конечно, есть книги о войне намного более сильные, тот же Симонов, Некрасов или Богомолов, но их знают только литературные люди. А Штирлиц повсеместен.
Вспоминается, то ли быль, то ли байка, как Брежнев посмотрев «Семнадцать мгновений весны» распорядился присвоить Максиму Максимовичу Исаеву звание Героя Советского Союза. И очень расстроился, узнав, что такого человека нет в природе, что это литературный герой. Даже, если это легенда – это показатель. Это уровень признания.
Сказать о человеке, что он не простой – глупее некуда. Но читая о Семенове, это дурацкая характеристика так и вертится на языка. Только с приставкой мега или сверх, как кому угодно. Необычайно сложный. Юлиан Семенов – ровесник моего отца. Что это за поколение?
Войну они встретили детьми. Молодость прошла под знаком оттепели. Когда в середине 50-х на прилавки книжных хлынула переводная литература, не иметь тогда дома томик Хемингуэя или Ремарка, ну, это все равно, что жить без электричества. Конечно, это все касалось только столиц, крупных городов и богемной, образованной молодежи, к которым принадлежал Семенов.
Отец, репрессированный крупный номенклатурный журналист, зам главного редактора «Известий». В 24 года входит во всесильный клан Михалковых, женившись на приемной дочери Сергея Михалкова. Учится в МГУ, в институте востоковедения. Вместе с Примаковым, кстати, будущим премьером и шефом внешней разведки России.
Это поколение, начитавшись Фолкнера и Фитцджеральда, грезило о внутренней свободе, западном торжестве сильной личности, индивидуализме, вперемешку с обувью на толстой подошве и джинсами, конечно. Но и одновременно, вот парадокс, они мечтали  и о возврате к ленинским принципам, к идеалам социализма, к «комиссарам в пыльных шлемах».
В противовес сталинизму, конечно. В этом поколении Аксенов, Юрий Казаков, чуть младше Шпаликов, Вознесенский, чуть старше Трифонов, Окуджава и многие другие разнокалиберные таланты, выскочившие как опята на опушке в период оттепели. И Горбачев, кстати.
Вот эта каша, компот в мыслях, образовавшаяся в 50-х годах, дикая смесь из западной демократии, подцепленной исключительно из книг и веры в торжество ленинских идей, в социализм с человеческим лицом, который изначально основан на других этических предпосылках и привело многих к жизненному тупику. А когда они пришли к власти, то и нашу страну – к краху.
Но это совершенно другая тема. Хотя какая она другая. Она местная. Просто Юлиан Семенов – яркое воплощения этой идеологической абракадабры. Человек, выращенный комитетом государственной безопасности, лучший друг Андропова, при этом входит в компанию так называемых диссидентов. Нет, конечно, он не диссидент, упаси Господи, но в задушевных товарищах - исключительно инакомыслящие. Одновременно с комитетчиками. Очень характерны воспоминания его дочери Ольги:
-- С Комитетом его связывали долгие годы дружбы с Юрием Владимировичем Андроповым, а Андропов для отца, это, в общем-то, где-то был идеал, потому что Андропов, на его взгляд, был демократичен достаточно, Андропов мечтал о демократических выборах, о хозрасчете, то есть они оба робко мечтали о демократии, о каких-то изменениях, потому его искренне уважал, ценил и любил...
Представили себе председателя КГБ Ю.В. Андропова, сидящего в обнимку с Юлином Семеновым в знаменитом кабинете на Лубянке, робко мечтающих о демократии! И хозрасчете!
Долго думал, может ли быть цельный человек, Личность, с большой буквы, каким без сомнения был Семенов, одновременно иметь такую, мягко говоря, несуразицу в голове. Может. Это не сидение на двух стульях, это двадцать два стула! Магазин стульев, на которых пытался усидеть Семенов!
Но оставим стулья, вернемся к баранам литературы. Самая, пожалуй, особенность прозы Семенова, это опять, ну никуда не деться от сочетания не сочетаемого, - это невероятное количество информации и при этом, удивительный лиризм.
В том же фильме «ТАСС уполномочен заявить» так походя, совершенно в стороне от крепкого детективного сюжета, мы узнаем: что Стейнбек завидовал Хемингуэю, потому, что тот воевал в Испании. Что самые лучшие свечи для машин выпускает фирма «Бош» (жалко тогда не было продакт плейсмента у нас, Семенов бы прилично заработал), что когда в 1918 году умер анархист Кропоткин, Дзержинский выпустил арестованных анархистов на похороны под честное слово и они вернулись, что в те годы, самый маленький фотоаппарат - «Минолта».
И еще кучу всего, цитаты из апостола Павла, сведения об африканской живописи, восхищение от общепита «Макдональдс». Нужно ли это было для сюжета? Ни в коем разе. Просто в этом чувствуется буквально детское любопытство автора. Узнал, удивился, поразился и надо срочно с кем-то поделиться. Иначе не интересно. Ни в кайф. Когда Семенова однажды спросили, что он хочет донести до читателя в своих книгах, он ответил так:
 -- Информацию. Тяга человечества к информации невероятна. Чем точнее мы следуем за документом, тем больше информируем человека. Кстати, хочу заметить, что информация – сложное понятие. Человек должен знать: где, когда, кто? Только тогда мы можем обращаться к его сердцу, к его совести. Тогда он откликнется. Информированный человек уже не глух и не слеп».
Иногда эта информация становилась дайджестом детского киножурнала «Хочу все знать», но от этого, доверие к автору вырастало еще больше. А вот вторая составная часть его прозы – это нежность. Кстати, так называется один из рассказов про раннего Штирлица.
Всем советую, не поленитесь, прочитайте Семенова конца 50-х, начала 60-х годов. Это удивительные, набухшие любовью, как весенние почки, новеллы. «Прощание с любимой женщиной», «Дождь в водосточных трубах». Там нет шпионов и бандитов, чекистов и белогвардейцев, там есть жизнь человека. Обычная и необыкновенная.
Да и в Штирлице, тоже бездна лирики. Просто большинство людей видело фильм, до книги ни у кого не доходили руки. Вот почему у романа и фильма такое странное название, кто-нибудь задумался? А ведь в самом конце довольно четко написано:
«Семнадцать мгновений апреля, — транслировали по радио песенку Марики Рокк, — останутся в сердце твоем. Я верю, вокруг нас всегда будет музыка, и деревья будут кружиться в вальсе, и только чайка, подхваченная стремниной, утонет, и ты не сможешь ей помочь…»

Штирлиц резко затормозил. Движения на трассе не было, и он бросил свой автомобиль, не отогнав его на обочину. Он вошел в хвойный лес и сел на землю. Здесь пробивалась робкая ярко-зеленая первая трава. Штирлиц осторожно погладил землю рукой. Он долго сидел на земле и гладил ее руками. Он знал, на что идет, дав согласие вернуться в Берлин. Он имеет поэтому право долго сидеть на весенней холодной земле и гладить ее руками…
Почему же Главное Политическое управление Советской Армии так настойчиво рекомендовала смотреть в армии фильмы по романам Семенова? Даже ценой боевой подготовки? Детективных сюжетов, с хорошими «нашими» и отвратительными «не нашими» и без него хватало. А все просто. Сквозь всю демократическую шестидесятническую шелуху, сквозь дебри либерализма, Семенов сумел выйти к имперскому герою.
Герой, за которым великая страна. Которая никогда не оставит его в беде. И поэтому он ничего не боится. Поэтому он спокоен и красив. Это и Штирлиц, и журналист Степанов, и полковник Славин. А сейчас таких героев нет. Пересилил западный подход. Один, в пустоте,  спасает мир. Просто страна исчезла, вот и герой исчез.
Владимир Казаков
Ассоциация Просвещенного патриотизма — Как либерал Юлиан Семенов создал образ совершенно имперского героя? (ap-pa.ru)