Юлия Скрылёва

Исполняется 127 лет со дня рождения Валентина Катаева. О многогранном творчестве классика беседуем с автором его биографии, вышедшей в серии «ЖЗЛ», Сергеем Шаргуновым

– В книге «Катаев. Погоня за вечной весной» вы обозначаете свой мотив вспомнить об этом авторе так: «любовь к написанному им». Что вам особенно нравится в его произведениях и зачем сегодня читать и перечитывать их?

– Вы знаете, я много уже написал и сказал о Катаеве, но каждый раз о нём хочется размышлять экспромтом, не заглядывая не только в предыдущие интервью и книгу биографии, но даже постаравшись забыть всё, что говорил раньше. Такой своего рода заповеданный им мовизм… Катаев – весь движение. Открываешь его, и вновь ощущаешь свежесть и новизну. Недаром я назвал книгу его строкой «Погоня за вечной весной». Читать эту прозу – значит всякий раз путешествовать в сторону весны, чарующей и ускользающей. Поэтичная, пластичная, летучая литература. Мне кажется, Валентин Петрович перегнал своё время и даже нынешнее опережает. Ярлыки, которые на него навешали, ещё не осыпались, хоть и поблёкли – а это значит, возвращение Катаева к новому, свободному от тусовочных предрассудков читателю ещё предстоит. Потому что художественная сила не может не победить.

Ну коль уж про «вечную весну», конечно, вспомню «Алмазный мой венец» (вещь называли бесцеремонной), а сейчас, по-моему, именно эта повесть может увлечь молодого человека и унести в головокружительную галерею лучших авторов ХХ века. Часто сетуют на то, сколько у литературы появилось конкурентов, отвлекающих и ослепляющих, те же соцсети. Но Катаев – неустаревающее волшебство, способное побивать любых соперников. Тонкость и точность передачи чувств и изображения жизни, ощущения человека, причастность к богослужебной традиции, шампанский шаманизм, трагическая горечь существования и на контрасте – сладостность и, несомненно, захватывающие приключения: прежде всего души, слов, красок. «Уже написан Вертер», «Разбитая жизнь», «Отец», «Белеет парус одинокий», «Трава забвенья»… Прекрасные его произведения разных периодов (особенно позднего) можно долго осмысливать, но главное – приятно заново читать. Последнее отвечает на вопрос: «Зачем?»

– Из-под пера Катаева вышли сказки «Цветик-семицветик», «Дудочка и кувшинчик». Взрослея, мы знакомимся с другими его книгами. Как менялся стиль писателя?

– «Цветик-семицветик», между прочим, по-прежнему для детей зажигательная история. «Лети, лети, лепесток!» – радостно кричит моя трёхлетняя дочь. А для меня дорого, что Катаев посвятил эту сказку моему деду, узнав, что тот погиб. Думаю, главное – мастерство художника – Катаев пронёс сквозь всю жизнь и всю литературу. Даже, подыгрывая обстоятельствам, в какой-нибудь заметке в «Правде» про выборы в Верховный Совет он внезапно давал изящный пейзаж ранней весны. Иногда это вызывает обвинения в бессовестности: мол, как же так, эстетика для него была выше проблематики. У меня другое мнение: Катаев – прирождённый писатель, и это главное. Ученик Бунина, тот, кого уместно сравнивать с Набоковым, не всегда имевший возможность писать о чём хочется, но стремившийся писать как хочется. Лично для меня настоящая литература живыми словами, оттенками и полутонами делает любой злободневный и даже чуждый, неприятный текст сложным и многоплановым. И всё же стремление к подлинному, экзистенциальная тайна – это, пожалуй, то, что проявлено в его ранних рассказах о Гражданской войне и в полной мере в поздней прозе, когда он постановил: «Больше не врать» и «Писать как хочется, ни с чем не считаясь». Тут «что» и «как» встречаются. Сквозной сюжет его судьбы: камера одесской ЧК, где он ожидал приглашения на казнь. «Однажды расстрелянный» – навеки эта печать на его лучшей литературе, придающая ей глубину летаргического сна.

Ужасно жаль, что он так рано умер, незадолго до девяностолетия. Его творчество было в расцвете, и есть мнение, что рождался совсем новый катаевский стиль. Кстати, он рвался домой из больницы – «записать музыку смерти».

– Его творческий путь начинался с поэзии. Что отличает Катаева-поэта от Катаева-прозаика и Катаева-драматурга?

– Меньше всего я фанат катаевской драматургии, она для меня смыкается с его «гудковскими» фельетонами. Стиль «нового американца», наблюдательного завоевателя, бросающего резкие взгляды по сторонам. Пьесы, как и статьи, и помогали завоёвывать успех. Насмешливо, экспрессивно, хлёстко. Собственно, в газете «Гудок» отыскивается генезис многих приёмов и сюжетов Булгакова, Олеши, Ильфа и Петрова. Катаев-поэт – нежен, красочен, прост. Он прежде всего прозаик, чья проза пропитана поэзией и растёт из неё.

– В годы войны Валентин Катаев работал в «Красной звезде» и«Правде», не переставал создавать художественные произведения: повесть «Сын полка», рассказ «Третий танк», пьеса «Синий платочек» и другие. В чём особенности стилистики военной прозы писателя?

– Вспоминаю, как он любуется купанием солдат в пруду в освобождённой Ясной Поляне, его рассказ про синеглазого партизана-пономаря «с черепом лысым, как у апостола». Любование русской доблестью, народом – главное в его военных материалах. Если уж говорить о мировоззрении, он был достаточно последователен: был за свободу в искусстве и в мнениях, и при этом за силу и славу своей страны.

Рекомендую повесть «Жена», там есть изумительно выписанные сцены: крымская, довоенная или, например, раннее утро войны, прогулка по переделкинскому лесу с незнанием, но предчувствием, и всё наложено на музыку Шостаковича и психоделическое видение пустыни. А вообще, Катаев как военкор мужественно прошёл Великую Отечественную, интересно было бы издать одним сборником его корреспонденции оттуда и с фронтов Первой мировой, где он сражался, был отравлен газами и ранен, будучи юным добровольцем.

О «Сыне полка» Ване Солнцеве, кстати, по-моему, не мешало бы знать школьникам. А ещё навсегда в литературе страшный рассказ про убийство нацистами матери и сына в Одессе «Отче наш».

– «Между поэтами дружба – это не что иное как вражда, вывернутая наизнанку», – писал Валентин Катаев. Каким он был в общении, как взаимодействовал с коллегами по цеху?

– Прежде всего он был бесконечно щедр. Жадно поддерживал другие таланты. Того же брата, Евгения Петрова, заставил писать, втянул в литературу. Он перетащил в Москву из Одессы и, можно сказать, раскрутил Эдуарда Багрицкого. А что уж говорить про молодых авторов придуманной им «Юности», например Гладилина и Аксёнова, – и здесь Катаев выступил как влюбчивый продюсер. Вражда, о которой он говорит, – соперничество, без которого неинтересно. С тем же Олешей, конечно, они состязались.

– Валентин Катаев был основателем и главным редактором журнала «Юность», который сейчас возглавляете вы. По-вашему, это случайность или провидение? Сохраняются ли традиции прошлого столетия в современном издании или его концепция полностью обновлена?

– Провидение и привидение. Уже не раз рассказывал: он мне приснился призраком в редакции, где мы с ним парили под потолком в полумгле. После периода проблем журнал возрождается, становится всё сильнее: яркие обложки и публикации, тут – площадка для новых авторов, 20- и 30-летних. Реинкарнацией легендарной Мэри Озеровой считаю своего первого зама Татьяну Соловьёву.

– Известно, что Катаев стал прототипом нескольких героев «Двенадцати стульев», ему мы обязаны появлением писательского дуэта Ильфа и Петрова. На кого ещё он оказал заметное влияние?

– Думаю, названные мною коллеги по «Гудку» неизбежно влияли друг на друга. Можно вспомнить и шире – «южнорусскую школу», о которой писал Шкловский. Полагаю, Катаев влиял и на Трифонова (им восхищавшегося), и на поколение денди, форсивших стилем, вышедших из клетчатого пиджака его «Юности». Но сводить Катаева к блеску приёмов неточно. У него учились многие и многие, и он впитывал всё талантливое. Правильно называть его учителями Бунина или Белого, но последняя книга, которую он читал с большим удовольствием, – повести Валентина Распутина.