«ОПУСТЕЛА БЕЗ ТЕБЯ ЗЕМЛЯ...»

Лев СИДОРОВСКИЙ

Это рассказ – об одной необыкновенной Любви

В ПОСЛЕДНИЙ день 2004-го она – вся в цветах – лежала на сцене своего театра. Негромко звучали Кальман, Легар, Штраус... Что-то сквозь слёзы говорили в микрофон люди... А у него в висках беспощадно стучало: «Опустела без тебя Земля. Как мне несколько часов прожить?..» Какой конкретный, какой леденящий душу смысл обрела вдруг теперь эта песня, которую они оба прежде очень любили... Всё нутро его вопило: «Ну почему, почему же я тебя не спас, как ты меня – тогда?!»

***

ДА, ТОГДА, сорок три года назад, она вытащила его, считай, из могилы...

Молодой и сильный, он поздним вечером увидел, как шестеро окружили женщину. Поспешил на помощь. Первого, самого высокого, который бросился навстречу с ножом, нокаутировал. Но остальные схватили обрезки водопроводных труб (там шёл какой-то ремонт). Противостоять такому оружию и в таком количестве было трудно. К тому же дождь, скользко... Ему сломали шейные позвонки, ключицу, руку... Затем – удар трубы в лицо. Упал. И тогда подонки обрушили на его голову тяжеленную урну...

Потом ему рассказали, что «скорая» дважды в помощи отказала: «Покойников не берём». Только на третий раз подобрали. В дремучем бреду каким-то образом назвал врачу свой адрес и ещё добавил: «Если не довезёшь до жены, меня не будет». До жены довезли, и после они путешествовали по городу восемь часов: «покойника» не брали ни в Мечниковской больнице, ни в Поленовском институте – нигде. Ей всюду говорили: «Это благо, если умрёт, – и для вас, и для него. Ведь, коли выживет, в лучшем случае будет смотреть в потолок и ходить под себя. Вас это устраивает?» Она отвечала: «Меня это устраивает». Только в старой лечебнице на Фонтанке хирург Гурчин, который знал её как актрису (она молила: «Пожалуйста, сделайте безнадёжную операцию под мою расписку!»), решился. Склеил затылок, а где костей не хватило, осталась дыра.

И начались его дни, недели, годы, по утверждению врачей, «несовместимые с жизнью». Когда случилась уже шестая клиническая смерть, она ему закричала: «Очнись! Лётчик найден!» – и он, который до трагедии по всей стране разыскивал лётчика Литвинова, доставившего когда-то в осаждённый Ленинград «Седьмую симфонию» Шостаковича, открыл глаза...

На все последующие двадцать шесть лет она стала для него не только самой любящей женой и самым верным другом, но и поводырём, нянькой, медсестрой... Ещё недавно за её спиной другие актрисы шептались: «Вот бы мне её росточек!.. А мне бы её пластику!..» Ещё вчера ей завидовали. А теперь прониклись жалостью: «Ой, такая молодая, красивая, талантливая! Бросит она его! У неё же столько поклонников!..» Однажды, когда у него случилась большая беда с сердцем, кардиолог в реанимации сказал жене: «Готовьтесь к худшему. Он может умереть, и произойдёт это, самое позднее, между пятью и шестью утра...» Она всю ночь провела рядом с его кроватью и умереть ему не позволила. А вечером блистательно играла Сильву...

Впрочем, это было в порядке вещей: днём делала ему уколы, массаж и прочие процедуры, а вечером выходила на сцену, и зрители восхищённо аплодировали: на «Баядере» – её Одетте, на «Весёлой вдове» – её Ганне Главари, на «Фиалке Монмартра» – её Нинон, на «Летучей мыши» – её Розалинде. А ещё – «прекрасная Елена», а ещё – Фраскита, впрочем, всего не перечислить... Как люди обожали её божественное сопрано, искромётный танец, дивное актёрское обаяние ...

***

А ДОМА для неё пел он: «Говорят, бабье лето, говорят, бабье счастье – то, что солнцем согрето после бед и ненастья...». Или читал: «Кто говорит, что первая любовь любви последней ярче и сильнее?..» Он посвятил ей около ста стихов, ещё больше – песен. Если бы вы слышали его тенор, если бы видели, как стремительно бегали по клавишам фортепиано и по струнам гитары его пальцы (а ведь ложку до рта не мог донести!).

Она любила эти песни и стихи. Она гордилась и другими его достижениями: стосорокакилограммовую штангу жал лёжа, двухпудовку выбрасывал вверх сорок семь раз, а всего за день суммарно осиливал сто тонн!.. Вместе они поднялись на Эльбрус. Вместе, на «Запорожце», одолели Каракумы. За свою долгую автожизнь он «износил» двенадцать автомобилей. В его доме хранилось около двухсот самодельных альбомов – про их путешествия. («Главное, чтобы кто-нибудь пристегнул к ноге педаль сцепления»). Утверждал, что нет в стране такой церкви, которую бы ей не показал. Однажды, миновав Батуми, добрались до границы с Турцией. И там вдруг она вспомнила: «Боже! У меня же послезавтра "Баядера"!..» Через мгновение он рванул в обратный путь и за все сорок восемь часов (мастер спорта, гонщик!) ни на миг не сомкнул глаз. Когда подкатили к театру, до начала спектакля оставалось сорок минут. И пока она потом царила на сцене, он крепко спал, уронив на руль «Запорожца» свою седую голову... В другой раз, вернувшись сюда же, на площадь Искусств, из Уфы, глянули на спидометр, а там: 999999! Он – ей: «Берём шампанское и делаем вокруг аникушинского Пушкина круг почёта!»

В конце концов осилили и второй миллион километров. На все театральные гастроли – и в Москву, и в Минск, и в Киев, и ещё бог весть куда (кроме Хабаровска) – он вёз её сам.

А ещё они помогали встать на ноги другим. (Например, после статьи о нём в «Советском спорте» позвонила женщина из Ростовской области: «У меня "сын-афганец" после тяжелейшего ранения готов наложить на себя руки. Помогите!» И они отправились туда, за 1750 километров, в город Шахты, и спасли этого мальчика. А всего за двадцать шесть лет вернули к жизни двести тридцать пять инвалидов).

А ещё они вместе открывали по стране разные музеи...

***

МУЗЕИ, дело всей его жизни, стали и её делом. Да, каждый был освещён её советом, улыбкой, музыкой: и воистину легендарный школьный «А музы не молчали...»; и Ахматовский, что в украинском селе Слободка-Шелеховская; и Шостаковический, что в Калининграде; и Музей Чести, что в Тверском крае, неподалеку от могилы Анны Керн; и те, что в Минске, Ангарске, других местах... За неделю до её кончины, когда к нему по поводу нового музея, сто одиннадцатого, посвящённого на сей раз тяжёлой атлетике, завалились телевизионщики, а он уже не имел никаких сил с ними общаться, она шепнула: «Пойдите на кухню и там займитесь делом, это важно...»

***

СО СТРАШНОЙ болезнью боролась столь мужественно, что он сам себя, в сравнение с ней, считал хлюпиком.

Ездила на Песочную, «на химию», – и продолжала играть. Роскошно выступила на бенефисе Вячеслава Тимошина. Когда 25 июня закрывали сезон, в «Королеве чардаша» заменила заболевшую Зою Виноградову.

Через неделю после операции, 17 ноября, позвонила ему на «сотовый»: «Попроси, чтобы приехала костюмерша, хочу новое платье...» После ВТЭКа, где получила «первую группу без права работы» и поняла, что жить осталось совсем немного, решила на работу немедленно пойти. Профессор оперного факультета Консерватории (многие её студентки – лауреаты международных конкурсов), она назавтра, 24 ноября, участвовала в заседании кафедры, но на мастер-класс сил уже не осталось...

Вечером 26 декабря позвонила в театр: «Прошу гроб на сцене не открывать. Пусть будут мелодии Кальмана, Легара, Штрауса, и непременно – увертюра к «Летучей мыши»...». Потом сказала ему: «Умру завтра».

Назавтра приоткрыла глаза: «Я вас немножко обманула...

Дорогой, не забудь 29-го поздравить Витальку Копылова с днём рождения...»

Её не стало 28-го. Он держал её руку до последнего удара пульса...

***

И ВОТ ТЕПЕРЬ она лежала на сцене своего театра. Оркестр исполнял увертюру к «Летучей мыши». Кто-то читал в микрофон:

«Была прекрасной и смешной,

Земной была и неземной...

Не говорите, что ушла.

Благодарите, что была...»

Потом над ней стал опускаться занавес, и людские рыдания слились с долгой-долгой овацией Актрисе.

А он всё шептал: «Опустела без тебя Земля. Как мне несколько часов прожить?..»

***