(из истории инакомыслия в России)


Краткая биографическая справка
 о Чаадаеве.

Чаадаев Пётр Яковлевич родился в старинной богатой дворянской семье.
В 1808-1811 г.г. учился в Московском университете, был дружен с А.С. Грибоедовым, будущими декабристамиН.И.Тургеневым, И.Д.Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 г. участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награждён орденом св.Анны.
Прекрасно образованный, богатый и красивый аристократ, всеобщий любимец, Чаадаев в доме Н.М.Карамзина познакомился с А.С.Пушкиным, на которого оказал громадное влияние. Вступив в тайное общество декабристов, участия в его делах не принимал и в 1823 г. уехал путешествовать по Англии, Франции, Швейцарии, Италии, Германии.

www.vehi.net/chaadaev

Чаадаев...Для многих из нас имя это прочно связано с Пушкиным и, прежде всего, со знаменитым пушкинским стихотворением "К Чаадаеву", хотя дружба этих людей не всегда была ровной, а взгляды порой оказывались диаметрально противоположными. В 1836 году имя Чаадаева, после опубликования им в журнале "Телескоп" своих "Философических писем", было на устах у всех, затмив собой на время даже имя Пушкина. Написанию Чаадаевым "Философических писем" предшествовало его более чем 3-летнее пребывание за границей, непосредственное знакомство с жизнью и культурой стран Запада, близкое общение с крупнейшими западными философами того времени Ф.Шеллингом и др. Из поездки за рубеж Чаадаев вернулся обновлённым и исполненным одним желанием: сказать правду своей родине, какой бы горькой она ни была, определённо считая, что "любовь к отечеству вещь хорошая, но есть нечто повыше её - любовь к истине". Его "Письма" окрашены пессимистическим взглядом на прошлое и настоящее России, которое представляется ему сплошным "мёртвым застоем" по сравнению с жизнью других народов и стран, полной деятельности и смысла.
"Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы ещё только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода, мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода... То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас - только теория и умозрение".
"Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, - пишет он далее, -то нам приходится вбивать в головы ударами молота. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно не будет потеряно, но кто может сказать, когда мы обретём себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение"
Эту же мысль развивает Чаадаев и на других страницах своих "Философических писем".
"Исторический опыт, - пишет он, - для нас не существует, поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменён по отношению к нам... Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живём, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была отведена страница во всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас бы и не заметили". "Я не хочу сказать, конечно, что у нас одни пороки, а у европейских народов одни добродетели, избави Бог! Но я говорю, что для правильного суждения о народах следует изучать общий дух, составляющий их жизненное начало, ибо только он может вывести на путь нравственного совершенства и бесконечного развития".
По Чаадаеву, только время правления Петра и было попыткой выхода из мёртвого застоя, в котором, по его мнению, находилось государство. Попыткой, так и не поддержанной толком последующими правителями.
"Письма" Чаадаева явились своеобразным манифестом всех тех, кто разделял его воззрения. Казалось, что их автор сознательно решил расставить все точки над "i", нисколько не заботясь о последствиях, ни в коей мере не пытаясь смягчить свою позицию в угоду устоявшейся идеологии и общественному мнению. Некоторая полемичная заострённость и крайность высказываний Чаадаева вполне уравновешивала крайность мнений его оппонентов, утверждавших как раз обратное. Противники взглядов Чаадаева отстаивали необходимость ещё большей изоляции России от вредного влияния "иностранщины", считали, что у России особый путь, которому она должна следовать, подчёркивали превосходство её религиозных и культурных ценностей над другими народами.
Письмо Чаадаева, опубликованное в журнале "Телескоп", вызвало настоящую бурю в обществе, став причиной негодования одних и одобрения других. Задетыми за живое почувствовали себя многие.
"Никогда ещё, с тех пор, как в России начали читать и писать, - вспоминал современник Чаадаева М.Жихарев, - с тех пор, как завелась в ней книжная деятельность, никакое литературное и учёное событие не произвело такого огромного влияния и такого обширного действия... Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом, круглые неучи и барыни, подъячие и чиновники, потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве, тупоумные, невежественные, полупомешенные святоши и изуверы, ханжи, поседевшие и одичавшие в пьянстве, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты - все соединились в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию". "С ругательным посланием" в стихах обратился к Чаадаеву известный поэт Языков. Послание начиналось словами: "Вполне чужда тебе Россия, Твоя родимая страна, Её предания святые, Ты ненавидешь всё сполна". По рукам ходил стихотворный ответ Языкову заступившейся за Чаадаева писательницы Каролины Павловой.
Откликнулся, не мог не откликнуться на чаадаевские размышления о России, Пушкин. В письме к Чаадаеву по поводу присланной им брошюры с "Философическими письмами" Пушкин пишет: "Вы знаете, что я далеко не во всём согласен с вами. Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые её потрясали, но у нас было своё, особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Они не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена... Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой деятельности, которой отличается юность всех народов?".
"Татарское нашествие - печальное и великое зрелище, - продолжает Пушкин. Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству, оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели всё это не история, а лишь бедный, полузабытый сон? А Пётр Великий, который один есть целая история! А Екатерина, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?... Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистину могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко".
Чаадаеву дорого обошлась его "громкость". Высочайшим указом императора Николая он был официально объявлен сумасшедшим. По этому указу, ему было запрещено выходить из дому и над ним был установлен полицейско-медицинский надзор, его ежедневно посещали врач и полицмейстер. В воспоминаниях Жихарева приведен отрывок из подлинного текста императорского указа: "...появившаяся тогда-то такая-то статья выраженными в ней мыслями возбудила во всех без исключения русских чувство гнева, отвращения и ужаса, в скором, впрочем, времени сменившееся на чувство сострадания, когда узнали, что достойный сожаления соотечественник, автор статьи, страдает помешательством рассудка". Так Чаадаев стал первым инакомыслящим в истории России, чьи воззрения, оказавшиеся в противоречии с официально принятой идеологией и общественным мнением, были восприняты, как симптомы серьёзного психического заболевания. "Больше, чем кто-нибудь из вас, поверьте, - отвечал противникам своих взглядов Чаадаев, - я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа...Но я не научился любить родину с закрытыми глазами, с приклонённой головой и с запертыми устами". "Я не предвидел, - пишет он Шевыреву, - что унылое чувство поэта...оскорбит москвитян, и уверен был, что оно дышит любовью к родине, хотя и не той самою, которая нынче в моде".
Давний спор о том, по какому пути двигаться России - в сторону Запада или в сторону от Запада, начавшийся в чаадаевские времена, обрёл вдруг второе дыхание в России конца 20-го века. Собственно, спор возобновился с новой силой в начале 70-х годов, когда ещё пелись песни вроде: "У советской власти сила велика" и дискуссии о будущем пути России многим казались наивными и преждевременными. Но спор всё же шёл и шёл вовсю внутри диссидентского движения, расколотого на множество полемизировавших между собой групп.
Хотя все группы правозащитного движения объединяла общая одинаково рискованная по своим последствиям борьба с советской властью, тем не менее преследовали они разные цели и руководствовались сугубо своим видением будущего России. Диссидентсво не было однородным. Отнюдь. И мужественная борьба с коммунистическим злом, как выяснялось при ближайшем рассмотрении, велась, порой во имя другого зла, возможно, даже не менее ужасного и всеобъемлющего. Так например, составивший свою группу в правозащитном движении А.Фетисов , как пишет об этом в своей книге "История инакомыслия в СССР" Л.Алексеева, считал, что всю историю человечества можно свести к борьбе порядка и хаоса, причём, согласно его концепции, "хаос воплощался в еврейском народе, две тысячи лет наводившем беспорядок в Европе, пока на пути этого хаоса не стали германские и славянские начала - тоталитарные режимы Гитлера и Сталина, которые Фетисов оценивал как положительные исторические факторы". В экономическую программу Фетисова входила деиндустриализация и деурбанизация Европейской части СССР, восстановление там старинной крестьянской общины. Промышленность же предполагалось перенести в Сибирь и туда же переселить рабочих". В эти же годы циркулировал в самиздате документ под названием "Слово нации", под которым стояла подпись "Русские патриоты". Авторы "Слово нации" ратовали за "чистоту расы", которую портит, по их мнению, "беспорядочная гибридизация". Другой диссидент Г.Шиманов проводил мысль о том, что стоит, мол, советской власти принять православие и она будет "способна начать великое преображение мира". "Если предположить, - писал Шиманов, - грядущую трансформацию коммунистической партии в православную партию Советского Союза, мы получили бы действительно идеальное государство". Подобное государство не исключает, по мысли Шиманова, заимствованный у коммунистов авторитарный образ правления и тотальный духовный контроль над личностью, "развитую систему в лице партии, охватывающую весь общественный организм до каждой его чуть ли не мельчайшей клеточки".

На мысли и идеи Фетисова и Шиманова наталкиваешься там и сям в написанном в 1973 году солженицынском "Письме советским вождям". В 1974 году это "письмо" вышло отдельной брошюрой во Франции. "Письмо" Солженицына объясняет многое из его последующих высказываний о Западе, о переустройстве России. На умирающем и тлетворном Западе надо поставить крест - вот основная сысль, проходящая через страницы, посвящённые Западу в его "письме". Сами названия глав о Западе говорят о многом: "Запад на коленях", "Тупик цивилизации". Если Чаадаев считал, что беда России в том, что она постоянно отстаёт от несущегося вперёд Запада, то, по Солженицыну, за Западом нечего спешить, так как несётся он в пропасть. "Россия, - считает он, - вполне может поискать и свой особый путь в человечестве, не может быть, чтобы путь развития у всего человечества был только и непременно один".
"Вот уже близится и совсем недалёко время, - пророчествует Солженицын, - когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьёзная физическая сила". Он предвидит даже время, когда западные страны будут ещё "идти на любые уступки за одну лишь благосклонность руководителей будущей России". В страхе Запада перед могуществом России видит он то, что, в дополнение ко всему остальному, разрушит Запад и даст преимущество той России, которая видится ему в его, как он выразился, "заносчивой перспективе". Да и нынешняя Россия, т.е. в то время СССР, согласно Солженицыну, "по своим реальным достижениям могла бы считаться даже блистательной". Европа, по его мнению, "найдя в себе единство, стойкость и мужество для Второй мировой войны и ещё силы найдя выйти из послевоенной разрухи, на том и исчерпалась надолго".
К причинам близкой гибели Запада Солженицын причисляет, среди прочего, "исторический, психологический и нравственный кризис всей той культуры и системы мировоззения, которая началась в эпоху Возрождения и получила высшие формулировки у просветителей XVIII века". Мыслителям Просвещения достаётся ещё раз в главе "Тупик цивилизации". Это их учения, их "вдолбленный нам в голову мечтателями Просвещения... бесконечный, безграничный прогресс" сбил с толку Россию. Однако, считает он, "жадная цивилизация "вечного прогресса" захлебнулась и находится при конце". Ссылаясь на вышедшие на Западе труды "Общества Тейара де-Шардена" и "Римского клуба", Солженицын выделяет большими, заглавными буквами в отдельный лозунг вывод, к которому приводят эти труды: "ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ НЕ ТОЛЬКО НЕ НУЖЕН, НО И ГУБИТЕЛЕН".
У России, считает Солженицын, есть ещё время спастись. Для этого советским вождям надо отказаться от западного пути развития с его ставкой на научно-технический прогресс, и от марксизма, с его ставкой на пролетариат. "Мы и так слишком долго и слишком верно шли за западной технологией", - сетует он. Отодвинуть центр России вглубь, на северо-восток, подальше от Запада и там, на не "обезображенной" ещё земле, вдали от "безумного, пожирающего цивилизацию "прогресса", безболезненно ставить сразу стабильную экономику и соответственно её требованиям и принципам селить там впервые людей". Отказ от марксизма, как идеологии и замена его православием тоже сулит много выгод. Причём, перейдя от марксизма к православию, не обязательно при этом отказываться от "авторитарности", т.е. от всё той же диктатуры власти. В любом случае, даже при этом, полагает он, "может быть на обозримое будущее, хотим мы этого, или не хотим, назначим так, или не назначим, России всё равно суждён авторитарный строй. Может только к нему она сегодня и созрела". То, что будущая Россия должна иметь авторитарную систему правления, стало навязчивой идеей участников русского национального движения, привело их, в конечном итоге, к отказу от сотрудничества с правозащитниками."Письмо советским вождям" Солженицына положило начало оживлённой дискуссии внутри правозащитного движения, вызвало критику диссидентов, не разделявших солженицынские концепции. Включая и критику со стороны Сахарова, Вот что отмечал Сахаров:
"Солженицын пишет, что может быть, наша страна не дозрела до демократического строя и, что авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила при этом строе национальное здоровье вплоть до XX века. Эти высказывания Солженицына чужды мне. Я считаю единственно благоприятным для любой страны демократический путь развития". "Я возражаю против стремления отгородить нашу страну от якобы тлетворного влияния Запада, - пишет далее Сахаров и продолжает, - Я глубоко убеждён, что нет ни одной важной ключевой проблемы, которая имеет решение в национальном масштабе. Только в глобальном масштабе возможны разработки и осуществление стратегии развития человеческого общества на Земле, совместимое с продолжением существования человечества. Наша страна не может жить в экономической и научно-технической изоляции".
"Националистическая и изоляционистская направленность мыслей Солженицына, свойственный ему религиозно-патриархальный романтизм приводит его к очень существенным ошибкам" - пишет Сахаров. "В значительной части русского народа и части руководителей страны существуют настроения великорусского национализма, сочетающиеся с боязнью попасть в зависимость от Запада и с боязнью демократических преобразований. Попав на подобную благоприятную почву, ошибки Солженицына могут стать опасными".
Борьба мнений между российскими "западниками" и "славянофилами" разгорелась ещё больше с распадом Союза. Ведь надо же решить, что же строить, перефразируя Пушкина, на обломках коммунистического самовластья.
В газете "Аргументы и факты", №23, 2009 г. под общим заголовком "В ногу с Западом или своим путём?" были напечатаны две полемических заметки. Одна называется "Либералов к стенке", она написана Александром Дугиным, философом, лидером Международного евразийского движения, другая - "Рабов в себе пора изживать" - писателем Михаилом Веллером.
Основная мысль заметки Дугина: "...в обществе, которое нужно России, не должно быть представительской демократии, не должно быть рыночного общества, основанного на денежном эквиваленте всех ценностей, и не должно быть идиотской, противоестественной, извращенческой идеологии прав человека". "Рынок, демократия и права человека - пошли вон!" - заключает свою заметку Дугин.
"Никто не смеет гнуть меня в бараний рог и заставлять жить по своим прописям, - пишет, полемизируя с ним, Михаил Веллер. Это то, что взял Запад, начиная с Древней Греции, это то, чему не вредно научиться, чтобы не остаться неким поствизантийским дремучим реликтом". Веллер вспоминает "старинную советскую историю о партийной делегации низшего звена, впервые посещающей Париж". "Они целый день, - пишет он, - были подавлены красотой и изобилием Парижа, пока один не сказал: "А что, ребята! Ведь одна наша десантная дивизия запросто загнёт этим лягушатникам рога". "И все сразу повеселели", - заканчивает рассказ Веллер и добавляет: "Пора, однако, думать не о молитвах и не о десантниках, а о нормальной человеческой жизни людей, уважающих себя".
Давний спор, начавшийся ещё в пушкинско-чаадаевские времена, не собирается угасать. Вопрос о том "как обустроить Россию", по какому пути ей идти, всё сильнее делит россиян на две непримиримые стороны. Решение этого вопроса будет ещё долго задавать тон и грядущим конфликтам и выбору тех методов, которые будут использоваться для их преодоления.