Была ли Лиля Брик профессиональным литературным критиком? Наверное, нет. Она вообще редко что-либо писала. Её статья о Маяковском и Достоевском «Предложение исследователям», напечатанная в 1966 году в журнале «Вопросы литературы», скорее была исключением. Свои суждения Брик высказывала в основном в дневнике, письмах и частных разговорах. Но что это были за суждения?! Так чётко и образно о современной поэзии мало кто высказывался. Оставим на время Маяковского (его Брик знала от «а» до «я», но всё без утайки о нём так и не поведала). Я процитирую лишь фрагмент из письма Брик сестре, датированного октябрём 1961 года. «Мой самый любимый из сегодняшних поэтов – Слуцкий, – призналась Брик. – Он, несмотря на простоту, ясность, – абсолютно особенный, у него уже есть «школа», и пишет он только тогда, когда ему нужно что-то сказать, и сказать ему есть что. Человек он удивительный, лучший из всех, кого я знаю». Перед этим Брик отметила ещё двух поэтов. Она сообщила сестре: «Плохи последние стихи Панкратова, к сожалению. Но, всё равно, он талантлив, хотя и не самый талантливый. Великолепен Глазков». И тут же убийственная характеристика Шкловскому (в связи с напечатанными в «Знамени» его воспоминаниями «Жили-были»): «Как всегда, бессовестно и напутано, и даже скучно… а это уж последнее дело». В частных разговорах Брик и в грош не ставила Осипа Мандельштама. Он для неё оставался всего лишь мраморной мухой. А Катаева она вообще презирала (и не только из-за Маяковского, её сильно возмущало, что пьесы писателя шли во МХАТе).

Лиля Юрьевна Каган родилась 31 октября (по новому стилю 11 ноября) 1891 года в Москве. Настоящее её имя Лия. Отец Лии – Урий Александрович Каган был присяжным поверенным. Наряду с другими проблемами он принимал весьма деятельное участие в разрешении вопросов, связанных с правом жительства евреев в Москве. В круг его увлечений входила также литература. Он, в частности, поклонялся Гёте. Кстати, свою старшую дочку Каган назвал в честь возлюбленной немецкого классика – Лили Шенеман. Мать Лии – Елена Юрьевна Берман – была музыкантом (в своё время она окончила по классу рояля Московскую консерваторию).

Как говорили, в отрочестве Лия была не очень красива. Но это не мешало ей излучать чувственно-эротическую привлекательность. По семейным преданиям, Лия чуть ли не в пятнадцать лет закрутила в городище Котовицы, где жила её бабушка, роман с родным дядей. Тот даже хотел на ней жениться. Но это оказалось невозможно.

После гимназии Лия поступила на высшие женские курсы. Но, проучившись год на математическом отделении, она всё переиграла и продолжила учёбу в Архитектурном институте. Потом её увлекла скульптура, и несостоявшийся математик, всё бросив, умчалась в Мюнхен. В Москву Лия вернулась лишь из-за болезни отца. А дальше последовал короткий роман с учителем музыки. Она успела забеременеть, но рожать не стала, сделав у дальних родственников в какой-то глуши аборт, после чего навсегда лишилась возможности иметь детей.

Позже литературоведы отмечали, что «Брик была разносторонне одарённой натурой. Получив хорошее домашнее образование, она свободно владела немецким и французским, училась в Архитектурном институте в Москве и в частной скульптурной мастерской в Мюнхене, музицировала, занималась балетом и дружила с уже тогда известной танцовщицей Екатериной Гельцер и даже чуть не уехала на гастроли в Японию. Она прекрасно шила и подарила знаменитой русской модельерше Н.П. Ламановой понравившееся ей платье, после чего вместе с младшей сестрой Эльзой демонстрировала в Париже ламановские модели в стиле «рюсс» (С.Коваленко. Звёздная дань. М., 2006).

26 февраля 1912 года Лиля вышла замуж за Осипа Брика, которого она знала с тринадцати лет, и взяла фамилию супруга. Историк русской литературы первой половины ХХ века Светлана Коваленко рассказывала: «Бракосочетание состоялось не в синагоге, а дома у Каганов, в Большом Чернышевском переулке. Венчал их друг отца невесты, учёный раввин Мазе. Лиля Юрьевна пишет, что на ней было белое, сильно декольтированное платье, поверх которого мать в последний момент накинула белую шаль. «Мама потом часто вспоминала, что я вся была в белом, и зубы были белые-белые, и я всё время хохотала». После свадьбы родители Лили (теперь уже Лили Брик) сняли молодым четырёхкомнатную квартиру в тихом переулке на Тверской. Вместо обещанного бриллиантового ожерелья она попросила Бриков купить «Стенвейн», и они с Осей с удовольствием музицировали в четыре руки. Читали вслух, как это тогда было принято. Л.Брик вспоминает: «У нас собралась прекрасная библиотека классиков – русских, немецких, французских, мы читали друг другу вслух – всего Гоголя, все романы Достоевского, Толстого, Тургенева, Гофмана, итальянских писателей. Мы прочли вслух: «Преступление и наказание», «Братьев Карамазовых», «Идиота», «Войну и мир», «Анну Каренину», «Заратустру», «In vino veritas» Кьеркегора, Кота Мура – это не считая мелочей» (С.Коваленко. Звёздная дань. М., 2006).

Летом 1915 года младшая сестра Лили – Эльза на свою голову познакомила её с Владимиром Маяковским. В качестве ответного шага старшая сестра всё сделала для того, чтобы поэта отбить. Так возник новый роман, приведший к созданию неожиданного треугольника: Лиля и Осип Брики и Маяковский.

Впоследствии Маяковский посвятил Брик не одно стихотворение, поэму «Облако в штанах» и даже книги. Некоторые из них, как, скажем, «Лиличка! Вместо письма», датированное 26 мая 1916 года, потом долго замалчивались. Другие, наоборот, получили широкую известность.

В 1918 году Лиля Брик и Маяковский снялись в кинокартине «Закованная фильмой», сценарий для которой написал поэт. Она потом приняла участие ещё в нескольких кинопроектах: в создании летом 1926 года в качестве ассистента режиссёра документальной ленты «Еврей и земля» и как сценарист в производстве в 1928 году худфильма «Стеклянный глаз». Был ещё третий проект: в 1929 году Брик написала киносценарий «Любовь и долг», представлявший этакую сатиру на заграничную коммерческую халтуру», но его отверг Главрепертком (текст же сценария появился в печати лишь в 1998 году).

Надо сказать, что отношения в треугольнике Брики – Маяковский развивались непросто. Никто никому верность там не сохранял. Лиля Брик, к примеру, одно время была без ума от Николая Пунина. 20 мая 1920 года Пунин записал в своём дневнике: «Эта «самая обаятельная женщина» много знает о человеческой любви и любви чувственной. Её спасает способность любить, сила любви, определённость требований. Не представляю себе женщины, которой я бы мог обладать с большей полнотой. Физически она создана для меня, но она разговаривает об искусстве – я не мог. Наша короткая встреча оставила на мне сладкую, крепкую и спокойную грусть, как если бы я подарил любимую вещь за то, чтобы охранить нелюбимую жизнь. Не сожалею, не плачу, но Лиля Б. осталась живым куском в моей жизни, и мне долго будет памятен её взгляд и ценно её мнение обо мне. Если бы мы встретились лет десять назад – это был бы напряжённый, долгий и тяжёлый роман, но как будто полюбить я уже не могу так нежно, так до конца, так человечески, по-родному, как люблю жену». Затем Брик увлеклась заместителем наркома финансов Александром Краснощёковым. Ради своей пассии чиновник на какие только траты не шёл, зачастую при этом путая государственную казну с личным карманом. За это его в сентябре 1924 года взяли под белы ручки и заключили в Лефортово. Ему дали шесть лет тюрьмы. Пытаясь спасти Краснощёкова, Брик бросилась к своему покровителю – заместителю начальника секретного отдела ГПУ Агранову. Но чекист оказался бессилен. В отчаянии Брик в ноябре 1924 года отправила записку Льву Каменеву. «То, о чём хочу говорить с Вами, – подчеркнула Брик, – касается лично меня – хотелось бы, чтобы никто не знал об этом». Только после этого бывшего замнаркома финансов выпустили на свободу. Позже любовная история Краснощёкова и Брик легла в основу пьесы Бориса Романова «Воздушный пирог», в которой Брик была выведена под именем Риты Керн. В театре эту Керн блестяще сыграла в феврале 1925 года Мария Бабанова. Наверное, стоит добавить, что после Краснощёкова Брик крутила романы с дипломатом З.Воловичем, кинорежиссёром Л.Кулешовым, чекистами В.Горожаниным, Л.Эльбертом, М.Горбом, всех её кавалеров и не перечислить.

Маяковский тоже не был ангелом. Он то крутил роман с художницей Евгенией Ланг, то волочился за сёстрами Гинзбург.

Следует отметить ещё одно обстоятельство: Брик умела отделять свои любовные романы от литературы. Как критик она всегда была неподкупна. Издатель А.Тихонов как-то заметил К.Чуковскому: «Нужна такая умная женщина, как Лиля. Я помню, как Маяковский, только что вернувшись из Америки, стал читать ей какие-то свои стихи, и вдруг она пошла критиковать их строку за строкой – так умно, так тонко и язвительно, что он заплакал, бросил стихи и уехал на 3 недели в Ленинград».

В конце 1920-х годов Брики и Маяковский втроём жили в одной комнате на Таганке в Гендриковском переулке. Но принесло ли это всем членам треугольника счастье? Известно, что у Осипа Брика в это время завязался роман с Евгенией Соколовой-Жемчужной, Лиля влюбилась в киношника Кулешова, а Маяковский потом увлёкся начинающей актрисой Вероникой Полонской.

Развязка наступила в 1930 году, когда Маяковский покончил жизнь самоубийством. До сих пор бытует версия, что к трагической гибели свою руку приложило ОГПУ и, в частности, Яков Агранов. В пользу этой гипотезы косвенно свидетельствовало то, что Осип Брик после 1917 года короткое время официально числился юрисконсультантом ВЧК. А уже в конце лихих 90-х годов Валентин Скорятин отыскал служебное удостоверение сотрудника ГПУ, принадлежавшее самой Лиле Брик (она его использовала, в частности, при оформлении заграничного паспорта).

Перед роковым выстрелом Маяковский оставил записку: «Товарищ правительство, – писал поэт, – моя семья – это Лиля Брик, мама, сестра и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо».

В начале 30-х годов Лиля Брик вышла замуж за героя гражданской войны Виталия Примакова (до этого Примаков уже дважды состоял в браке: первой его избранницей была дочь писателя Коцюбинского Оксана, она умерла при родах; второй стала землячка Довжик, она в 1927 году родила военачальнику сына). Новая семья появилась и у Осипа Брика. Но это не помешало им всем вместе поселиться в одной квартире в Спасопесковском переулке на Арбате.

Когда пугливое и полуобразованное литературное начальство стало замалчивать Маяковского, Брик, по одной из легенд, решила напрямую обратиться к Сталину. 24 ноября 1935 года она написала вождю: «Дорогой товарищ Сталин, после смерти поэта Маяковского, все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня.

У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями.

Я делаю всё, что от меня зависит, для того, чтобы стихи его печатались, чтобы вещи сохранились и чтобы всё растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворён.

А интерес к Маяковскому растёт с каждым годом. Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.

Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он ещё ни кем не заменён и как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции.

Но далеко не все это понимают.

Скоро шесть лет со дня его смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров.

Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике. Материал давно сдан, а книга даже ещё не набрана. Детские книги не переиздаются совсем. Книг Маяковского в магазинах нет. Купить их невозможно.

После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет. Материалы разбросаны. Часть находится в московском Литературном музее, который ими абсолютно не интересуется. Это видно, хотя бы из того, что в бюллетене музея о Маяковском почти не упоминается.

Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского. Через некоторое время мне сообщили, что Московский совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие.

Домик маленький, деревянный, из четырёх квартир (Таганка, Гендриков пер., 15) одна квартира – Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека, немногочисленных жильцов райсовет брался переселить. Квартира очень характерная для быта Маяковского – простая, скромная, чистая.

Каждый день домик может оказаться снесённым. Вместо того, чтобы через 50 лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы из быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить всё это, пока мы живы.

Благодарны же мы сейчас за ту чернильницу, за тот стол и стул, которые нам показывают в домике Лермонтова в Пятигорске.

Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу имени Маяковского. Но и это не осуществлено.

Это основное. Не говорю о ряде мелких фактов. Как, например, по распоряжению Наркомпроса из учебника современной литературы на 1935 г. выкинули поэмы «Ленин» и «Хорошо». О них и не упоминается.

Всё это, вместе взятое, указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского, его агитационной роли, его революционной актуальности. Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодёжи. Поэтому его так мало и медленно печатают, вместо того, чтобы печатать его избранные стихи в сотнях тысяч экземпляров. Поэтому не заботятся о том, чтобы пока они не затеряны, брать все относящиеся к нему материалы. Не думают о том, чтобы сохранить память о нём для подрастающих поколений.

Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованность и сопротивление и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследство Маяковского».

Оставалось решить вопрос, как доставить это обращение. По одной из легенд, Брик надавила на Примакова, чтобы тот лично отнёс её письмо в секретариат вождя. А как было в реальности?

Некоторые исследователи считают, что идея обращения к Сталину возникла у двух чекистов: Якова Агранова и Горожанина. Они же продумали и способ доставки письма. Обращение было передано в комендатуру Кремля. А дальше всё проконтролировал комендант Н.П. Ткалуг.

Кстати, по одной из версий, главным мотивом к написанию письма Сталину послужили не столько озабоченность недооценкой значения творчества Маяковского, сколько денежные интересы. Брик надеялась, что переиздания книг поэта помогут ей существенно поправить собственные материальные дела.

Сталин, прочитав, дал поручение Ежову исправить ситуацию. «Тов. Ежов, – подчеркнул Сталин, – очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите её в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится – я готов. Привет! И.Сталин».

После вмешательства вождя Маяковский был возведён в ранг непререкаемого классика. Тут же последовали указания о переизданиях книг поэта и подготовке его собрания сочинений. Кстати, один из сборников Маяковского – «Оборонные стихи» – вышел в начале 1936 года с предисловием мужа Лили Брик – Виталия Примакова.

Однако брак Брик с Примаковым продлился недолго. В ночь на 15 августа 1936 года герой гражданской войны неожиданно был арестован на даче под Ленинградом, а уже в июне 1937 года его расстреляли. В литературных кругах думали, что Брик тут же бросится спасать мужа и, в частности, побежит к своим покровителям в НКВД. Она действительно помчалась к Агранову. Но, судя по всему, влиятельный чекист посоветовал ей в это дело не влезать.

Уже после реабилитации Примакова Брик в узком кругу призналась: «Я не могу простить себе, что были моменты, когда я склонна была поверить в виновность Виталия. К нам приходили его сотрудники, военные, тот же Уборевич, и я слышала, как они говорили: «Этот дурак Ворошилов» или «Будённый просто неграмотен!» И я могла подумать – почему нет? – что и вправду мог быть заговор, какая-нибудь высокая интрига. Я была удивлена, что Примаков это скрыл от меня. И я не могу простить себе этих мыслей».

Брик, кстати, сама тогда висела на волоске от смерти. По свидетельству Роя Медведева, её имя фигурировало в одном из списков Ежова, в котором были намечены жертвы для новых арестов. Этот список якобы был представлен Сталину, но вождь распорядился имя Брик вычеркнуть. Сталин будто бы сказал Ежову: «Не будем трогать жену Маяковского». Однако столичные редакторы ничего этого не знали и на всякий случай из последнего тома собрания сочинений Маяковского убрали из выходных данных ссылку о том, что издание выходило под редакцией Брик.

В 1938 году Брик вышла замуж в третий раз. Её избранником стал поэт и исследователь творчества Маяковского – Василий Катанян. Она продолжила устраивать у себя литературные вечера и привечать молодые таланты. Так, до войны в её салоне часто пропадали Михаил Кульчицкий, Павел Коган, Сергей Наровчатов, Ярослав Смеляков, Давид Самойлов, Михаил Львовский, Николай Глазков и другие поэты. Но к одним она была холодна (к примеру, к Наровчатову), а других просто обожала (скажем, Глазкова).

Брик не раз пробовала писать сама. Так, во время эвакуации в Перми она издала книжечку «Щен», основу которой составили воспоминания о прогулке в далёком 1919 году с Осипом Бриком и Маяковским по Пушкину. Потом, в 1951 году она, возмутившись примитивной монографией Виктора Перцова о дооктябрьском периоде жизни Маяковского, взялась за свою книгу, назвав её «Анти-Перцов». В письме сестре Брик сообщила: «Получается – не биография, но и не полемика с Перцовым, а как бы суд над Перцовым с обширными свидетельскими показаниями». Но эта её работа так и осталась не изданной.

В середине 50-х годов Илья Зильберштейн пообещал Брик опубликовать её материалы о Маяковском. Он хотел отдать под поэта два тома в серии «Литературное наследство». Первый из них с порядковым номером 65 под названием «Новое о Маяковском» вышел в 1958 году. Наряду с другими вещами в этот том вошли письма поэта к Брик. Но что после этого началось!

Ортодоксы организовали в газете «Литература и жизнь» гневную статью помощника главного идеолога партии Михаила Суслова – Владимира Воронцова и его давнего приятеля Александра Колоскова. Помощник Суслова утверждал, что нельзя вторгаться в интимную жизнь классиков. По его мнению, публикация писем к Брик исказила облик поэта и как бы принизила творчество глашатая революции.

Лиля Брик в письме сестре сообщила: «Вокруг I т. «Литнаследства» страсти разгораются. Я, признаться, не думаю, что II-й том выйдет скоро». Чтобы окончательно добить оппонентов, всесильный помощник Суслова буквально через два дня после публикации своего материала в «Литературе и жизни» организовал на имя своего шефа письмо старшей сестры Маяковского. Сестра поэта уточнила, что издатели серии «Литнаследства» не раз просили её предоставить переписку брата с семьёй. «Я отказалась на том основании, что переписка наша не имеет литературного и общественного значения и что я не хочу участвовать в одном сборнике с абсолютно чуждыми мне людьми». Но её, судя по всему, обманули. Маяковская негодовала: зачем редакция «Литнаследства» предала огласке письма брата к Брик. «Брат мой, – утверждала она, – человек совершенно другой среды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую среду, которая, кроме боли и несчастья, ничего не дала ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего, талантливого человека, а теперь продолжают чернить его честное имя борца за коммунизм».

Одновременно в ЦК обратился известный графоман Фёдор Панфёров, имевший в аппарате Суслова громадную поддержку. Его тоже возмутила публикация писем к Брик. «Это, – писал он, – весьма слащавые, сентиментальные, сугубо интимные штучки, под которыми Маяковский подписывается так: «Щенок». Предпосылкой к этим письмам является «предисловие» самой Лили Брик, в котором она во всеуслышание утверждает, что «с Владимиром Владимировичем Маяковским мы прожили 15 лет» и что Брик «был моим первым мужем. Я встретилась с ним, когда мне было 13 лет. Когда я сказала ему о том, что Маяковский и я полюбили друг друга, все мы решили никогда не расставаться... Мы прожили нашу жизнь, и духовно, и большею частью территориально, вместе».
Одно не учёл Панфёров в своём доносе: какой бы Брик ни была в жизни, но лично Маяковскому она была очень дорога. Это ведь ей поэт писал:


Если я
чего написал,
если
чего
сказал –
тому виной
глаза-небеса,
любимой
моей
глаза.
Круглые
да карие,

горячие –
до гари…


Панфёров своим любимым женщинам ничего подобного никогда не посвящал. Может, потому, что он не умел любить и прощать так, как Маяковский.

Да что Панфёров?! Несколькими годами позже известный эротоман Виктор Шкловский, забыв о том, как в начале 20-х годов он ухлёстывал за младшей сестрой Лили – Эльзой, по словам Бенедикта Сарнова, сокрушался по поводу того, что Маяковский в опубликованной в 65-м томе «Литнаследства» переписке с Брик был представлен «мало что говорящими уму и сердцам читателей короткими записочками». Шкловский «сказал даже, что напечатанные с комментариями в академическом томе записочки эти изменили свой жанр и тем самым стали художественно неправдивыми».

Не зная о жалобах «охранителей» в ЦК, верному клеврету Суслова попробовал в совершенно спокойном тоне возразить на страницах «Нового мира» Андрей Турков. Но критику тут же ответил какой-то аноним в «Литературе и жизни». Его обозвали серой мышкой, которая попыталась запятнать светлый лик великого поэта.

Дальше руководители двух отделов ЦК – Дмитрий Поликарпов и Леонид Ильичёв подготовили соответствующую записку. Оба партфункционера были единодушны во мнении, что редактора серии «Литнаследство» Илью Зильберштейна следовало уволить, а «контролёру» из Академии наук Михаилу Храпченко стоило вкатить строгое партийное взыскание.

После этого 31 марта 1959 года состоялось заседание комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей, признавшее выпуск 65-го тома грубейшей политической ошибкой. Но Воронцову и этого показалось мало. Спустя несколько дней он организовал жалобу главного редактора издательства восточной литературы Д.Е. Михневича на имя Суслова, в которой ещё раз был заострён вопрос о скандальном характере публикаций личных документов видных деятелей литературы. Михневич писал: «Редакция тома из не вполне понятных соображений предпочла этой обширной публикации предисловие самой Л.Брик, которая самодовольно объявляет, что она много лет с общего согласия была одновременно женой Маяковского и О.Брика». Мол, в итоге редакция «Литнаследства» сама дала повод, «чтобы ещё раз облить Маяковского грязью». Реагируя на письмо Михневича, Суслов дал задание Поликарпову продолжить пропагандистскую кампанию по осуждению издателей. После этого стало ясно, что выход следующего тома «Литературного наследства», в которой были завёрстаны воспоминания самой Брик, ждать в ближайшие лет десять-пятнадцать не стоило.

Конечно, Брик была непростой женщиной. Она до последнего играла роль покровительницы талантов. Её салон никогда не пустовал. Бенедикт Сарнов рассказывал: «Поэтов здесь ценили не по официальной советской табели о рангах, и не по какому-нибудь там гамбургскому счёту, а именно вот по этой, – футуристической, лефовской – шкале ценностей. И потому рядом с её любимым Слуцким в сознании Л.Ю. стояли не Самойлов или, скажем, Окуджава, а – Вознесенский и Соснора».

Виктор Соснора, которому Брик покровительствовала с 1962 года, вспоминал: «Лиля Юрьевна Брик любила красивых и юных и не непременно «знаменитых». Как правило, те, кто пишут о ней, видимо, встречались, и было их видимо-невидимо. Она любила, чтоб её любили. Однако эти мемуаристы были, так сказать, одноразовые шприцы энергии, от них она уставала за один обед и больше не встречалась. Это были как принесённые кем-то картинки, полюбовалась – и адью. Нужно сказать, что чрезвычайно редко она была инициатором этих встреч, к ней напрашивались. Не была она инициатором и встреч со знаменитостями. Я помню, что Любовь Орлова (актриса) звонила ей по какому-то своему делу – печальному, и Л.Ю. приняла её и была восхищена. Вообще она любила жизнь со всею страстью, всегда, любила друзей, любила дарить, помогать, брать их дела на себя. Она многих любила, беспрестанно. Она не могла б жить без поэтов, музыкантов, живописцев, балерин, без просто «интересных персонажей». Но отбор дружб (долгих!) делался только ею, и даже в дружбах тем, кто переходил границу её приязни, она в глаза заявляла, что отношения закончены, навсегда. Так она порвала поочерёдно: с Глазковым (поэтом, некогда прославленным), с Н.Черкасовым, великим артистом у Эйзенштейна, а затем ставшим номенклатурной ходулей, с М.Плисецкой, балериной, но, кажется, Майя сама с ней порвала, с С.Кирсановым, когда он стал невыносимым в своём бурном и страшном самоубийстве с алкоголем, и блистательнейший Кирсанов, «серебряная флейта» нашей поэтики, был потрясён этим разрывом, плакал, метался, Л.Ю. тяжело переживала, но конец есть конец. Она любила Луэллу Варшавскую (Краснощёкову), приёмную дочь её и Маяковского, любила Румера, родственника Осипа Брика, переводчика стихов. Этих – навсегда. Любила она мужа, Василия Абгаровича Катаняна, и опекала его, и говорила многократно, что давно б покончила с собою, но жалеет Васю, он без неё пропадёт. Он и пропал – умер через полгода после смерти Л.Ю., сломленный одиночеством и сердцем. Она любила Эльзу Юрьевну Триоле, свою родную сестру, безоговорочно ценила и её мужа Арагона. Когда мы хоронили Эльзу, у её праха стояли: Брик, Катанян, Арагон и я. Народу шло тысячи, французов, громадный Арагон плакал и ничего не замечал, Лиля уже не могла стоять, я подозвал приёмного сына Арагона, драматурга, и мы встали с двух сторон, поддерживая её, но держать себя она не позволила, выстояла четыре часа, без обмороков. Ей было семьдесят девять лет. И палило парижское солнце, и дым от раскалённых камней и обелисков. С С.Параджановым до суда Л.Ю. встречалась один раз и была очарована им, а он ею, и, когда последовали арест и тюрьма, Л.Ю. пыталась поднять европейскую прессу, не вышло, они оказались ожиданно «нравственны» в Англии, кажется, появилась одна (!) статейка «Процесс над русским Оскаром Уайльдом» (вряд ли в Англии, где-то). Л.Ю. прочитала эту пошлятину и разорвала журнал на четыре части, крест-накрест. И всё же она продолжала говорить о нём со всеми именитыми иностранцами. Пустота. Из всей «элитарной» советской интеллигенции только Л.Ю. Брик и Юрий Никулин, замечательный клоун-эксцентрик и актёр кино, посылали в тюрьму посылки с продуктами и одеждой, а Никулин и бился за него с инстанциями и даже ездил в лагерь. Ещё постоянными гостями у неё были Борис Слуцкий и Андрей Вознесенский, но порознь, Борис Андрея не любил» («Звезда», 2012, № 1).

Очень интересные воспоминания оставил о Брик и Андрей Вознесенский. Он рассказывал: «А уж кто был чемпионкой среди ведьм, согласно информации просвещённой толпы, – это, конечно, Лиля Брик, «пиковая дама советской поэзии», она и «убивица», и «чёрная дыра». Муза – это святая ведьма. Зеркальце вспыхивает мстительным огоньком. Впервые увидел я ЛЮБ на моём вечере в Малом зале ЦДЛ. В чёрной треугольной шали она сидела в первом ряду. Видно, в своё время оглохнув от Маяковского, она плохо слышала и всегда садилась в первый ряд. Пристальное лицо её было закинуто вверх, крашенные красной охрой волосы гладко зачёсаны, сильно заштукатуренные белилами и румянами щёки, тонко прорисованные ноздри и широко прямо по коже нарисованные брови походили на китайскую маску из театра кукол, но озарялись божественно молодыми глазами. И до сих пор я ощущаю магнетизм её, ауру, которая гипнотизировала Пастернака и битюговых Бурлюков. Но тогда я позорно сбежал, сославшись на усталость от выступления. После выхода «Треугольной груши» она позвонила мне. Я стал бывать в её салоне. Искусство салона забыто ныне, его заменили «парти» и «тусовки». На карий её свет собирались Слуцкий, Глазков, Соснора, Плисецкая, Щедрин, Зархи, Плучеки, Клод Фриу с золотым венчиком. Прилетал Арагон. У неё был уникальный талант вкуса, она была камертоном нескольких поколений поэтов. Ты шёл в её салон не галстук показать, а читать своё новое, волнуясь – примет или не примет? О своей сопернице, «белой красавице» Татьяне Яковлевой, которую прочили в музы Маяковскому наши партийные чины в противовес «неарийской» Лиле, ЛЮБ отзывалась спортивно. Когда в стихах о её сестрице Эльзе Триоле я написал:

Зрачки презрительно сухи... –

Лиля Юрьевна изумилась: «Откуда вы это знаете? У неё с детства этот недостаток. Она всю жизнь должна была закапывать специальные капли, увлажняющие глаза».

Кто не любил Брик? Во-первых, мать Маяковского и особенно старшая сестра поэта. Более того, сестра поэта считала её злейшим врагом. Во-вторых, литературные генералы из охранительного лагеря.

Естественно, охранители не могли смириться с влиянием Брик на современный литпроцесс. Весной 1968 года на неё развернулась новая мощная атака. Журнал «Огонёк» поместил статью В.Воронцова и А.Колоскова «Любовь поэта. Трагедия поэта», в которой утверждалось, будто Брик – самозванка, никогда особой роли в жизни великого поэта не игравшая. Хотя все знали, что это было не так.

Желая подбодрить Брик, Соснора 27 мая написал ей: «Я прочитал пасквиль в «Огоньке». Туманные и пошлые намёки, рассчитанные на офицерских невест. Обыкновенный донос. Жёлтого цвета. Не расстраивайтесь, пожалуйста! Даже я и уверен, что вы посмеялись над двумя болванами – и только. Полицейская пресса, подленькие статейки так или иначе являются. Когда клоуну больше нечем рассмешить публику, он плюёт в небо. Собака лает – ветер носит. Ветер дует – корабль идёт».

Статья Воронцова и Колоскова спровоцировала очередной грандиозный скандал. Либералы хотели дать бой.

Константин Симонов лично написал в «Литгазету» большое письмо. Он подчеркнул: «Я не сторонник канонизации ни мёртвых, ни живых деятелей литературы. Я за публикацию всех существенных для истории литературы фактов, даже в тех случаях, когда в интересах этой истории приходится вносить те или иные коррективы в наше представление о личности ушедших или вызывать недовольство живых. История есть история. Но, во-первых, – и это главное, – я считаю аморальным, когда в угоду личным симпатиям и антипатиям пытаются искажённо трактовать произведения, вошедшие, в историю литературы. И, во-вторых, – и это тоже существенно, – я считаю недопустимым, когда вместо изложения имеющих прямое отношение к истории литературы фактов, занимаются игрой в прятки. Если у вас есть подтверждающие ваши слова документы – выложите их на стол. А если их нет – не занимайтесь сенсационными намёками». Но главный редактор газеты Александр Чаковский, заручившись поддержкой двух отделов ЦК КПСС, в публикации этого письма Симонову отказал.
Ничего не дало и обращение к председателю советского правительства Алексею Косыгину поэта Семёна Кирсанова.
12 мая 1978 года Брик упала возле кровати и сломала шейку бедра. Силы её стали покидать, и она приняла решение добровольно уйти из жизни.
Развязка наступила 4 августа 1978 года на даче в Переделкине. Брик приняла смертельную дозу снотворного. Уходя из жизни, она оставила записку: «В моей смерти прошу никого не винить». По завещанию её прах был развеян в Подмосковье.
Позже Лидия Гинзбург в своих записных книжках отметила: «Римское самоубийство Лили Брик. В 86 лет – удивительно! Самоубийство обычно акт молодости, сохраняющей ещё свежесть воли и чувства, которые восстают против унижения, страдания. Не согласны. Она сломала шейку бедра и поняла, что ходить больше не сможет. Вот рассказ соседей по даче. Записка – традиционная, с прощанием и объяснением причин, написана была ясным почерком. Она не могла в этот час не думать о Маяковском. А внизу очень большими и уже шатающимися буквами приписано было: нембутал. Что это – запоздалое сожаление, попытка облегчить задачу спасающим? Не обязательно. Теряя сознание, могла ещё захотеть смутно что-то договорить, уточнить, подать последний сигнал.

Грядущей смерти годовщину
Меж них стараясь угадать...».

Что ещё сказать? Лиля Брик оставила письмо-дневник. Правда, в своём завещании она запретила выдавать рукопись исследователям до 2000 года. Потом пасынок продлил этот запрет ещё на четверть века.

Вячеслав ОГРЫЗКО

http://litrossia.ru/2013/21/08031.html