Евгений Винокуров (1925-1993) 

ОНА

Присядет есть, кусочек половиня,
Прикрикнет: "Ешь!" Я сдался. Произвол!
Она гремит кастрюлями, богиня.
Читает книжку. Подметает пол.
Бредет босая, в мой пиджак одета.
Она поет на кухне поутру.
Любовь? Да нет! Откуда?! Вряд ли это!
А просто так:
           уйдет - и я умру.

1965

 МОСКВИЧИ

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.
Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.
Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.

1953

 * * *

Что там ни говори, а мне дороже
И все милее с каждым годом мне
И ритм деревьев, зябнущих до дрожи,
И ритм капели на моём окне...
И оттого, что сущность мира скрытна
И до сих пор темна ещё она,
Нам истина того простого ритма,
Как истина последняя дана.

	

		* * *

Об истине и не мечтая,
я жил среди родни, и сплошь
вокруг меня была простая,
но разъедающая ложь.
Со смаком врали, врали сладко.
Кто просто лгал, а кто втройне...
Но словно смутный сон, догадка
тоскливо брезжила во мне.
Я робок был, и слаб, и молод,
я брел ночами сквозь туман,-
весь в башнях, шпилях, трубах город
был как чудовищный обман.
Я брел в ботинках неуклюжих,
брел, сам с собою говоря...
И лживо отражалась в лужах
насквозь фальшивая заря.

1972

 * * *

Человек пошел один по свету,
Поднял ворот, запахнул полу.
Прикурил, сутулясь, сигарету,
Став спиною к ветру,
                          на углу.
В парк вошел. Зеленоватый прудик.
В лодках свежекрашенных причал.
Отломил, посвистывая, прутик,
По ноге зачем-то постучал.
Плюнул вниз с дощатого помоста.
Так, лениво плюнул, не со зла.
Ничего и не случилось, просто
Понял вдруг:
          а жизнь-то ведь прошла.

                 СКАТКА

Вы умеете скручивать плотные скатки?
Почему? Это ж труд пустяковый!
Закатайте шинель, придавите складки
И согните
         вот так - подковой.
Завяжите концы, подогнавши по росту.
Всё!
   Осталось теперь нарядиться...
Это так интересно, и мудро, и просто.
Это вам еще пригодится.

1947

            ПРОРОК

И вот я возникаю у порога...
Меня здесь не считают за пророка!
Я здесь, как все. Хоть на меня втроем
Во все глаза глядят они, однако
Высокого провидческого знака
Не могут разглядеть на лбу моем.
Они так беспощадны к преступленью!
Здесь кто-то, помню, мучился мигренью?
- Достал таблетки?! Выкупил заказ?
- Да разве просьба та осталась в силе?..
- Да мы тебя батон купить просили!
- Отправил письма? Заплатил за газ?..
И я молчу. Что отвечать - не знаю.
То, что посеял, то и пожинаю.
А борщ стоит. Дымит еще, манящ!..
Но я прощен. Я отдаюсь веселью!
Ведь где-то там оставил я за дверью
Котомку, посох и багряный плащ.

1966

                   * * *

Теплым, настежь распахнутым вечером, летом,
Когда обрастут огоньками угластые зданья,
Я сяду у окна, не зажигая света,
И ощупью включу воспоминанья.
И прошлое встанет...
А когда переполнит
Меня до отказа былого излишек,
Позову троих, вихрастых, беспокойных.
С оборванными пуговицами, мальчишек.
Я им расскажу из жизни солдата
Были, в которые трудно поверить.
Потом провожу их, сказав грубовато:
- Пора по домам! - и закрою двери.
И забуду.
         А как-нибудь, выйдя из дому,
Я замру в удивленье: у дровяного сарая
Трое мальчиков ползают по двору пустому
С деревянными ружьями,- в меня играя...

1948

             ВЫЖИЛ

Итак, всё кончено. Я выжил.
Обмотки. В недрах вещмешка
Буханка. В тряпке соль. Я вышел,
Держась за притолку слегка.
Я приобрёл за две недели
Те утончённые черты,
Что, может быть, и в самом деле
Уже сильнее красоты.
Страданье, что огромным было,
Раздумьем тронуло чело.
Оно подглазья углубило,
У рта морщины провело.
Как тень, стоял я еле-еле...
Душа, где ты была дотоль?
Её я чуял ясно в теле,
Как хлеб в мешке, как в тряпке соль.

1962

Я ПОСЕТИЛ ТОТ ГОРОД

Я посетил тот город, где когда-то
Я женщину всем сердцем полюбил.
Она была безмерно виновата
Передо мной. Её я не забыл.
Вот дом её. Мне говорят подробно,
Как осенью минувшей умерла...
Она была и ласкова и злобна,
Она была и лжива и мила.
...Я не решаю сложную задачу,
Глубинные загадки бытия.
Я ничего не знаю. Просто плачу.
Где всё понять мне?
            Просто плачу я.

1961

                ГЛАЗА

Взрыв. И наземь. Навзничь. Руки врозь. И
Он привстал на колено, губы грызя.
И размазал по лицу не слёзы,
А вытекшие глаза.
Стало страшно. Согнувшийся вполовину,
Я его взвалил на бок.
Я его, выпачканного в глине,
До деревни едва доволок.
Он в санбате кричал сестричке:
- Больно! Хватит бинты крутить!..-
Я ему, умирающему, по привычке
Оставил докурить.
А когда, увозя его, колёса заныли
Пронзительно, на все голоса,
Я вдруг вспомнил впервые: у друга ведь были
Голубые глаза.

1944-1957

             ***

Широко глаза расставлены
И хитрят, хитрят слегка,
Эти синие хрусталины
Из-под низкого платка...
Молодые и безгрешные
Очи ясности полны,
Мою душу отогревшие
Посреди большой войны.
В избах около Мукачева -
Издавна заведено -
Девки песни пели вкрадчиво,
И вилось веретено.
Песни были все неясные,
Непонятные для нас.
Розы белые и красные
Повторялись много раз...

1961

                  ***

Опять с намокшей шляпы каплет,
в кармане звук пустой ключей.
Вот он идет, полночный Гамлет.
Ненужный.
      Брошенный.
               Ничей.
Под ноги лист кидает осень...
И вот, пригнувшийся слегка,
в пивную входит он и просит
полухолодного пивка.
Сперва пивко пролил оплошно,
потом,
   таясь, поплакал всласть
о том, что так все в мире сложно,
о том, что жизнь не удалась.

1972

                  ГАМЛЕТ

Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.
А в жизни, помню, отзывался ротный
О нем как о сознательном бойце!
Он был степенный, краснощекий, плотный,
Со множеством веснушек на лице.
Бывало, выйдет, головой поникнет,
Как надо, руки скорбно сложит, но
Лишь только "быть или не быть?" воскликнет,
Всем почему-то делалось смешно.
Я Гамлетов на сцене видел многих,
Из тьмы кулис входивших в светлый круг,-
Печальных, громогласных, тонконогих...
Промолвят слово - все притихнет вдруг,
Сердца замрут, и задрожат бинокли...
У тех - и страсть, и сила, и игра!
Но с нашим вместе мерзли мы и мокли
И запросто сидели у костра.

1947

                  * * *

В судьбу походную влюбленный,
Не в фото, где луна у скал,
В казарме, густо побеленной,
Я честно красоту искал.
Ее искал я в дисциплине,
И в пайке, выданной в обрез,
И в алом клине, дымном клине
В теплушку глянувших небес.
Прослушав грустный хрип гармони,—
А я грустил тогда всерьез!—
От глаз я отрывал ладони,
Ладони,
Мокрые от слез...
Через овраги и низины,
Через расплесканную грязь
Я мчался в кузове машины,
На плащ-палатке развалясь.
Я брел по снежным первопуткам,
Сквозь ночь летел в товарняках,
Питался сечкой по продпунктам
И мылся в санпропускниках.
Я понимал лишь только грозы,
Дорог замес, снегов обвал...
Скупой и тонкий дух березы
В те годы я не понимал.

1953

              КРАСОТА

                        В. Бокову

				

				На небо взглянешь —
Звезд весенних тыщи!
Что юности в блескучей высоте?!
Но яростнее, чем потребность в пище,
Была у нас потребность в красоте.
Нам красота давалась понемножку...
По вечерам, когда шумел привал,
Сапожник ротный, мучая гармошку,
Ее для нас упорно добывал.
Она была минутной и не броской.
Мелькнет — и нет: под утро вдалеке,
На горке — стеариновой березкой,
В ночи — луной, раздробленной в реке.
А то бывало: осень, вязнут танки,
И чад, и гарь — и вдруг она возьмет
И чистым взором познанской крестьянки
Из-под руки, лукавая, сверкнет.

1953

                    ***

Где книжные манящие развалы,
где в тесноте лишь боком можно стать,
мы, книжники,
           юнцы,
              провинциалы,
поэмы будем выспренне читать.
Рукой махая, книгами гружены,
мы, вышедшие лишь на пять минут,
пойдем бродить...
           В час предрассветный жены
нас, потеряв терпенье, проклянут.
Ходите же всю ночь в фонарном свете!..
Нас мало!
     Это как ни назови,
но знаю, знаю, выше здесь на свете
всего, и даже, может быть,—
                        любви...

1972

                ***

		Что б ни было, но ценим все же
мы женщин. И за те года,
когда вдруг холодок по коже
бежал при встрече иногда.
За каплю слабого участья
в минуту страшную беды.
За тот браслетик вкруг запястья.
За поданный стакан воды.
...Под утро, дыбясь волосами,
сидели, пряди теребя.
За то, что всё не могут сами
они понять самих себя.

1968-1972

            ИСТИНА

			

		Вдруг захотелось правды мне,
как кислого — больному.
Так путника в чужой стране
вдруг да потянет к дому.
Казалось бы: на что она?
А мне — хоть мало проку!—
как пить в болотце из «окна»,
раздвинувши осоку.
Как мел, наскобленный в горсти
со стенки! Ведь, бывало,
ее, как извести в кости,
мне часто не хватало.
Что мне она? И что я ей?
Какая в ней пожива?
А правда мне всего милей
одним: она не лжива.
Как мясо пес, рывок — и съем!
Я жду со ртом разъятым,
еще не зная, будет чем:
лекарством или ядом.

1964-1972

                ***

		Здоровяку завидую немного,
что исполняет предписанья йога,
что ходит в Подмосковье с рюкзаком,
что на педали жмет велосипеда,
что никогда не спит после обеда,
что с болями в предсердье не знаком...
Но, к сожаленью, я живу иначе:
в столице пребываю — не на даче.
День, два брожу в томленье,— ни строки.
Я йоговским советам не внимаю,—
таблетки среди ночи принимаю.
Я жду: вот-вот появятся стихи...

1972

                   ***

Нет, не только все время ветер зловещий,
Нет, не только пожаров коричневый цвет —
В мире были такие хорошие вещи,
Как, например, восемнадцать лет,
Как, например, темно-синие ночи,
Очень грустные песни, кустарник в росе,
На котором весна узелочки почек
Завязала затем, чтобы помнили все...
Но о чем же нам помнить?
               У нас все с собою
Все, что надо для юности, здесь вот, у ног:
Километр дороги до первого боя,
У плеча в вещмешке на неделю паек.
Но однажды, особенным вечером, в мае
Бородатый солдат под смолистый дымок
У костра на досуге, шинель зашивая,
Про любовь рассказал нам нескладно, как мог..
Про гармонь, про небесные звезды сырые
Да про запах девичьих тяжелых волос...
Мы курили, молчали, в тот вечер впервые
В грусть всех песен солдатских поверив всерьез.

Кто только мне советов не давал!
Мне много в жизни выдалось учебы.
А я все только головой кивал:
— Да, да, конечно! Ясно. Ну, еще бы!..
Поднявши перст,
             кто только не держал
Меня за лацкан!
             — Да, ага, понятно!
Спасибо! Ладно!—
                я не возражал:
Ну что мне стоит, а ведь им приятно...
— Да, да, согласен! Ой ли! Ей-же-ей!
Пожалуй! Как вы правы, что ж, не скрою.
Чем больше слушал я учителей,
Тем больше я хотел быть сам собою.

1960

                *** 

                    Ал. Михайлову

			

			Художник, воспитай ученика,
Сил не жалей его ученья ради,
Пусть вслед твоей ведет его рука
Каракули по клеточкам тетради,
Пусть на тебя он взглянет свысока,
Себя на миг считая за провидца.
Художник, воспитай ученика,
Чтоб было у кого потом учиться.