Сегодня -  день рождения поэта Ивана Приблудного  (1905-1937). Недооцененного и нераскрытого, удивительно трагичной судьбы. В его биографии густо сплелась правда и ложь и мы поныне не знаем его истинного жизненного пути. А стихи его, разбросанные по периодике 20-30-х гг., до сих ещё не собраны бережной рукой. Как был он в жизни неприкаянным, таким и продолжает быть сейчас, находясь в вечности.
 Немного его стихов, в интернете их практически нет. Это то, что мы публиковали в альманахе "Крылья" (№№ 2, 3, 4).

Андрей Чернов

* * *
Луг венком покрыли лозы,
К лозам льнут бородки коз,
Под откос ныряют косы,
Над откосом сенокос.

Сено жалобно и густо
Полегло за рядом ряд,
А вокруг сквозь пот и усталь
Напевают, говорят.

Древним чудищем былинным
Дремлет желтая гора,
И дымятся по долинам
Села, речки, хутора.

Ой вы, села, рощи, долы,
Вечно солнечный уют;
В эту пору где-то пчелы
Деду думать не дают;

В эту пору над рекою
Плеск и говор на мосту,
И от лени и от зноя
В рощу прячется пастух.

Скрип телег, волы и косы,
Жаркий полдень, звон и гам –
Гимн стогрудый, стоголосый
Солнцу, воле и лугам.

– Мы родились в этих долах,
В этих долах мы умрем,
Неустанных и весёлых,
Помяните нас добром!!!

Солнце – влево, солнце – вправо,
Ливни пламени – в плечо…
– Ой, как жарко телу в травах,
Ой, как сердцу горячо…
1923

* * *
Я живу на свете, где попало,
И нигде, пожалуй, не живу:
То трава мне служит покрывалом,
То я сам собой примну траву.

Но пройдя дорогу травяную
И попав на первый тротуар…
– У тебя ли разве заночую,
Никогда не дремлющий бульвар?

Так-то ты взяла меня, столица,
И не спросишь и не хочешь знать,
Как мне спится, что мне ночью снится.
Где я буду завтра ночевать.

Что ж поделать, где-нибудь прилягу,
Все равно наутро, как на суд,
Поведут бездомного бродягу,
В протоколы имя занесут.

А кому-то горницы и спальни,
Кресла для себя и для гостей,
И рояль, и чистый умывальник,
И седая нянька для детей.

Кто-то уважаемый и гордый,
Не желая прочих понимать,
Может летом ездить на курорты,
На аборты деньги выдавать.

И в потемках эдаких условий
Как понять всю мудрость бытия?..
– Помоги ж мне разобраться в нови,
Жисть моя, любовь моя.
1925

* * *
Край мой знойный, зеленый, лесной,
Буераки, курганы, откосы,
Вспоминай меня каждую осень,
Ожидай меня с каждой весной.

На закате к тебе я приду,
Чтоб не знали ни камни, ни травы,
Чтоб не плакала мать у заставы,
Не вздыхали черешни в саду.

И когда, выходя на порог,
Ты меня не узнаешь при встрече,
Я отчалю далече, далече,
В вечно розовый сумрак дорог.

Теплой ночью ночуя в лесу,
Иль ютясь по закутам с быками,
Как пастушью суму за плечами,
В люди песню твою понесу.

А когда в непогоду и дождь
Сизый голубь забьется у крыши,
Обо мне ты уже не услышишь
И могилы моей не найдешь.

Те же будут прохлада и зной,
Те же будут луга и покосы…
– Помяни ж меня в первую осень
И забудь меня с первой весной…
1924

Последний извозчик
В трущобинах Марьиной Рощи,
под крик петуха да совы,
живет он, последний извозчик
усопшей купчихи Москвы.

С рассветом с постели вставая,
тревожа полночную тьму,
он к тяжкому игу трамвая
привык и прощает ему.

Его не смущает отсталость,
пока не погашен кабак,
пока его правом осталось
возить запоздавших гуляк.

Но все же он чувствует – скоро,
прорезав полночную тьму,
династия таксомотора
могильщиком будет ему.

И скорбный, на лошади тощей,
стараясь агонию скрыть,
везет он из Марьиной Рощи
свою одряхлевшую прыть.
1929

ГОРОДУ
(Из цикла «Украина»)
Вам – в железо, в гранит закованным,
Заколоченным в пыль, в снега –
Расскажу о краях диковинных,
О шуршащих весною лугах.

К вам пришел я из лунной родины,
От курганов, озер и рощ,
Где сады стелят пух смородинный,
Где поля – синий мох и рожь;

Где вечерней порою летнею
Рвутся песни из гущи верб,
Где стеклянной, волнистой лентою
Развернулся певучий Днепр;

Где в венках островерхих тополей
Зреют белые личики хат,
Где и вам, закаленным в копоти,
Было б так хорошо отдыхать.

Вам – в железо, в гранит закованным,
Заколоченным в пыль, в снега –
Пропою о краях диковинных,
О шуршащих весною лугах.
1923

* * *
Н.З.
Распахни на улицу окно,
Подойди и стань ко мне поближе;
Мне сегодня грустно и темно
И не знаю, чем я так обижен.

С твоего высокого окна
Будет видно, как с высокой кручи,
Как большая улица тесна
Для убогих, маленьких, ползучих;

Как у хмурых зданий там и тут,
Убегают в сумрак тротуары,
Как зевают, бродят и бегут
Одиночки, толпища и пары.

Наша жизнь – борьба и вечный труд,
И любовь, и песни средь усилий;
Мы умрем, как многие умрут,
А живем, как многие не жили.

Тем заботы непосильна кладь,
Те законов тяжестью гонимы,
Мы же можем думать и вздыхать
О глубинах, вряд ли постижимых…

Подойди ж к раскрытому окну,
Глянь, как город тянется на отдых,
А пока я песню затяну
О тебе и о тебе подобных…
1924

***
Мне стыдно за мои стихи,
Что в эти дни разрух и брани
В них вместо маршей иль воззваний
Так много всякой чепухи.

Кругом пожар, кругом война,
Окопы, танки, баррикады,
А у меня… холмы да хаты,
И всюду мир и тишина.
Да, стыдно мне!

Но что же вы,
Увенчанные и большие,
Гремящие на всю Россию
В страницах грамотной Москвы,
Что дали вы?..

Плакаты, крики,
Сезонных молний вывих дикий,
Нарядность ритма, рифмы зык
И деревяннейший язык.

И это всё, и только это.
И трудно, трудно без конца –
Искать в болтающем поэта,
Иль в завывающем певца.

И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.

– О, край мой, выгон и овин,
Есть у меня отрад отрада –
Что этих строк немудрым складом
Холодным, каменным громадам
Несу тепло твоих долин.

И я не сам, за мною рать
Детей затей, сынов событий…
– Не трогайте ж нас, не травите
И не спешите признавать!
1924

***
Любимому учителю
моему Сергею Есенину
Город кирпичный, грозный, огромный,
Кто не причалит к твоим берегам…
Толпами скал от Москвы до Коломны –
Камень на камне, рокот и гам.

В этом саду соловья не услышишь,
И каменный сад соловья не поймет…
С балкона любуюсь на тучи, на крыши,
До боли знаком шелестящий язык.

Снились мне пастбища, снились луга мне,
Этот же сон – на сон не похож…
– Тополь на севере! Тополь на камне!
Ты ли шумишь здесь и ты ль поешь?

В этих трущобах я рад тебя встретить,
Рад отдохнуть под зеленым крылом;
Мы ли теперь одиноки на свете!
Нам ли теперь вздыхать о былом!

Тесно тебе под железною крышей,
Жутко и мне у железных перил;
– Так запевай же! Ты ростом повыше,
Раньше расцвел здесь и больше жил.

Я еще слаб, мне едва – восемнадцать,
Окрепну – и песней поспорим с тобой,
Будем как дома, – шуметь, смеяться,
Мой стройный, кудрявый, хороший мой.

Эта ли встреча так дорога мне,
Шелест ли тронул так душу мою…
– Тополь на севере! Тополь на камне!
Ты ли шумишь и тебе ли пою!!!
1924

Раскаяние
Мой ранний путь – бугры да тернии,
Снега да камни там и тут.
А где-то в Харьковской губернии
Долины вишнями цветут.

Там степь – отрада и кормилица
В жгуты и косы вьет ковыль.
И лес ветрам поведать силится
Едва постигнутую быль.

Там под горой, горой высокой,
Неся прохлад нетленный дар,
Шумит осиной и осокой
Река зеленая Айдар.

Волы и кони бродят по полю,
А в самой тихой из слобод
Всё безвозвратней снится тополю
Беспечный голос у ворот.

И в зиму, душу в шубу кутая,
На дальний холм выходит мать,
Всё в те же валенки обутая,
Любимца блудного встречать.

А я, в боях успевший вырасти,
Обретший силу и закал,
Теперь, в попоек пряной сырости,
Меняю юность на бокал.

В до слёз накуренной обители
Я всем ни близок, ни далёк,
И те глаза, что душу видели,
Впились бездумно в потолок.

Сейчас, избитого и пьяного,
Меня в покой сведёт конвой…
Когда ж я жизнь поставлю наново
И в жизни стану сам собой?!
1926

Легенда
Там, где сейчас цветёт лопух,
где так пустынно на току, –
совсем недавно жил петух,
Та-тах То-тох Кука-реку.

С большим венком на голове,
как всякий вождь, суров и хмур,
на каждый камешек в траве
он зазывал покорных кур.

И общепризнанный нахал,
смеясь над верой глупых баб,
любую тут же обнимал
кольцом колючих, цепких лап.

И был отцом он всех детей,
был мужем всех перистых жен
и был в республике своей
всех больше лаской окружен.

Чего же больше?.. По утрам,
едва заря разгонит тьму, –
пшено с пшеницей пополам
с крыльца посыплется к нему.

Потом, как добрый семьянин,
он, отряхаясь, воду пил,
ворчал на кур, взлетал на тын
и снова по двору бродил.

И был он счастлив от всего,
что только было на виду,
и вся обязанность его
была – людей будить к труду.

И он будил их в нужный срок…
и вновь с восхода по закат
терпел и уток, и сорок,
и ненавидел поросят…

…Однажды крепко хутор спал
(всего четырнадцать дворов),
никто из тьмы не ожидал
ни конокрадов, ни воров.

Крутым потоком плыл с долин
туман, подобный молоку…
Весь хутор спал, не спал один
Та-тах То-тох Кука-реку.

И вдруг совсем не в нужный срок,
он закричал, как только мог,
и крик предчувствием тревог
упал на сонный хуторок.

Но, к этим крикам с давних пор
привыкнув, будто к ходу дел,
никто не выбежал во двор,
никто в окно не поглядел.

А от заставы, тучей зла
(Махновской славы результат),
головорезов рать ползла,
во всеоружии солдат.

Петух кричал, петух вопил,
и, отрываясь от земли,
он крыльями тревогу бил,
а люди – полночью сочли.

И безмятежен был их сон;
лишь куры слушали вождя…
И… к утру хутор был сожжен,
наивной кровью изойдя…

Потом, когда пожар потух,
когда уйти пришла пора, –
как на погост, взошел петух
на прах родимого двора.

И опечаленный до слез,
всё удивлялся: почему
его не поняли всерьез
и не поверили ему…

…А там, где был когда-то дом,
где в огород вливался двор,
теперь – крапива под плетнем,
да пней чернеющий бугор.

И ни на грядках, ни в саду,
девичий фартук не цветет,
и, напевая на ходу,
никто тропинкой не пройдет.

Как будто там прошла чума,
вселив покой, взлелеяв тишь;
лишь о былом сходя с ума,
над речкой мечется камыш.

Да у гумна, где жил петух,
где крал он зерна на току,
увядший плачется лопух…
Та-тах То-тох Кука-реку
1928

Стансы подвыпившего поэта
То – как ломовой – по мостовой,
То – по тротуару как-нибудь
Поздно ночью я бреду домой,
В рассужденьях путая свой путь.

Я еще не вижу, где мой дом,
Но его обязан я найти.
Было б лучше с девушкой вдвоем
По душам да под руку идти.

Но Полина водки не пила,
Я ей показался не подстать,
Валентина вдумчивой была –
И решила с мужем ночевать.

Вот я и бреду себе один,
Выбившись из сил и колеи,
Потому, что после именин –
Ноги разъезжаются мои.

Дом мой где-то спрятан в Поварской,
Но его помогут мне найти
Признаки системы столбовой –
Милиционеры по пути.

Вот один стоит на мостовой
И не придирается ко мне…
Милиционер мой до-ро-го-ой!
Я тебе сочувствую вполне.

Ты стоишь, незыблем, как закон,
Соблюдая нравственность и тишь;
С мудростями кодексов знаком, –
Ты за беспорядками следишь.

Ты не улыбайся мне вослед,
Не суди о людях по ногам,
Я – только подвыпивший поэт,
А не алкоголик-хулиган.

Я уже довольно знаменит
И брожу по улицам не зря…
Надо же постигнуть новый быт,
Перевоплощая и творя.

Тщательно возьмет моё перо
Каждую былинку на учет…
Медленно, безвыходно, серо
Переулок Денежный течет.

В этом доме здравствует нарком,
У него в квартире тишь и гладь;
Но в нетрезвом виде я о нём
Не имею права рассуждать.

Добродушен, благостен и мил,
Возлюбя культуры нашей суть,
Он меня в печати не хвалил,
Но еще похвалит как-нибудь!

Все к нему идут со всех сторон,
Всех он опекает и печет;
Безнадежно в Уткина влюблён, –
Частые признанья ему шлёт.

Уткин сочинит полсотни книг,
В книгах будет мир и благодать.
Но в нетрезвом виде я о них
Не имею права рассуждать.

И к чему я собственно завел
Этот бестолковый разговор?..
…Странно…Здесь вчера…был частокол,
А сегодня… каменный забор.

Там – вчера Остоженка была,
А сегодня… Пресненский проезд…
Как же тут не выругать со зла
Эдакий порядок этих мест!

Где же здесь я, собственно, живу?..
Сколько раз правительство просил:
Перестройте, граждане, Москву,
Потому, что путаться нет сил.

Тупики, проезды – где ни глянь,
Вот и заблудился гражданин…
Этакая в сущности я дрянь,
Выпивши идущий с именин…
1929

Письмо в Донбасс
Брату Максиму, орденоносцу
Ты лети, письмо, отсюда
По какой угодно трассе.
Но не далее Ой-Чуда,
Что находится в Донбассе.

Ты войди, письмо, в ту хату,
Что четвёртая от луга,
И явись родному брату
В добрый час его досуга.

…Брат мой младший, друг далёкий!
Вскрыт конверт, листы размяты…
Как прочтёшь ты эти строки,
Как узнаешь в них меня ты?

Много миль меж нами длинных
Много лет, как нет мне места
В перелесках и равнинах
Старобельского уезда.

Ой ли солнце над Айдаром,
Луг, окутанный туманом,
Шелест вишни над амбаром,
Шум пшеницы за курганом;

Белый склон каменоломни,
Кавуны, стерня и пряжа –
Это всё, что я запомнил
Из родимого пейзажа.

Но, как давнее наследство,
В пыльной памяти хранится
Перечитанного детства
Полустёртая страница.

Как мы были шаловливы,
Как табак курили тайно,
Как ощипывали сливы
У Трофима Несвитайло.

Как ходил со мной ты рядом,
Чуть стройнее, чуть короче,
Как смотрел ты карим взглядом
Чуть задумчивее прочих.

Повторял, перенимая
От меня любую шалость,
И гордился, не скрывая,
Если сходство получалось.

…Детство молодостью смято,
Перевёрнута страница,
И предшественник заката –
Полдень зрелостью томится.

Утру многого хотелось,
Полдень многому порука…
Чем же светит наша зрелость,
Наша долгая разлука?

Ты работаешь в забое,
И труды твои воспеты,
О тебе, как о герое,
Мне напомнили газеты.

Я – у песенного клада,
У бездонного колодца.
Только песня мне, как надо,
До сих пор не удаётся.

И отвергнув путь обратный,
Устремляюсь в повороты…
Научи же меня, брат мой,
Лучшим способам работы.

Понимать, перенимая
Все секреты производства.
И гордиться, не скрывая,
Если близким будет сходство.
1936

Обновление
1
Ни хребта, ни даже кряжа –
И гора невысока,
Но приветливей пейзажа
Я не видывал пока.

Перевязана оврагом
Та гора, чтоб налегке
Низвергаться вешним влагам,
Ниспадающим к реке.

По отлого плоским склонам,
Сквозь суглинок и песок,
Дубом, ясенем и кленом
Пробивается лесок.

И роняя в почву эту
Плодородья благодать,
Заставляет её к лету
Зеленеть и зацветать.

По низинам змеевиной
Извивается река,
Очеретом и осиной
Обросли её бока.

Долгий путь её неровен,
И настоль тиха вода,
Что дубовый даже човен
В ней не тонет никогда.

Прислонившись к вербам шатким
И тучнеющим садам,
То ли ульи, то ли хаты
Розовеют тут и там.

От Славянска до Бучала,
От Айдара до Донца
Этим вербам нет начала,
Этим хатам нет конца…

Ах, не там ли я скитался
И стада чужие пас,
Подаянием питался,
Одежонкой ветхой тряс?

Не по тем ли пням и кочьям
Десять лет и десять зим
Был я вроде как всеобщим,
Оттого, что был ничьим?

Никогда не позабуду,
Как у пастбищ, ям и скал
Я блуждал везде и всюду,
Всё пристанища искал.

Как ушел я в мир огромный,
Безымянный и ничей,
Словно облако – бездонный,
Беспристанный – как ручей.

Двадцать лет, как я в разлуке
С тем, о чем я говорил.
Двадцать лет, как эти руки
Не касались тех перил,

Что вели к той двери хлипкой,
За которой в те лета
Вместо матери над зыбкой
Запевала темнота.

И надеюсь, даже верю,
Даже знаю, что теперь
Не темно за этой дверью
И открыта эта дверь.

И вернусь я к станам отчим,
Позабыт и незнаком,
И, наверно, стану общим
И желанным земляком.

Поклонюсь тому пейзажу,
О котором всё пою.
И на новый лад налажу
Песню старую свою.

Слава всем волнам и веслам,
Освежавшим берег наш,
И проклятье тем, кто в прошлом
Осквернял такой пейзаж.

2
Детство! Ни желанием, ни чудом
Не вернуть былых твоих примет;
Крепко ты покоишься под спудом
Зрелости последующих лет.

Перевито песней да погудкой,
Приукрыто пасечным плющом,
Ты уснуло с яблоком и дудкой,
А проснулось с шашкой и ружьем.

Двадцать лет разлуки между нами,
Двадцать зим исканий наугад
Стали неприступными стенами,
Чтоб возврата не было назад…

И не надо полного возврата,
Только бы еще раз посмотреть;
Как белеет прадедова хата,
В зелень погруженная на треть.

Как в молочно-розовом рассвете
В зелени щебечут соловьи,
Подставляя веером под ветер
Пепельные крылышки свои.

Как у той толоки, где дорога
Подвигает к высохшему рву,
Мечется шиповник-недотрога,
Стряхивая серьги на траву.

А вдали, смотря по настроенью –
То лилов, то зелен, то белес,
Из травы колеблющейся тенью
Выступает ясеневый лес…

…Только с расстояния лет в двадцать,
Сквозь ограду стольких лет и зим,
Можно невозвратным любоваться,
Можно вдохновляться даже им.

Счет былым увечьям не потерян,
Много я обиды вынес там…
Всё же беззаветно буду верен
Этим нестареющим местам.

Ведь они ничем не виноваты,
Эти горы, долы и луга.
Белые, подстриженные хаты,
Золотые копна и стога.

Ведь когда я в это окруженье
Уходил, обидами томим,
Лес листвой шумел мне в утешенье
И лечил величием своим.

Мир тебе, безгрешной колыбели!
Коршунам, терзавшим твою грудь,
Мы давно отходную пропели,
И о них не стоит вспоминать.

Только ран злопамятная старость
Иногда напомнит без прикрас,
Как безмерно трудно нам досталось
То, что возрождаем мы сейчас.

И земля, праматерь изобилий,
Позабыла, видимо, уже,
Как её делили и кропили
Кровью при неправом дележе.

И цветёт она, без меж и кольев,
На полмира вырвавшись в длину,
Раскрывать до дна себя позволив
Тем, кто воевал за целину.
1936