Род. в Ленинграде в семье учителей; отец репрессирован в 1937. Учился в Ленинградском полиграфическом техникуме (1954-57). Работал модельщиком на фабрике "Красный Октябрь", слесарем "Ленгаза", грузчиком, лесорубом и сплавщиком в Сибири, в геологических экспедициях на Камчатке, Сахалине, в Якутии.
Печатается как поэт с 1955: волховская районная газета "Сталинская правда" (18.12). Занимался в лит. объединениях, которыми руководили Д.Я.Дар и Г.С.Семенов, работал в стилистике "блатных" стихов и песен. После кн. "Поиски тепла" (Л., 1960) выпустил около 20 поэтических сб., в том числе: Спасибо, земля. 1964; Косые сучья. 1966; Тишина. 1968; Новое лето. 1971; Возвращение в дом. М., 1974; Долина. 1975; Стихотворения. Л., 1975; Видение на холмах. 1977; Монолог. 1978 (предисл. И.Кузьмичева); Крепость. 1979; Избранное. Л., 1981, предисл. Н.Банк); Явь. 1981; Черты лица.1982; Заветное слово. Л., 1985; Отражения. Л., 1986; Сорокоуст. Л., "Лениздат", 1991; "Сижу на нарах...". Из непечатного. СПБ. ЛИО "Редактор", 1992; Грешные песни. 1995; Окаяннная головушка. Спб, "Ист. иллюстрация", 1999. Пишет тексты к эстрадным песням. По мотивам одноименного киносценария Ю.Дунского и В.Фрида написал либретто оперетты "Гори, гори, моя звезда" на музыку С.Пожлакова (1978). Некоторые стихи появлялись в эмигрантских изданиях: "Грани" (№ 58, 1965), "Эхо" (№ 3, 1978; № 2/3, 1979). Печатается также как прозаик: Ветка шиповника. Повесть. - "Аврора", 1974, №№ 7-8; Вокзал. Повести. М., 1980; Первые проталины. Повести Л., 1984; Под музыку дождя. Повесть. - "Звезда". 1984, №№ 8-9; Звонок на рассвете. Повести. Л., 1985; Свирель на ветру. Повесть. 1987; Плач за окнами. Повести. Л., "Сов. писатель", 1989. Выпустил автобиографические кн.: Остывшие следы. Записки литератора. Л., "Лениздат", 1991; Апостолы трезвости. Исповедь алкоголика. Псков, "Отчина", 1994. Печатается как поэт, прозаик и публицист в газете "Завтра"(1994, № 41; 1996, № №7, 40), ж-лах "Знамя" (1988, № 10), "Звезда" (1993, № 3), "НС" (1990, №№ 2 и 11; 1991, № 4; 1992, № 4; 1993, №№ 1, 11; 1995, № 9; 1996, № 3) и "Нева" (напр.: 1986, № 12;1993, №№ 1, 10 ; 1994, № 7; 1995, № 4; 1996, № 1), "Искусство Ленинграда" (1991, № 2), "Москва" (1999, № 8; 2000, № 1).
Член СП СССР. Избирался членом Ревизионной комиссии СП РСФСР (1985-91), правления СП СССР (1986-91), Высшего творческого совета СП России (с 1994). Член Русского ПЕН-центра (1996). Академик Академии российской словесности (1996). Член редколлегии ж-ла "Аврора" (с 1977). Был членом редколлегии газеты "Литератор" (1991).
Награжден орденом "Знак Почета". Гос. премия РСФСР (1983), премии ж-ла "НС" (1990, 1998), им. А.Платонова "Умное сердце" (1995), еженедельника "Лит. Россия" (1998), ж-ла "Москва" (1999), "Ладога" им. А.Прокофьева (1999)..
ДНЕВНИК
Пишу… Терзаю мозга силу.
В дневник забрался, как в могилу.
Всё, всё туда - мыслишки, жесты,
улыбки сердца и протесты!
Зачем, скажи?
Ведь не от скуки
приемлешь ты словесны муки.
О, графоман!
О, писчий хроник!
До срока сам себя хоронишь.
Иль закавыку на тропе
оставить хочешь по себе?
…Да хоть ты посиней от крика, -
не вспомнят!
Вот в чем закавыка.
ТЮРЬМА
Сижу за решеткой…
А. С. Пушкин
Решетки, запоры, параши и нары, -
они существуют, все эти кошмары.
Не где-то в "Крестах", а в моей комнатушке,
в сознании, в каждой его завитушке.
Вот стук раздается, и дверь - нараспашку:
приносят насущные хлебец и кашку.
Вот вялый охранник, сжимая берданку,
выводит за двери меня - на свиданку.
Потом, покивав головой на иконку,
смиренно ложусь я на плоскую шконку.
И далее - в сны уплываю благие,
где прячутся лики… Порой - дорогие.
Тюрьма иллюзорна, и все же - досталась.
И звать ее, ежели ласково, - Старость.
НА ЛЬДИНЕ
Очнулся на Ладоге… Лед
делился, треща подо мною!
Короче - попал в переплет…
Но… крякнул рюкзак за спиною.
Я горло ему размотал,
достал непочатую флягу.
И вдруг… неуступчивым стал,
почуяв задор и отвагу.
Я вспомнил родительский дом,
родимый Васильевский остров…
Потом, с превеликим трудом,
куснул запеканочки постной.
Потом на одышливый лед
упали ступеньки… на небо!
И ангел, то бишь - вертолет,
раба оприходовал - Глеба.
* * *
Забредаю в извилины парка,
предлагаю деревьям печаль.
Но они от такого подарка
не спеша разбегаются вдаль.
Уношу от гнилого жилища
заскорузлое тело свое,
чтобы oное сделалось чище,
как листву, поменяло белье.
Парк еще голотел, не разбужен,
без вернувшихся птиц - безголос…
Но… смятенному сердцу он нужен,
чтобы новой беды не стряслось.
ПОВЕЯЛО…
"Повеяло весной!" - испытанная фраза,
затрепанная, а сулит восторг!
Вот произнес ее - и сразу
с зимою перемирие расторг.
Повеяло весной, а за окном - морозец:
ночной, игрушечный, типичный останец,
и не мороз, а форменный уродец,
и где-то днем - придет ему конец.
Повеяло весной… Проникли в душу слезы,
и воздух приобрел чудесный аромат…
И холодом набухшие березы,
беременные зеленью, стоят!
ОСЛУШНИК
Незаживающая рана -
душа погибшая моя.
Борис Савинков
Бунтарь или ваятель славы,
блюститель чести - честолюб?
Для разрушителя Державы -
был слишком хрупок, но - не глуп.
Писал стихи, чеканил прозу,
боготворил разбойный век:
святых пожарищ дымный воздух
и фонари пустых аптек.
Затем, молившийся крамоле,
он схвачен был… во время сна.
Потом - из пыточной неволи -
шагнул на камни… из окна.
ОТБЛЕСК ПЛАМЕНИ
"Иных уж нет, а те - далече…" -
шептал на сон грядущий я.
И вдруг явился человечек,
как будто - из небытия.
Его лицо напоминало
какой-то прошлого зигзаг,
но было прошлого столь мало
на том лице, что я напряг
извивы памяти предельно!
Потом сказал себе: постой!
Однажды… в юности… в котельной…
стишки… дружки… стакан пустой!
А ведь, ей-богу, - что-то было
в его лице… Какой-то след.
Но… без иронии и пыла,
без пробы тех котельных лет.
СВОЯ ИГРА
Отшельником в огромном городе
жить - в твердокаменной норе,
имея душеньку негордую,
как дно дырявое в ведре…
Читать, зевая, чьи-то мысельки,
рассматривать телевождя,
вести себя как горе-висельник,
опять сорвавшийся с гвоздя.
Жить отщепенцем, то есть - заживо
похоронив себя в миру…
А ведь в природе все налажено,
чтоб доиграть свою игру.
* * *
За дымкой лет, как за туманом
(воображения игра?), -
я слышу голос безымянный
со дна кирпичного двора.
Во дни блокады убиенный,
как пух, вознесшийся к ветрам,
тот голос в детстве довоенном
меня тревожил по утрам.
И вот, как бы со дна колодца,
не из могилы - из вчера
опять тот голос в душу льется,
а значит, мне вставать пора.
ТАИНСТВО
Дорога все отвесней -
стекает вниз, как клей…
А жить - все интересней
и даже - веселей!
По сторонам дороги -
событий кутерьма:
земные черти, боги,
растратчики ума.
И в каждом - уйма пыла!
Хоть от начала дней
односторонним было
движение на ней.
Туда, туда - отлого
вниз, в таинство, во тьму…
И все ж мила дорога
сердечку моему!
ОДНОНОГАЯ ГОЛУБКА
Лютой жизни мясорубка,
круговерть и канитель!
Одноногая голубка
опустилась на панель.
На краю панели - корка,
а над коркой - голубок.
Охраняет корку зорко.
А голубка - скок-поскок!
Голубок задрал головку,
принял позу… А затем
стало вдруг ему… неловко.
Да и нам, смотрящим, - всем.
ЧУДЕСА
Еще случаются по будням чудеса.
Нежданно вспыхнут лаской встречные глаза.
А то в трамвае, где эмоций перебор,
нарвешься мельком на душевный разговор.
Вчера стоял у перехода на углу,
внезапно в сердце ощутив укол, иглу!
Но кто-то взял меня в тот миг под локоток.
И враз помог перемахнуть - через поток.
Боль отпустила… Я воспрял, повеселел.
Я снова сделался, как прежде, прыток, смел!
Эмоций всяческих сполна хватало мне.
И лишь в кармане… не хватало портмоне…
ОПЕЧАТКА
Вошла, огляделась и в кресло упала.
Бросалась словами сплеча - как попало!
Схватила стакан - холостяцкий, граненый -
и влаги глотнула - прозрачной, ядреной.
Потом протянула ко мне свои лапки.
Цветок шевельнулся на вздыбленной шляпке.
И томик стихов, где нашла опечатку,
швырнула в меня, словно вызов-перчатку!
…А я и не знал, что иные словечки
зверька извлекают из кроткой овечки.
* * *
Не топят… Батареи холодны.
А вот нервишки - те - раскалены!
Весна пришла, однако - толку нет:
метель - весенний заметает след.
Вернулась стужа… Мы подружим с ней.
Без веры в Бога - все же холодней.
Озноб души - ни чаем, ни вином
не устранить… Вот разве… вечным сном.
РЕКВИЕМ
Разбойной удалью распятый,
в объятьях смут - душа и тело, -
как настрадался век Двадцатый!
Как в нем Россия уцелела?!
В полях кровавых и костлявых,
в клещах узилищ у "параши" -
все наши "подвиги и славы"
грозой растаяли вчерашней…
Мне говорят: ну, что ты плачешь
по отшумевшей непогоде?
Но разве я могу иначе?
Мне тошно жить по новой моде!
Я весь - оттуда… Из конверта -
живым письмом! Но вот досада:
и явь, и прошлое - все смертно,
как то письмо… без адресата.
МОЙ ПЕТРОГРАД
Расслабленность, сонливость, вялый мозг…
Желания размыты. Порча духа.
…С трудом поднялся на Дворцовый мост,
как снегом припорошенная муха.
Холодная Нева текла едва,
как время, вязко, но - неотвратимо.
Исаакия бугрилась голова,
и плавал над дворцами - саван дыма…
Мой град Петров! Солдатскую шинель
я здесь одел когда-то, пьяный в стельку.
Не только - революций колыбель,
но и моих деяний - колыбелька…
Мой Петроград, испивший чашу зла,
не потускнел от праздников фугасных!
…Пронзай, Адмиралтейская игла,
мою судьбу! И - оставайся ясной.
ГОРБЫ
Хуго Лётчеру
Есть у каждого горб. Изначально.
Как с поклажей рюкзак - за плечами.
Горб гордыни, печали, стяжанья
или горбик смешной - послушанья.
Горб, в котором - любовные страсти,
или горб достижения власти.
У горбов разнолики размеры…
Есть горбы материнства и Веры.
Есть горбы невезенья и фарта.
Есть горбы пития и азарта.
…У Горбовского горб легковесен:
он всего лишь - копилка для песен!
ВЕЛИКАЯ ТАЙНА
Теперь уж и это не ново
(недремлющий разум игрив),
что было вначале не Слово,
а некий существенный… Взрыв!
У Взрыва имелись осколки,
что стали вселенской трухой.
…Однако же - все эти толки
пора окрестить чепухой.
И дело не в том, что случайно
возник на земле человек,
а в том, что "Великая Тайна"
останется тайной - вовек!
* * *
Женщина, неважно, кто ты есть, -
депутатка или аферистка,
сварщица, народная артистка:
ты моя награда или… месть.
Женщина, не все ли мне равно -
немка ты, русачка иль татарка, -
лишь бы обнимала в стужу жарко
и пьянила душу, как вино!
Женщина, объятия открой, -
Родина, Россия, мать-Отчизна,
даже если станешь ненавистна,
я - в Тебе, как во земле сырой.
РОМАНС
Мы шли с тобой душистым лугом,
и я сказал тебе тогда:
"Давай расстанемся друг с другом,
и, если можно, - навсегда…"
Была ты внешне безучастна,
лишь рук взметнулись два крыла;
потом кивнула мне согласно
и в травы с тропочки - сошла.
А травы за ноги цеплялись,
явь оборачивалась в сон…
Мы друг от друга отдалялись,
и ты ушла - за горизонт…
Был день немилосердно длинен,
в траве кузнечик верещал…
Да что-то ахнуло в долине,
как будто выстрел прозвучал.
УБИЙЦА
Прибило к берегу не щепку
и не бубнового туза,
а - смерть… Вцепившуюся крепко
в девчонку - синие глаза.
Она еще была красивой:
волна волос - в речной волне…
Но из нее - изверглись силы,
и все мечты ее - на дне.
Она оставила записку
с туманной просьбой: не винить
ее родных, а также - близких…
И оборвалась жизни нить!
И сердце перестало биться.
И Веру - выжгла боль… дотла.
Кто виноват? Любовь-убийца!
Она от дьявола была.
* * *
Не стоило родиться, говоришь?
Лукавишь? Или - перегрелся все же?
Москва приелась?
Посети Париж.
Или - Луну…
Теперь такое можно.
От жизни отрекаться, право, грех, -
всем -
от святоши и до атеиста.
Но если ты в делах не пустобрех,
тогда - произведи последний выстрел.
Приставь к виску,
но лучше - прямо в рот
просунь успокоительное дуло
и сделай как бы все наоборот:
родись для смерти!
Если жизнь… надула.
ТРИЗНА
Снаружи - звон подойника,
а в церкви - тишина…
С улыбкой на покойника
уставилась жена.
Отец Фома, отчаянно
вспотев, взмахнул платком.
И "Ныне отпущаеши"
озвучил тенорком.
Торчит церквушка сельская
на дерзком бугорке!
И что-то было мерзкое
в поповском тенорке.
Усопший за "провинности"
нещадно бил жену,
пока из очевидности
не отошел ко сну;
пока его хворобушка
не увлекла к червям…
На кладбище воробышки
расселись по ветвям.
ШАЛАВА
Возлагаю персты -
на проталину лба,
на живот и унылые плечи.
…Извини, говорю, баловница-судьба:
угостить тебя, шaлую, - нечем.
А судьба присмирела.
И вдруг из мешка
достает бутерброды, чекушку,
пару пива и сморщенных два пирожка
и сверкнувшую никелем "пушку".
- Выбирай, - говорит, - закусон-выпивон
или - бесом отлитую пулю?
- Ничего мне не надо.
Пошла бы ты вон! -
и трехпалую выпятил - дулю.
ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ
Друзьям доступны стали прерии,
каньоны, сказочный Париж…
Друзьям присваивают премии
и воздымают их престиж.
Не всем друзьям, но - лишь удачливым.
А неудачливых друзей
я провожаю… в психи, в дачники,
в пенсионеры… Не - в музей.
В монахи. Иногда - на кладбище…
Зато престижные друзья
свои простерли лапки-лапищи,
хватая звезды бытия!
С подарками - всегда невнятица:
кому плоды, кому - мечты…
В небытии же - все расплатятся,
и те, и эти… Я и ты.
СМИЛУЙСЯ
Со всех смиренных или вздорных,
живущих рядом и - поодаль
взимал сердечные поборы
за их проклятия и оды.
А нынче - смилуйся, Владыко,
и не взыщи с урода строго…
Я пред твоим незримым ликом,
как пред - неотвратимым роком.
Меня не греет церковь-сводня,
я весь покрыт предсмертным потом…
Воздай, но смилуйся сегодня,
перед моей души - отлетом.
* * *
Не будет - ни скорбящих,
ни проходных зевак,
когда положат в ящик
меня, как в саркофаг.
Потом с могилкой рядом
присядут, пряча вшей, -
два ангела лохматых,
похожих на бомжей.
Они откроют молча
аптечный пузырек…
И в горле влага волчья
не встанет поперек!
…На ветке суетится
пичужка, дребезжа…
Возможно, эта птица
и есть - моя душа!
НЕЛАДЫ
Огонек играет в кровушке,
пар идет - от бороды!
А в душе, то бишь - в головушке,
отмечаю… нелады.
Тело - что? Мешочек кожаный.
Относил, и с плеч долой!
А душа - как бы скукожилась…
Воля сникла - к доле злой.
И потрескивают косточки,
и на сердце - неуют.
…Нелады - они таковские:
не прогонишь - заклюют.
НОЧЬ
Ни зги не видно. Ночь осенняя
над миром виснет, аки смерть…
Все тайны, вздохи, сотрясения
ее опутывает сеть.
Все наши смыслы и понятия,
надежды, веры, вся любовь -
погружены в ее объятия
своею черточкой любой.
Мне было страшно от безмолвия,
от распростертой тяжкой тьмы,
и вдруг пришла догадка-молния:
как беззащитны все же мы!
Не ночью, нет… А здесь, на крошечной
земле-вертушке - вообще.
…Лети, лети, моя хорошая,
послушна Божеской праще!
* * *
Я купил на вокзале билет,
уместились в котомке манатки,
и туда, где меня еще нет,
от жены заспешил без оглядки.
Хорошо, что страна велика, -
есть куда колобку закатиться…
Постепенно отлипла тоска
и на юг улетела, как птица.
За вагонным окном - лепота,
золотая нахлынула осень…
Пусть жена хороша, да - не та,
я ее позабыл-позабросил.
Я отныне шатун, гастролер,
хохотун - на голодный желудок!
…На меня посмотрел контролер,
но билет не спросил… почему-то.
ОГОНЬКИ
Был темен путь ночной порою -
ни звезд на небе, ни луны…
И ночь казалась мне дырою,
откуда можно черпать сны.
Нет, шел я не к "заветной цели"
во мраке, как по дну реки,
когда, незримые доселе,
проникли в душу огоньки!
Нет, нет - не те, не избяные,
не те, которые от фар,
а… призрачные, нутряные, -
поток сознанья - их футляр.
Они мерцают в том потоке…
Но даже их - неутомим -
изничтожает мир жестокий,
гася дыханием своим.
* * *
Без роду-племени и звания
на древе жизни мы - листва…
Синички начали позванивать,
и в паутине - голова.
Грибы шальные, предосенние
на волю прут из-подо мха.
Душа, устав от невезения,
как песня спетая - тиха…
День погромыхивает битвою,
уже исчерпанной, незлой.
И воздух светлою молитвою
разлит над грешною землей…
* * *
Я сижу несуетливо
на остатках бытия
в окружении крапивы
и колючего репья.
Подо мной молчит бревешко,
все заросшее травой…
На шоссе - все та же спешка,
синева - над головой.
Разбирает по дощечке
дед-сосед свою избу.
Он с ума сошел на печке,
разозлился на судьбу.
Ну, а я в траве высокой,
как заросший бугорок,
схоронил себя до срока
на скрещении дорог.
КОЛЕЧКО
Пощелкивая челюстью о челюсть,
стоял он на заснеженном ветру,
ни в сладкое, ни в горькое не целясь,
до срока доиграв свою игру.
Пальто на нем из штопаного драпа,
под треухом - дубленое лицо…
Он был похож на псковского арапа,
однако на руке имел кольцо.
Не золотое, но и не простое.
Достаточно колечко крутануть,
и, ежели в кармане - дно пустое,
там появлялась жизненная суть.
Бутылка водки, скромная закуска…
Колечко крутанул, и - отлегло!
Ну почему, скажите, в жизни тусклой
ему тогда действительно везло?
Он был вдовцом. Не соблазняясь новью,
он жил в минувшем призрачном тепле.
…Колечко было связано с любовью,
а от любви - все блага на земле.
ДНИ
Пишу стихи тяжеловесные,
их неуклюжесть мне - мила.
…Прощайте, скалы дней отвесные,
я думал, что вам нет числа.
Я мыслил: вы, как звезды нa небе,
неистощимы - вдалеке…
А вы - как денежка обманная -
была и нету в кошельке.
Ах, эти дни - важнее важного! -
не все равны как на подбор.
Они свои - у всех и каждого,
как снятый с пальчиков узор.
Дни нашей жизни над пучиною, -
кто знает: сколько их всего?
…Но где-то там они подсчитаны
дотошно - все до одного!
* * *
От зноя плавились мозги,
сейчас бы - в подпол, в холодильник.
Но прозвенел в штанах мобильник,
и сжало холодом виски!
А позвонил - ни враг, ни друг,
но как бы все оттенки в сумме:
"Ваш друг сегодня ночью умер", -
и трубка выпала из рук…
И - что? Ошеломила весть?
Мороз по коже? Все насмарку?
О, нет! Все так же было жарко…
Хотелось пить. И даже - есть.
* * *
Я женский пол любил, однако,
хотя и был - не из повес.
Ходил и я на них в атаку
с букетом роз - наперевес!
Теперь я сделался скромнее -
древнее - и не всех люблю…
Но женщине, не цепенея,
в трамвае место уступлю.
Но иногда, отведав фальши,
а не струи "мадам Клико",
я посылаю их… подальше,
но и - не слишком далеко.
* * *
В богаделенке над мискою
он пытался хлеб крошить…
Все его родные-близкие
приказали долго жить…
Был он в эру мезозойскую
славным воином - Спартак!
А на днях звезду Геройскую
сбыл на рынке… за пятак.
То есть - даром: за съедобное
да за пару "пузырьков".
Без звезды ему - удобнее,
все равно что - без оков.
И сидит он, сиротинушка,
над остывшей миской щец…
А на сердце - не кручинушка -
кровоточит шрам-рубец.
БЕЗ ОЧЕРЕДИ
У похмельного киоска,
где народ чинил мозги,
тормознула труповозка, -
присмирели мужики.
Санитар в халате ржавом
сунул денежку в окно.
И пивко - с лицом державным -
влил в утробу… Не одно.
Почему-то все молчали.
Уступили… Где же зло?
А когда фургон отчалил, -
все вздохнули… Пронесло!
* * *
То лошадка - и-го-го,
то пичужка свистнет!
Я не знаю ничего
интересней жизни.
Что там после или до
Божьего подарка, -
не расскажет нам про то
вещая болгарка.
То, что Библия сулит
ад и кущи рая, -
не гнетет, не веселит,
но очки - втирает.
Ночью встань и оглянись,
на ветру стеная,
и пойми, что наша жизнь -
тьма непробивная!
* * *
Пока свободою горим…
А. С. Пушкин
На наших спинах высох пот,
мы постарели…
Мы от желания свобод
не раз горели.
Крушили судьбы богачей
и жгли усадьбы!
Под треск кровавых кумачей
справляли свадьбы.
Свобода соблазняла Рим,
Париж терзала…
Мой друг, свободою горим!
Ее нам - мало.
Я на костер ее взойду:
сгорел - зачтется.
…Жаль, за нее гореть в аду
еще придется.
НЕ ВЫШЛО
Как бы ты ни мыслил осторожно,
сердцем в неизвестное влеком, -
притвориться умным невозможно,
притвориться проще - дураком.
…Я соседку удивил сегодня:
в голом виде перед ней возник!
А затем, достигнув подворотни,
показал прохожему язык.
Кое-где я перебил посуду,
продырявил у детей мячи.
Продавцу в ларьке сказал: "Иуда,
нацеди литровочку мочи!"
Я не за свое, конечно, взялся, -
просто извела печаль-тоска…
Но никто меня, как ни старался,
все равно - не счел за дурака.
Словно после третьего стакана
я шумел! В итоге - барыши:
старика сочли за хулигана
и - накостыляли от души!
ИМПРОВИЗАТОР
Импровизирую! Не только на бумаге,
но и в быту… Не зная глубины,
в пучину ринуться - хватает мне отваги,
идя по ягоды - объесться белены.
Зайти без приглашения к начальству,
влепить красотке встречной - поцелуй.
К бомжу-бродяге проявить участье
и в храм войти под залпы аллилуй!
Но это всё досужьи разговоры,
а главное - отмечено, что я
импровизирую, когда залью за ворот,
и нет тогда потешней воробья!
ОКТЯБРЕНОК
Шуршание казенного белья
и запахи больничного настоя…
В ста метрах от Невы родился я
и, видит Бог, растаю над Невою.
Теперь, когда с головкой у меня
не все в порядке - иногда я вижу
рассвет того октябрьского дня,
когда я из ворот больничных вышел.
Не на руках отца, а сам - пешком,
походкой Чарли Чаплина, артиста.
И тут меня обдало ветерком,
овеяло дыханием балтийским…
Я жизнь прожил недаром и не зря,
но если спросят: что всего дороже?
…Дождливое дыханье октября,
Тобою мне дарованное, Боже!
НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ ВЫШКА
Сникли прежние делишки,
в жилах - новая струя!
В наблюдательную вышку
превратилась жизнь моя.
На Камчатку не летаю,
не хожу пешком в тайгу,
а сижу и наблюдаю
и нервишки берегу.
Происходят катаклизмы,
дьявол пашет. Бог устал.
Исчезают коммунизмы,
миром правит капитал.
Под напором впечатлений
вышка гнется и скрипит.
...Ласка жизни - всё нелепей,
всё прожорливее быт!
* * *
Даровитыми - бездарные
станут, взвесив жизни труд.
Молодые станут старыми
и чего-нибудь поймут.
Жизнь - стремительнее времени,
как зажженная свеча,
в непроглядной тает темени
до последнего луча.
Жизнь - всегда самоубийственна,
несравнимая ни с чем,
вдохновенна и таинственна,
нам ниспослана - зачем?
ПРИДЯ В СЕБЯ
Однажды я пришел в себя,
а был в существенной отлучке,
и огляделся, теребя
внутри себя - все эти штучки:
все эти мысельки о том,
что помирать - не эстетично,
что Бог не обошел мой дом
да и меня, пожалуй, лично...
Придя в себя, как в старый парк,
где на деревьях нету листьев
и птиц не слышно, - разве "кар-р!" -
я разозлился: "Ах ты, мистик!
Пришел - разуйся и твори,
и думай только о насущном.
И Господа благодари
за то, что жить тебе - не скучно!"
* * *
"Держись за воздух!" - дали мне совет,
когда трясло от всевозможных бед.
Мол, все равно - опоры не найдешь,
когда руководит тобою... ложь.
Когда обходишь Правду стороной.
Не ходишь в церковь... Кто тому виной?
В твоем углу лампада не горит.
Лишь телевизор испускает газ иприт.
"Держись за воздух!" - сам себя прошу,
Поскольку этим воздухом - дышу!
* * *
"Не всё потеряно!" -
сказал он, распрямляясь,
найдя на дне пальто
комок рублей.
И потащился, торбочкой виляя,
туда, где надышали, где теплей.
Он сделал стойку у буфетной стойки,
достал клубок рублей со дна пальто
и выпил можжевеловой настойки,
как выяснилось позже - "три по сто".
Потом, усевшись на бульварную скамейку,
он вспоминал обрывки бытия
и ту, его отвергшую семейку,
отбывшую в заморские края.
Потом он спал. По ходу - улыбнулся.
Потом его будили: дворник, мент.
Но человечек так и не проснулся, -
не подобрали нужный инструмент.
* * *
У изголовья - табурет,
на нем - стакан воды.
А человека... уже нет.
Но есть - его следы.
Блокнот распахнут на полу,
а в нем - одна строка:
"Добро - мираж. Подвержен злу".
Не дрогнула рука.
На изголовье - пистолет,
повсюду - кровь, кошмар...
А человека уже нет.
Но есть - его футляр.
ПО НУЖДЕ
По нужде выхожу на шоссе,
поднимаю уставшую руку...
Золотые, родные, вы где?
Разделите со мной мою муку.
У меня тут торчит бутылёк,
он уже изнемог, перегрелся...
Я от жизни не только далек, -
я, по совести, ею объелся.
По нужде выхожу, по нужде
за порог отчужденья - на волю!
На какой-то по счету версте -
выхожу из печали и боли.
Если вся эта радость - вранье,
если вся эта жизнь - щечкой впалой,
я, кряхтя, выхожу из нее
по нужде... По великой и малой.
ПЕШКА
Николаю Шалаеву
Я - пешка, если разобраться,
подвержен гневу и тоске,
я продолжаю продвигаться
вперед - по шахматной доске.
Конечно, я не без поддержки
мозгов и родственных фигур
свершаю по полю пробежки,
точней - подвижки, ликом хмур.
Мой путь подвохами усеян,
кровав и в умственной грязи.
И можно срам принять со всеми,
а можно - выбиться в ферзи!
Кибитка
Ни предначертанной судьбою,
ни Солнцем — штурманом Земли,
я утомлен самим собою,
не в звездной — в комнатной пыли.
Забившись в кресло, как в кибитку,
без пристяжных и бубенцов,
отдав внимание напитку,
я шпарю трактом праотцов!
Меня влечет воображенье,
я злобной явью утомлен.
Я поступил в распоряженье
былых деяний и времен.
Кибитка плоть мою ласкает,
а дух — история Руси...
Мой экипаж — еще смекает,
да и колеса — на мази!
Глаза
Щеки в морщинах, линяет краса,
дрябнет телес оболочка...
Дольше всего не стареют глаза —
два негасимых цветочка.
Не замечаешь, пока ты не стар,
глаз гениальную вспышку!
Видимо, в них сконцентрирован жар
жизни, дарованной свыше.
Много в них всякого против и за,
ну, а в конце, перед краем —
мы (или нам) закрываем глаза,
словно детей пеленаем...
Хуторок
В толпе деревьев, там, где бугорок,
подобно гнездышку, ютился хуторок.
...Там жил отшельник в обрамленье лет?
Влюбленный в Бога? Оказалось — нет.
Там вдовушка жила, сбежав от бед,
грустя по мужу? Оказалось — нет.
Туда бомжи внедрились? Бомжсовет?
И что-то варят? Оказалось — нет.
Туда сбежал пресыщенный поэт,
чихнув на прессу? Оказалось — нет.
...В том хуторке, где пусто и темно,
уже никто не жил... давным-давно.
Сопромат
Пригвоздили к телевизору,
к пожиранью новостей.
Отвращенье к пиву вызвали,
охлаждение страстей.
Раньше старость — на завалинке,
на скамейке во дворе,
а теперь — в ботинках-валенках —
в телевизорной дыре.
Облучают помаленечку
нам правители мозги,
выметают шустрым веничком
наслоения тоски.
Что ж, поклон изобретателям
и вещателям — поклон...
Но порой — к такой-то матери! —
этот новый Вавилон.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.