Эстетическая информация в голове каждого человека подобна библиотеке – дабы выяснить для себя, что представляет собой то или иное художественное явление, нам необходимо найти ему место в своем личном внутреннем «каталоге». Впрочем, не всегда это удаётся. Некоторые вещи не так-то просто разложить на эстетические составляющие. В силу их тонкости, сложности и нюансам. Особенно с поэзией часто «не всё так однозначно». Одно из таких сложных и очень интересных явлений – поэзия Леонида Кутырева-Трапезникова, великолепного русского поэта, к стихам которого хочется возвращаться, стихи которого заставляют взглянуть на жизнь иначе, увидеть её глубже и чётче.
Леонид Кутырёв-Трапезников – из тех, кого можно назвать «поэтом империи» - такова его эстетика, образный строй, где переплетается личная судьба человека с непростой, подчас трагической, историей судьбы России. Бескомпромиссный, с твёрдыми политическими убеждениями в жизни, в своем творчестве поэт напрочь лишён политической ангажированности, конъюнктурности, тенденциозности. Патриот своей страны, он отличается трепетным отношением к языку, безусловной преданностью русской поэтической речи. Отношение к литературе для него – это действенное служение, оценить которое можно по конкретным делам: журналы, книги, поиск современных творцов, поэтически талантливых авторов, в толще сетевой «изящной словесности».
...
Леонида Кутырева-Трапезникова можно отнести поэтам-традиционалистам, представителям русской поэтической классической школы. Об этом говорят многие стилевые черты его поэзии. В первую очередь, это творческий метод – поэтический реализм, как инструмент отбора образов действительного мира и выразительных средств.
Мир образов, населяющих его стихи – реален, конкретен и убедителен, поэт обходится без искажений, пафоса, романтизации окружающего пространства. Иногда кажется, поэт сознательно дистанцируется от того, что описывает поэтическим языком. Его взгляд объективен, подчас - беспристрастен. Мир, отраженный в стихах поэта, самодостаточен, он существовал всегда и будет существовать и впредь по своим законам. Поэт отражает его, ничего не приукрашивая, не привирая ради придания большей яркости и живописности. Он – наблюдатель и свидетель всего, что происходит вокруг. И если попробовать сформулировать задачу, которая – независимо от осознания этого факта – всегда стоит перед серьёзным автором, то задача эта – постижение законов бытия и фиксация событий и обстоятельств, в которых эти законы проявляются.
Эта поэзия – сама по себе философия, пишет ли поэт о любви или о войне, о духовном начале в жизни людей или описывает достоверный сюжет «из жизни». Каждое стихотворение – осмысленно и пережито лично, и в этом секрет воздействия текста на читателя. «Трещина мира» в стихах Кутырёва всегда «проходит через сердце поэта», это и делает настоящую поэзию поэзией. Каждому явлению, отраженному в стихе, соответствует ясное и внятное авторское отношение. Оно никогда не бывает безразличным – в нём часто содержится горькая нота собственной ответственности за всё, что происходит в мире.

Брат мой, истекает срок иллюзии,
дальше – только мгла и перегной,
…
– Брат мой, истекает срок империи,
дальше – только скорбные дела,
…
– Брат мой, истекает срок истории,
дальше – только тёмный мир химер,
а совсем недавно планы строили,
как уехать к морю, например.
Просто суть по-прежнему одна
– эти планы ничего не стоили,
посмотри -- за окнами война…
(Финал 90-х годов)

Внятность и глубина - пожалуй, наиболее яркие черты творчества этого автора. Такие качества напрочь исключают любое лукавство. Эти стихи честны, иногда до жестокости честны, потому воздействуют на читателя «напрямую», а эмоциональная сдержанность это воздействие на сознание читателя только усиливают. Обычно такое «прямое» воздействие присуще лирике, прямому лирическому высказыванию. У Леонида Кутырёва-Трапезникова этим ярким качеством обладает вся поэзия – при этом не теряя ни сложности, ни многослойности, ни глубины содержащихся в ней смыслов.
Связь с предшествующей школой русской поэзии в стихах автора проявляет себя на каждом шагу, будь то отсылки к советской поэзии 30х или 60х, к высказываниям Серебряного века или к знакам и символам пушкинской поэтической эпохи. Она выражена и в исторических сюжетах из разных эпох, и в тонких, опосредованных аллюзиях, отсылающих к текстам предшественников.
Например, здесь, в тексте, где сквозь современный городской условный « вид из окна» просвечивает иной, блоковский, вневременной пейзаж («Аптека, улица, фонарь…»). Оба мира – современный и тот, иной, существующих в иных измерениях, для автора - реальны, и граница, отделяющая их друг от друга – предельно тонка...

Сберкасса, булочная, дом 120,
рядом – «Ювелирный».
Больней всего мне, что сейчас
одна к одной кладутся строчки,
как будто в мир иной стучась…

Отдельная тема – бытовые поэтические сюжеты, связанные с образами современников и современниц. Поэт с изяществом и настоящим мастерством облекает в рифмы человеческую судьбу – будь то биография лирического героя/героини, или криминальная драма, которая, кажется, списана с натуры, взята из самой гущи кипящей, бурлящей страстями, жизни современных многоэтажек.
Показательными в этом плане являются, например, стихотворения «Тёмное прошлое из слоновой кости» и «Трали-вали».
В «Тёмном прошлом» - история «советской Галатеи», судьба которой оказалась жестокой к блистающей, обожаемой некогда женщине, чей путь из артистических салонов закончился в психиатрической больнице. Стихотворение разбито на две части, на две «серии», отчего возникает ассоциация с маленьким кинофильмом: первая часть драмы - 1977 Москва. Новослободская. Вторая - 2017, окраина Москвы, Химки.
Путь из 1977 года 20 века в 2017, во время которого у героини изменилось всё: внешность, адрес, состояние духа и разума. Вместо мечты о красивой любви и красавце-герое – «дурная богадельня», вместо квартиры на Новослободской, в одном из центров московской жизни – однокомнатная нора на окраине. Да и сама героиня, оступившись в юности, следует избранному пути из центра – на периферию жизни. В стихах фигурирует символ – «Три семёрки». Символ также многозначен и окончательно «отшлифовывает» концепцию стихотворения% с одной стороны это бренд, ассоциировавшийся с пороком (эмблема злачного игорного заведения, марка крепленого недорогого советского портвейна). С другой стороны – три семёрки в нумерологии означает ангельское происхождение человека. И в стихах героиня предстает в первой части – ангелоподобным хрупким светящимся существом, а во второй части – безумной спившейся старухой на окраине столицы.
Сюжет звучит из уст автора-рассказчика, как воспоминание, проскользнувшее в сиреневых сумерках. Сиреневые сумерки – еще один образ, обрамляющий стихотворение, отсылает к Серебряному веку «лиловых сумерек», как и всё стихотворение – при очевидном несходстве в технике и подаче - к спетой Александром Вертинским старинной «Кокаинеточке»:

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...
…
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что крикнув,
Вы можете спрыгнуть
С ума…

Ещё одно стихотворение – «Трали-вали» - виртуозно изложенная поэтическим языком криминальная история любви, ревности и ненависти, рассказ о трёх человеческих судьбах, переплетенных в кровавой бытовой драме страстей. Поражает мастерство автора: в небольшом по объему стихе рассказано несоизмеримо больше, чем использовано слов – через метафоры и детали. Реальное переплетено с мистическим, небытие с бытием настолько естественно, что невозможно отделить одно от другого.

Радио «Маяк». Поёт Эдита Пьеха.
Коммунальная квартира. Ревновали
две души в известном стиле – трали-вали.
Сашка, друг, давно с планеты нашей съехал,
чемодан иллюзий и желаний бросив
по дороге, – там за три копейки смеха рюмку
слёз налил ему Святой Иосиф
(из библейских текстов – плотник, муж Марии).
Сашка был весёлый и до женщин падок:
две из них о браке так его молили,
что пришили к юбкам пулей меж лопаток…

События излагаются без открытых эмоций, почти бесстрастно. И от этой скупой, полной внутреннего драматизма, подачи, стихотворение воздействует ещё острее.
Появление автора в финале, резюмирующего произошедшее – своего рода неожиданный поворот, эффектное завершение поэтического рассказа. Позиция автора далека от морализаторства в духе «О, времена, о, нравы!» В то же время она не обнаруживает открытого сочувствия героям. Автор в этом стихе автономен, отстранён от бытового, «человеческого», а вся история в сознании художника обретает черты артефакта, предмета искусства:

Леший что ли камыши в душе колышет?
Жулик что ли по рассудку шарит шустро?
Жизнь моя, спустив босые ноги с крыши,
смотрит вниз и видит смерть как вид искусства…

Связь с предшествующими традициями есть у всех, как бы поэты это не отрицали, и как бы ни рвали связи с поэтическими нормами, установленными предшественниками. В стихах Леонида Кутырева-Трапезникова эта связь не только не отрицается, но сознательно подчеркивается, на ней делается лёгкий акцент. Лучшая поэзия русской школы, будто камертон, слышится в этих стихах, присутствует изначально, как естественная питательная среда, как эстетическая атмосфера – растворена повсюду, поэтому исключает даже самую возможность дистанцироваться от неё. В некоторых текстах традиция проявляет себя на жанровом уровне, как, например, в цикле из трёх стихотворений, объединённых финальными строками, рефреном, поэтической формулой, которая сама по себе является квинтэссенцией русского лирического высказывания и отсылает к русскому романсу:

Ах, почему мне грустно? Да потому что это
такое свойство русской загадочной души…
…
Ах, почему мне горько? Да потому что это
такое свойство русской загадочной души…
…
Ах, почему мне больно? Да потому что это
такое свойство русской загадочной души…
(Русский романс в трёх вариациях)

Аллюзии, скрытое цитирование и другие отсылки к классической поэзии у поэта никак не связаны проявлением постмодерна. Они чужды иронической «подаче», в стихах Леонида Кутырева-Трапезникова практически нет ни «пересмешничества», ни ядовитого сарказма. Только естественная, как от родителей к детям, преемственность – и благоговение. Явление, в современной поэзии не так часто встречающееся…
...
Бережное отношение к русской классической поэтической традиции выражается у поэта и в формах поэтического высказывания. По его убеждению, стихи должны быть безупречными от заглавной первой буквы – до последней точки. Поэт не очень-то благосклонно относится к экспериментам в области поэтической техники – к верлибрам и другим «бесструктурным» опытам, к текстам, в которых отсутствуют знаки пунктуации или присутствует капс (использование слов, написанных заглавными буквами, для «утяжеления» смысла).
И надо сказать, строгое отношение к современным образцам экспериментального словотворчества подтверждено практически, собственными, ювелирно исполненными в классической манере, стихами. Иногда их форма подобна музыкальной пьесе, с четко обозначенными «разделами», отграниченными друг от друга цезурами и скрепляемыми повторностью поэтических формул. В результате возникают стройные, подчас усложненные, формы, обладающие внутренней логикой и симметрией, что придаёт стихам особенную гармонию.
...
Например, в сложном, глубочайшем по смыслу, «знаковом» стихотворении «Сад Гефсиманский», форма сама по себе знаменательна, как выразительное средство. Она представляет собой чёткую, ясную, хотя и сложную, структуру свойственную музыкальным произведениям: экспозиция, разработка, реприза. Музыкальное построение формы акцентируется и в тексте, в речевом материале, с которым поэт обращается подобно тому, как композитор обращается с музыкальными темами, лейтмотивами. Поэтический лейтмотив в стихе «звучит» с первых строк и «сшивает» форму в единое целое, являясь отправной и финальной «точкой сборки» всего поэтического высказывания.
Первая часть – три строфы, начинающиеся с поэтической формулы «Всё было ведомо…», которая варьируется, но звучит как музыкальный рефрен:

Всё было ведомо иным умам давно – лук на скрижалях Бога режут грамотеи. С
ад Гефсиманский двух людей, как домино, сложил под звёздами невинной Иудеи.

Всё было ведомо тому, кто исторгал сок двадцати веков, сходя в мешок из глины.
И мы с тех пор не в силах со своих зеркал смыть бесконечный вопль Марии Магдалины.

Всё было ведомо: за веру – слёзы лей, а за предательство – совсем иная плата.
Блажен, кто вечность получил на сей земле из длани судорожной Понтия Пилата.

Основной смысл: человек изначально обладает знанием о вере, на то мы и есть люди Писания, согласно духовной структуре которого выстроена вся наша цивилизация. И потому всё, что происходит и произойдёт – возможно предугадать и предвидеть.
Вторая часть – исторические перипетии реальной жизни, где все теоретические знания оказываются бесполезными перед напором разрушительных центробежных сил, присущих внешнему миру (а он, как известно, со времён грехопадения «лежит во зле», и потому любая, даже самая прекрасная идея, материализуясь в мире, искажается, а иногда доходит до своей противоположности ). Если провести аналогии с музыкой, здесь образы, намеченные в первой части стихотворения, «разрабатываются» в его серединном разделе, представлены в развитии, в изменении, в динамике. Примерно так, как бывает в сонатно-симфонических произведениях – в центральной части произведения, в т.н. «разработке»
И, наконец, в третьей части – на новом витке варьируется изначальная поэтическая формула-рефрен, но здесь она предстаёт в виде антиномии по отношению к первоначальному высказыванию. В известном смысле она сходна с музыкальным «остинато» - «Всё тайна здесь»…

Всё тайна здесь: волхвы, погасшие вдали, крест небожителя, верёвка на злодее...
Сад Гефсиманский странных братьев на крови встречал под звёздами безумной Иудеи.

Всё тайна здесь – и в бездне этой не горюй, лелея хлеб насущный до седьмого пота.
Из века в век несёт свой чёрный поцелуй в сад Гефсиманский человек из Кариота.

Всё тайна здесь – и нам не ведомы пути к любви, которая распята и воспета.
Из века в век идёт, надеясь не дойти, в сад Гефсиманский человек из Назарета.

Итак, в результате «разработки» первоначального утверждения «Всё было ведомо…» возникает утверждение «Всё тайна здесь…», возникает как трансформированная изначальная мысль, её логическое продолжение в облике антиномии. Антиномия – когда два высказывания об одном и том же явлении логически противоречат друг другу, но при этом и первое и второе высказывание – по сути логически равноправны, верны, истинны.
Такая антиномия здесь возникает не случайно. Она обусловлена противопоставлением образов Иуды и Христа, их последователей, снова и снова разыгрывающих на подмостках истории евангельскую драму любви и предательства, жертвы и искупления.
Два закона бытия, противореча друг другу формально, подчиняются третьему, высшему закону, Божьему – «Пути Господни неисповедимы». В тексте это выражено конкретно – в образе христианского, библейского человека, который никак не может повторить путь Христа от рождения до наивысшей ступени духовного бытия и понимания воли Неба, от Назарета – до Гефсиманского сада…
Всё поэтическое произведение «Гефсиманский сад» - с явными и скрытыми смыслами, поэтическими аллюзиями, отсылками к евангелическим и историческим образам, звучит удивительно современно, отражая вызовы времени и образ сегодняшнего человека. Трагическая коллизия, длящаяся тысячелетиями, ныне снова обрела «плоть и кровь»: язычество снова атаковало христианство на уровне божественных и человеческих ценностей, попирая святыни. Музыкальное звучание стиха, выраженное в безукоризненной форме, близкой музыкальным , рождает ещё одну смысловую параллель – с музыкальными «пассионами» по евангельским сюжетам, известными нам, например, по произведениям Иоганна Себастьяна Баха – «Страсти по Христу» - от Матфея, от Луки, и других евангелистов.

За текстом стиха возникает целый спектр «невидимых» параллелей, длинный культурный «шлейф» смыслов и эстетических отсылок к богатейшему «культурному слою». Такие стихи вызывают у читателя ощущение того, что в поэтическом высказывании содержится неизмеримо больше смысла, чем слов в тексте стихотворения. Стихотворение является лишь поверхностью, таящей под собой бездну образно-смысловых связей, многослойную глубину.
...
О том, что параллели со «Страстями Господними» не случайны и обоснованы, подтверждают и другие стихи. Например – стихотворение, также «знаковое» для творчества автора – «Приговор». Поэт прямо и недвусмысленно говорит здесь, что отрицание божественного начала и библейского опыта, связи между Богом и душой человека, приводит к цивилизационной катастрофе – и не только духовной, но, как следствие – к физической.

Душа и Бог. Неведомое. Тайна
космических истоков. Непреложно:
прикосновенье к Истине возможно,
но отрицанье – для судьбы фатально.
Тому, кто скажет: «Бога нет», гроши
идей и благ земных лелея, до́лжно
признать в себе отсутствие души…

С усмешкой горькой, что совсем не странно,
смотрю на богоборцев через призму
истории моей страны и жизни
сегодня – на последнем акте драмы,
и вижу в каждом пламенном борце –
уродливую маску атеизма
на бездуховном, в сущности, лице…

Его стихи внятны и ясны – от образов, поэтического сюжета, до скрытых и явных смыслов, стоящих за ними. Их легко читать и понимать, независимо от степени погружения читателя в детали истории и культуры. Однако особенное удовольствие эти стихи приносят искушенным поэтическим гурманам. Здесь секрет в символах, которыми поэт оперирует легко и свободно. Они почти незаметны, вплетены в тек ст без нарочитости и внешней многозначительности. Но именно они придают такую смысловую многогранность, многослойность, многоуровневость восприятия.
Примером такого использования символа как ключевого момента всего стихотворения может служить «Гусиное перо» - яркое, образное, отражающее драму и трагедию мира, подобно тому, как это делает фотограф-репортер. Здесь присутствует явно выраженное импровизационное начало, придающее внешнюю калейдоскопичность изложению поэтического материала. Это стихотворение близко по технике современной ассоциативной поэзии, где «картинки бытия» наслоены друг на друга, а их глубинная – неочевидная поначалу – связь вскрывается в самом конце, через некий ключевой мета-образ, выстраивающий весь этот сложный образный ряд в стройную систему.
Лексика стиха, его семантика – через создание художественных образов (белая сирийская ткань, скрипка, разбитая о камни) – формируют картину, подобную коллажам. За каждым из образов – ткани, скрипки – непроизвольно возникает ассоциативная связь с событиями нынешнего мира – варварски взорванного Ближнего Востока, многострадальной Сирии, колыбели христианской цивилизации.

Пером гусиным пишу, как будто
судьба – две капли весны и йода,
где без эмоций мелькают смутно
иные взгляды, иные годы…
Весна всё дальше – зима всё ближе.
На белом фоне сирийской ткани
я слышу скрипку души и вижу,
как разбивают её о камни.

Образ распадающегося мира на острие гусиного пера – в точке пересечения его с маленькой человеческой судьбой – всего лишь «две капли весны и йода»… Ощущение многомерности текста нарастает по мере прочтения, будто за разорванным пологом искусства открывается иное пространство – геополитическое, однако в сути своей ветхозаветное, библейское:

Зима всё ближе – весна всё дальше.
На чёрном фоне турецкой плитки
я знаю: век мой – с осадком фальши
и от рассудка – одни убытки.
Зима всё ближе к последней мессе,
как Моцарт в тайной игре порока…

Здесь явственно противопоставлены Восток и Запад, как разные цивилизации, и потому открывается смысл появления в тексте имен Паганини и Моцарта, сирийской белой ткани и скрипки-души, разбиваемой о камни.
Стихотворение пронизано лейтмотивами, повторяющимися поэтическими формулами. У таких мастеров слова ничего не бывает случайным. И зима, и весна – здесь не просто времена года, а как в эпоху Возрождения – мощные аллегории неких гораздо более крупных и сущностных явлений, символы упадка и возрождения империй и цивилизаций, знаки сменяющих друг друга эпох. В этом стихотворении каждый образ и слово – на месте.
А для искушенных в символике есть еще один «сюрприз»: незаметная деталь, «две капли весны и йода». Эта мини-формула повторяется ещё раз, в слегка изменённом смысле – как «две капли зимы и яда». Конечно, это не случайно. Слово «йода» расщеплено на несколько смыслов, оно здесь предстаёт как сложный, тонкий и многозначный образ. 
«Йод» как необходимый микроэлемент, недостаток которого необходимо пополнять, так как он приводит к физической и умственной деградации, и «йод» – десятая буква семитского, арабского, а шире – древнего восточного алфавита, включающего и сирийский алфавит тоже. В этом крошечном знаке столько смысла, что можно написать об этом диссертацию.
Йод – осознание и обобщение явлений на уровне мироздания, точка осознания Вселенной и знак Божественного Промысла. С другой стороны – этот знак символизирует деяние, деятельное начало в любых его проявлениях, а значит, связано с вечно перевоплощающимся человеческим Эго. Это переход от небытия к бытию, знак материализации, воплощения в материи духовного начала, как результат осознанной деятельности. 
В древних свитках эта буква выглядела как капля чернил, падающая с гусиного пера…
И вот эта, казалось бы, семантическая мелочь - раскрывает смысл стиха во всей сложности вложенных смыслов – а их тут целый ворох. Человек-пишущий, человек Писания, воплощенный Логос. Он думает, что водит пером по бумаге, рождая свою реальность, как творец своего внутреннего мира. Но, окидывая взглядом Экклезиаста всё, что «было под небом», вдруг осознаёт себя инструментом в руках истинного Творца. И открывает для себя, что он только в начале пути, а судьба – это переход из небытия в бытие, это материализация реальности, чей источник – не во внешнем мире, а в мире горнем, Божественном.

P.S. А дальше – пропасть,
а дальше – бренность.
Понять бы только под небом синим,
что здесь в незримой руке Вселенной
я был всего лишь пером гусиным…

Концепция этого стихотворения выстроена безупречно – и с поэтической, и с философской точки зрения. Потому и «цепляет» читателя, и не отпускает ещё долго после прочтения. В нём выражено творческое кредо поэта и его «культурная генеалогия». Отсюда - неоклассическая выверенность, связь с классической русской православной – христианской по сути, византийской по вектору – культурой.
Стихи Леонида Кутырёва-Трапезникова нужно читать полностью, держа в руках томик его поэтических сочинений. Смыслы, воплощенные в его стихах, прорастают из одного стихотворения в другое, а образ самого поэта складывается, как портрет из пазлов, поскольку каждое из написанных им стихотворений содержит частицу живой души автора…

Свою судьбу читая между строк
с усмешкой грустной под коньяк армянский,
я вижу, что полёт мой не высок,
и, честно говоря по-христиански,
вся молодость – ошибка и порок,
упущенных возможностей обильность
и жажда бездны, где душа разбилась…
(Исповедь неизвестного поэта)

П. Фрагорийский

Источник:

 Произведение «Свою судьбу читая между строк…/ О стихах Леонида Кутырёва-Трапезникова » автора Фрагорийский - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 3)