Евгения Красноярова

 (Размышления о книге Алексея Торхова «Чайная пауза перед Блюзом»)

На каком этаже я?
Кто-то скажет: «Не знаю».
А кто-то: «Сюжет не нов».
Отвечу, немея:
«Наложите жгут выше линии Снов.
Не так высоко.
Это – шея…»
 Алексей Торхов

Поэт Алексей Торхов, несмотря на удалённость от столиц кипучей литературной жизни постсоветского пространства, известен далеко за пределами города Николаева, в котором живёт вот уже почти двадцать лет.
В литературу Торхов вошёл сравнительно недавно, будучи впервые опубликован в 1999 году. За последние пять лет поэт стал обладателем гран-при четырёх всеукраинских поэтических фестивалей («Звуки поэзии», Винница; «Летающая крыша», Черкассы; «Элита», Луганск; «Подкова Пегаса», Винница), победителем международного литературного фестиваля «Славянские традиции – 2009» в трёх номинациях, лауреатом литературной премии имени Владимира Сосюры (Межрегиональный союз писателей Украины, Луганск). В 2008 году Алексей Торхов принят в Добровольное Общество Охраны Стрекоз (ДООС, Москва), руководимое Константином Кедровым, в 2009 – стал лауреатом Международной Отметины имени отца русского футуризма Давида Бурлюка (Международная академия Зауми, Германия). Его охотно публикуют и в Украине, и в Москве, и за дальними рубежами – в печатных и сетевых изданиях. Будучи основателем и редактором самиздатовского эстетик-шок журнала «кЛЯП», поэт поддерживает тесные контакты с литераторами всего мира, способствуя слиянию украинского русскоязычного литературного процесса со всеобщим.
На сегодняшний день у поэта – семь книг стихотворений, в том числе две букартовские. Изданы из них лишь две поэтические книги. Сборник стихотворений «Сеятель птиц» вышел в свет в 2007 году, книга «Чайная пауза перед блюзом», составленная через год после миллениума, была издана в прошлом году. Остальные книги, написанные позже, всё ещё ждут своего спонсора и часа.
Несмотря на то, что за последние несколько лет объём созданного поэтом увеличился не только в количественном, но и в качественном отношении, в этой статье хотелось бы обратиться именно к стихотворениям, составившим книгу «Чайная пауза перед блюзом», как к тому истоку, из которого течёт сегодня полноводная и судоходная река поэтического мастерства Алексея Торхова.
«Чайная пауза перед блюзом» – это грустная книга о грустных вещах. О любви, об одиночестве, о мироздании – о том, что не оставило равнодушным поэта, живущего в «городе-меняеде». Это книга о путях познания и распознания тех немногих истин, без которых невозможно существование человечества и которые упорно пытается не замечать человек. Настроения лирического героя переходят из произведения в произведение, связуя стихотворения, переплетая их между собой, связывая их в один большой текст, который смело можно назвать летописью становления героя (и поэта).
О лирическом герое «Чайной паузы» можно сказать прямо, что он во многом – отшельник и маргинал. Он за бортом обычной городской жизни и не приемлет её, как и жизнь такого социального организма, как государство.

Пчела.
Вечер.
До тьмы бы
успеть в свой улей…
Чело-
Вечек,
жизнь пролетает.
Пулей…

Пуста.
(«Человечек»)

В городе, который становится для Торхова символом коллективного разума и индивидуальной несвободы, тяжело найти место именно для свободного движения. Поэт сравнивает настоящее и прошлое, зачастую обращаясь к мифологическим истокам возникновения человека и человечества. Город как символ современной социальной организации превращается в кульминацию изгнания из рая. Для поэта он – тот образ, которым можно проиллюстрировать беспомощность нашей цивилизации. Но в «город-рану» все-таки необходимо вжиться и вписаться для того, чтобы поддерживать существование, чтобы есть и пить, не оказавшись при этом тривиальным винтиком в антропоцентрической махине.
Повышенная плотность заселения и компактность застройки, обязательная граница – «городская черта», отражают достигнутый обществом уровень «развития производственных сил и производственных отношений»*, но ни в коем случае не духовности, не культуры, не высшего знания. Город – горизонталь, идя по которой герой Алексея Торхова пытается преодолеть настоящее, перерасти историческую и социальную ситуацию, осмыслить ее.

иду…
назад…
в начало спирали…
туда где гуси делятся перьями…
с тем кто рожает Слово…
чтобы поэты разбухнув не умирали…
снова и снова…
чтоб успели размазать себя по бумаге…
(«идуназад – ремикс»)

Именно в этом противонаправленном движении, в отказе от предлагаемой модели бытия мужает лирический герой. И если бы не было «города-шулера», «города-меняеда», «города-раны», то какой получилась бы эта книга стихотворений? Такой ли кровоточяще-лирической и вместе с тем горчаще-социальной? Думается, что нет. Большая куча социального, политического и общественного «сора» превращена Алексеем Торховым в стихи. Мы не говорим, что эта тема – единственная в творчестве поэта и в книге «Чайная пауза перед блюзом». Нет, но это один из источников «мёртвой воды», без которой несоединимы части образно-поэтической системы Торхова.
Как настоящий поэт, он творит не для того, чтобы запечатлеть, а для того, чтобы познать и, познав, продвинуться ближе – к тайнам бытия. Прогресс – по крайней мере в том виде, в каком мы его сейчас наблюдаем – лишь заводит в тупик, и чтобы из тупика выйти, для начала нужно вернуться назад, к первоистокам. В связи с этим любопытен один из образов, созданных поэтом – образ «николаевского бомжа Дио-Ген-Надия», реинкарнации того самого Диогена Синопского, который, как известно из древних источников, отвергал цивилизацию и государство и признавал только основанную на подражании природе аскетическую добродетель. Дио-Ген-Надий – и порождение системы, и живой укор ей, и протест против неё, но не всякому дано разгадать тайную миссию Дио-Ген-Надия в жарком сегодня:

Какие сны снятся бомжам?
Если разбудим – скажет:
«Не знаю, как всем, а мне –
обычные…
Обычно снится
за веком век –
выходишь днем
на любую улицу
абсолютно любого города,
а там – ЧЕЛОВЕК…»
(«Страсти по Диогену»)

Роль, предлагаемая в современном мире поэту, это – воспользуемся словами Алексея Торхова – игра в «сраматическом малом театре», в котором «роли раздают на вес раздающие роли люди». У героя свои «рок-н-роли», из которых

Невыносимых, что давят на плечи, –
всего лишь две.
Быть Человеком.
И быть Собою.
(«Театр одного актера»).

Герой пытается вырваться из породившей его системы социальных, общественных, культурных связей, для того, чтобы вернувшись к точке отсчёта, замереть и попытаться изменить тупиковый вектор движения. Отсюда так часто появляющийся в текстах книги образ Евы, числовые образы современного мироустройства («нищая семёрка», «убогая семёрка» и т.п.) и его преодоления (сменяющая и семёрку, и восьмёрку (в символике – бесконечность) девятка)», и конечно, образы и символы, связанные с полётом.
Как противоположность неподвижности, недвижимости города, несвободе в стихотворениях Торхова существуют две стихии. Первая – это воздух в движении и всё, связанное со свободным полётом, движением. И вторая – стихия звука музыкального, тесно переплетающегося со словом. У поэта летят «звуки на юг, построившись в клин», «взлетевшие за одно с этажами» жертвы теракта, «Шагалы! Осенним клином…», «ангелы (…) улетают выше, чем прочь». Как символ мысли и воображения полёт разрушает монотонное однообразие жизни города, привнося в него чудо. И ожиданием этого чуда зачастую полнится душа и самого поэта, и его читателя:

Крылья,
на которых когда-нибудь улечу –
ещё не отращены до Веры
в полёт…
Крылья
завязаны белыми рукавами на вырост.
(«Рождённый летать»)

В мире поэта крылья и перья, символизирующие веру и ожидание, превращаются в слова, посредством которых можно творить, и, значит, не только ждать, пока в силу тех или иных обстоятельств станет возможным преодоление statusquo, но и самостоятельно преображать действительность. Преображать и образ, и слово. Нам кажется, что именно попытка полёта превращает лексические единицы для Торхова из готовых кубиков для сооружения слов и фраз, в некие резервуары, границы которых можно раздвигать или смещать – их можно наполнять, дополнять или вообще сделать им «переливание крови». Так появляются «нехозяин», «невозжелатели», «ненавредители», «неукрадители», «несудители», «лик Несвятого Иосифа», «непервый» с одной стороны и «лепость», «дотрога» – с другой. Так вылетают на читателя неожиданные, но ритмом и смыслом заданные «вдох-выдох-новение», «теле-еле-фон-автомат», «душный берег и-you-юля», так жара превращается в «жар бога Ра», а брюнетки в «бр-р-р!-юнеток». Слово становится мостом, который соединяет стихию полёта и стихию музыкального звука. Это не городской «манс»-романс и не очередная «рок-н-роль». Это иная Музыка, которую слышит и словами записывает поэт.
Ключевым музыкальным понятием в художественной системе книги, вынесенным в её заглавие, для Алексея Торхова становится блюз, и это тоже не случайно.
Блюз, развившийся из фольклора, из мифа, из архетипа, является музыкальным выражением «свободолюбия и протеста против социальной несправедливости, с идеей освобождения через страдание, в чем-то родственной античному катарсису»**.
Блюзу у Торхова предшествует пауза. И эта пауза произносится. Так произносится она в нотах для мантр – словом «пауза». Пауза, как одна из точек сборки перед свободным полётом, принимает сакральное значение, отсылает нас к прерыванию движения, к точке остановки, к точке смерти чего-то и рождения чего-то одновременно. Пауза прерывает цикл, превращаясь в точку замирания и, быть может, именно в этой точке вектор движения может резко изменить своё направление. Пауза музыкальная, пауза логическая, пауза декламационная и социальная-бытовая пауза (чайная) сливаются в некий первородный ноль, во время которого вещный мир замирает. Действующими остаются только чувства – поэтому паузу можно обозначить любым знаком препинания – и вопросительным, и восклицательным, и троеточием, наконец… Для поэта все вещи вокруг замирают, чтобы продолжиться в новом звучании, в новом качестве, в новом векторе. И вектор этот – блюзовый, свободный, первородный, драматический. Именно в попытке освобождения от любой привычной формы автор расправляет крылья, и, поднявшись над миром привычных смыслов и слов, уверенно держится в свободном полёте, и нас зовёт за собой. Блюзовое настроение, основанное на метафоре и импровизации, задает тон этому творческому полету.
Уже в названии книги заложена идея, развиваемая в каждом тексте, вошедшем в книгу – идея освобождения как стремления к сакральному, первосущему. Идея духовного возрождения, которую можно выразить следующей схемой:

Чайная = быт, общество –> пауза = затишье, остановка, –> перед = изменение вектора движения, рывок –> блюзом = миф, освобождение, первоисточник.

Чайная пауза перед блюзом – это рывок в бесконечность познания, в миф сакрального, в хранилище эйдосов. Что вышло из этого порывистого движения, читателю решать самому. А поэт давно уже определил для себя траекторию и имеет полное право дать совет «Бредом, навеянным созерцанием восьмёрки в секундном регистре электронных часов эпохи за полмгновения до смены её девяткой»:

Вам бы жизнь прожить так,
как восьмёрка...

И быть с жизнью на «Ты», не на «Вы».

И не просто отсидеть до звонка в гримёрке.

Для порядка.

А даже за миг

успеть ПРИВНЕСТИ.

Чтобы на смену вам пришла девятка,

а не убогая семёрка,

зажав медяки в горсти…

---
*Город // БСЭ, Т. 7
**В. Озеров. Блюз // Энциклопедия популярной музыки.


Евгения Красноярова