К ней, не познавший ни пива, ни водки,
я волочусь, белобрысый и хлипкий.
В папочке чёрной – строптивые нотки.
В чёрном футляре – постылая скрипка.

Речи вождей. Партсобраний трясина.
Ранний узор варикозных прожилок.
Мамочка с папочкой жаждут для сына
жизни получше, чем сами прожили,

жизни, где в жалком семейном бюджете
нет каждодневной копеечной сметы
и – что важнее, чем деньги – ну эти…
аплодисменты… аплодисменты…

К радости папы и к радости мамы,
им улыбаясь фальшивой улыбкой,
я ежедневно пиликаю гаммы,
я ненавижу проклятую скрипку.

Лето в разгаре. За окнами где-то
Сверстники в кущах июльского рая
бьются азартно в пристенок. Но это
не для меня – я на скрипке играю.

Бедному сыну со скрипкой не сладить:
скрипка – она от Всевышнего, вроде,
только в руках не Егорова Вади,
а Хейфеца Яши и Ойстраха Доди.

Скрипочка, скрипочка, горе-невеста!
Будь ты четырежды благословенна,
ибо не будь ты оскоминой детства,
я не видал бы Парижа и Вены,

ибо, журча, как ручейные струйки,
запах впитав канифоли янтарной,
эти четыре скрипичные струнки
в шесть превратились над грифом гитарным.

Старость под сердцем саднит, как осколок.
Ежевечерне, кряхтя и стеная,
я ухожу в музыкальную школу –
только никто эту тайну не знает.

Там, как под сводами Божьего храма,
где не до мелких житейских мыслишек,
я с наслажденьем пиликаю гаммы…
Только никто эти гаммы не слышит.