Вадим Гефтер


Вот и славно, проводница! Даже дышится легко.
И меня стальная птица поднимает на крыло.
Помолюсь, к тому же просто ничего не изменить...
Здравствуй, здравствуй, хмурый остров, до свиданья, материк!

Посвистел чуть-чуть для виду: слишком уж побитый вид.
Остров так похож на рыбу - рыбой здесь не удивить.
Вольный, человек летает, но вот на тебе пример -
Нас на острове встречает первым милиционер.

У меня с законом гладко, потому спокоен я.
Правда, что не в неге сладкой протекала жизнь моя.
Я схожу себе по трапу, я - бродяга всех ветров.
Ну, держи-ка что ли лапу, старший лейтенант Попов!

Лейтенант не любит шуток: все я больше не шучу.
Сам себе шепну: "Ни пуха!", сам себя в ответ пошлю.
Ни весны здесь нет, ни лета - лишь зима одна да осень.
Ни ответа,
ни привета,
коэффициент - один и восемь.
Ни ответа, ни привета, коэффициент - один и шесть.




Вот так спокойно - руки у огня.
В уюте догорающих полений.
И никому нет дела до меня
На перекрестке стольких поколений.

На все судьбой отпущены года:
На славу, на любовь и на прозренье.
На значимость пропетого стиха
На значимость прожитого мгновенья.

Вот так спокойно песня родилась
В союзе беспокойства и упрека
За то, что нам отпущены года
На святость, и столетья - на пороки.

За то, что я при жизни их не знал,
Хотя и думал, я с ними схожий.
За то, что друга так и не повстречал,
Среди такого множества похожих.

Вот так спокойно - не было любви,
Но женщина была так откровенна.
И ей ночами я читал стихи,
И песни - своего же сочиненья.

Отогревая руки у огня
В уюте догорающих полений,
Осталась лишь гитара у меня
И замыслы неначатых творений.





Догорает заря, и в луга осыпаются росы,
Синевой пропиталась июньского неба слюда.
Зной с утра, и висят неподвижно стрекозы.
Я решил никогда, никогда не вернуться сюда.
Этот мрачный приют весь укутан сырою рогожкой,
Здесь за тысячу верст человека с огнем не найти.
И хоть ором ори, не пришлют за тобой неотложку,
Ну а если пришлют, явно не для того, чтоб спасти.
Я поклялся своим (пошатнувшимся, впрочем) здоровьем,
В этом доме пустом моей больше не будет ноги.
Протирает пенсне беспартийный товарищ Коровьев,
Отчего по ночам так настойчиво снятся шаги.

Снится желтая дорога, уходящая в песок,
Бьет коня возница строгий, еле тащится возок.
И в зеленом ожерелье, поднимаясь в облака,
Словно чахлый конь сомнений, держит путь моя мечта.
Вера все же не идея – от идейных застил свет.
Содрогнется Иудея, но Мессии больше нет.
Над Голгофой ляжет строго тень печального Креста.
Люди распинают Бога, люди милуют вора.
Сколько раз я не решался на дорогу ту ступить
И, беспечный, оставался со своим уменьем жить.
Как трудна дорога к Богу, что в ней суть, а что обман?
Снится желтая дорога, уходящая в туман.

Это только сейчас за тобою вельможная свита,
А в ту мрачную пору – что сук под собою рубить.
Отчего же тогда ты его не спасла, Маргарита?
Отчего же так просто его разрешила убить?
Это только когда окрыляет небесная сила,
Между жизнью и смертью натянут невидимый трос.
Люди все же добры, и чиста, и прекрасна Россия,
Просто всех безвозвратно испортил квартирный вопрос.




Осторожней ступай, все так зыбко вокруг.
Я уже очертил тот спасительный круг,
За которым все страхи и вздохи.
И большие дороги бескрайней ночи.
Лишь усилит тревогу огарок свечи,
А печаль унесут скоморохи.

Где ты вздумал искать свой потерянный рай?
Видишь, в полночь уходит печальный трамвай.
Ты успеешь вскочить на подножку!
В бледном свете окна отблеск двух полусфер.
Свою прозу читает нам вслух Агасфер,
Претендуя на суперобложку.

Только кровь вопиет медным звуком утрат.
Тихий голос в ночи: "Каин, где же твой брат?"
И мучительный поиск ответа.
Кровь не смыта, и это был новый сюжет,
И склонился с пером в вечных муках поэт
Над великой главою Завета.

Он гортанно в ночи свои песни кричал,
Жадно слово черпал из великих начал,
Отрекаясь все снова и снова.
Но не ведал, чей замысел в голос запел,
Отчего над землей так легко полетел,
Под собой ощущая лишь слово.

Он, безумный, все выше и выше летел,
Улыбаясь, смотрел он в глаза пустоте,
То ль великий, а то ли блаженный.
А слова белым снегом на землю ложась,
Пробуждали в сердцах эту вечную страсть –
Страсть любви, страсть добра, страсть сложений.




Паровозный гудок растревожил
Только где уже те поезда...
Мою память как кубики сложит и уносит невольно туда....
В ту весну, в тихий город Яраслав, в санитарный недолгий покой.
Пани Зося, в жакетике красном,
Для меня ты тихонечко спой.

Пр-в: Место Яраслав, улица Гвярне,
Дом номер шешнадцать, там есть ковярня.
А в той ковярне пшелична пани,
Цо мае тайзен мензи ногами.

Отчего мой нечаянный опыт,
Этот первый смешной поцелуй,
Я пронес по военной Европе,
Как пример противления злу,
От чего же десятки объятий,
Сотни самых различных имен,
Не сотрут ее легкое платье,
И мотивчик далеких времен.
Пр-в:

Может как-то особенно жили
Пацанами в шестнадцать мы лет.
Может польки иначе любили,
Не могу отыскать я ответ.
Даже хлопоты эти напрасны,
Но все чаще под сердцем сосет,
Пани Зося , в жакетике красном,
Для меня уж пол века поет...
Пр-в: Место Яраслав, улица Гвярне,
Дом номер шешнадцать, там есть ковярня,
А в той ковярне пшелична пани,
Цо мае тайзен мензи ногами.
Тши злотен давен, не жалованен,
И то на тайзен вальзен изавен....




Переворачивай страницу, глава дочитана давно.
Наш паровоз летит в столицу, а первый снег летит в окно.
Как сумерки слизали блики и очертанья городов,
И стук колес на рваных стыках, как запоздалый стук подков.

Пусть станет Божею водицей вся эта белая земля.
Не спится, третий час, не спится. И снег ложится на поля.
"Один в прокуренном вагоне...", давно изученный сюжет.
А было б легче, если б двое, попался хоть какой сосед?

Скучать под нудным монологом, зевать на полную луну.
Нелепым пользуясь предлогом, попробовать уйти ко сну.
Извечная нужда излиться, поток болячек и страстей...
Напиться, может быть, напиться, чтоб время потекло быстрей.

Что за неясную тревогу несет с собою первый снег.
Свою железную дорогу мой поезд не найдет вовек.
Что ему стоит заблудиться, звенеть бубенчиком в ночи?
Влюбиться, дал бы Бог влюбиться, или хотя бы научил.



Пусть парадом командовать буду не я,
Ни умом и не рожей не вышел.
Вяло катит по жизни моя колея
Вдоль контор адвокатских и вышек.
Чем орать бесновато в полночный эфир
Поезжайте пожалуйста в Киев,
Я серебряной ложечкой кушал кефир-
Не хватало копеек на ливер.

По безумным дорогам судьбы колеся
Так и хочется крикнуть сквозь годы:
Михаил Самуэльевич, бросьте гуся,
Пусть подавятся эти уроды.

Все не так, все не то и спокойствия нет,
Как-то тошно живется на свете.
Я у жизни ворую счастливый билет,
Что б хоть милю проехать в карете.
Но не нужен мне домик с мансардой резной,
Ни к чему мне унылая старость,
Я хромаю за пенсией по Прорезной,
К счастью гражданам свойственна жалость.

По безумным дорогам судьбы колеся,
Вспоминаю минувшие годы.
А вы знаете, как я иду на гуся?
Могут рухнуть небесные своды!

Как скажите на жизнь эту можно смотреть,
Где ответьте живет справедливость?
Мне осталось немного, пусть четверть, пусть треть,
Но знакома мне божия милость.
Так таскайте вы рыбу в дырявых сачках,
Ни с собою, ни с чертом не споря,
Выхожу на работу я в темных очках,
Чтобы вдруг не ослепнуть от горя....

По безумным дорогам судьбы колеся,
Где меня только черти не носят,
Михаил Самуэльевич, бросьте гуся,
С нас и так, по всей строгости спросят....



Тихий мотив дальних дорог в кружеве зимних вьюг,
Вот и сплелись в тесный клубок север, восток и юг.
Пусть наметет в старом дворе снежный сугроб для вас,
Что же манит нас на заре белым безмолвьем трасс.

Пр-в: И все таки вертится, даже не верится,
Глупо надеяться, что повезет...
И отражается в пыльное зеркальце
Та, что надеется, верит и ждет.

Кто подарил твой оберег, чей не забыт порог,
Целую ночь падает снег на ручейки дорог.
Пусть не поймет нас детвора, снежных катая баб,
Что не всегда это игра – рытвины и ухаб.

Пр-в: И все таки вертится, даже не верится,
Глупо надеяться, что повезет...
И отражается в пыльное зеркальце
Та, что надеется, верит и ждет.

Вряд ли кого встретим в пути в этот недобрый час
Лишь фонари из темноты в путь провожают нас.
Катится в парк по мостовой поздних трамваев клин,
Пусть не нарушит ранний покой тихая песня шин.