Николай Ефремович Гончаров родился в 1925 году в селе Томаровка на Белгородщине. Школьные годы провёл в Горловке. В семнадцать лет ушёл на фронт. После тяжёлого ранения около четырёх с половиной лет находился на лечении в госпиталях. Проявив корчагинское упорство, будущий писатель создал лучшие свои фронтовые были и стихи, успешно окончил среднюю школу. 

В Западном Казахстане, куда привезли его на носилках, он показал маме два документа: удостоверение инвалида Отечественной войны 1 группы и университетскую зачётку. Были и слёзы, и надежда: через полгода народный лекарь-казах поднял Николая Ефремовича на ноги.  

Возвращаясь в Горловку, Николай Гончаров уже наметил свою дорогу в жизни. Первое произведение опубликовала газета "Кочегарка" в 1950 году. В ней же стал работать заместителем редактора. Восемь лет руководил  городским литературным объединением. В последующие годы возглавлял газеты «Радянська Донеччина» и «Социалистический Донбасс»…   

Вот уже более сорока лет он живёт и работает в Москве, был ответственным работником редакции газеты "Социалистическая индустрия".  

Николай Ефремович издал книги о Донбассе: "Поющие пласты", "Русская улица", "Иванова гора", "Прощальный свет", "Горловский бой", "Оружие поэта", "Живая память", "Шахтёрская мать" и мн. др.. 

Публиковал статьи о творчестве Павла Беспощадного и других писателях.  

В архиве у него немало писем от людей, которым он лично помог в их житейских нуждах, отстаивая их права, подчас по-фронтовому бросаясь на бюрократические "амбразуры" тех лет. Человек беспокойный, он не раз навлекал на себя неудовольствие начальства, поддерживая в газетах критический огонь по чванству, зазнайству, самодовольству, равнодушию…  

Редколлегия литературного журнала "Пять стихий" и правление Межрегионального союза писателей поздравляют Николая Ефремовича с днем рождения и желают всего самого наилучшего, а самое главное здоровья и Мира!  

НИКОЛАЙ  ГОНЧАРОВ

   КРАСНЫЙ КАРАНДАШ

   Завагитпроп наш – весельчак дотошный,

   В недавнем прошлом – ротный командир,

   Нас принимал подчёркнуто учтиво.

   Подвинул с шуткой пачку папирос:

   «Травитесь, братцы, заодно со мною!..

   Анкета? Очень хорошо! Сейчас посмотрим…»

   Придвинул он к себе мои листы,

   Где жизнь, ещё недолгая, вместилась.

   И стал читать, загадочно прищурясь,

   Попыхивая папироской модной.

   И на лице его одутловатом,

   Как в зеркале, то чтенье отражалось.

   «Так мы, выходит, воевали рядом?

   Эристовку-то, значит, брали вместе…

   Моя там рота (следует затяжка)

   До одного солдата полегла»…

   Ещё вопрос, ещё одна затяжка,

   И дым от наших длинных папирос

   Тремя струями сизыми тянулся

   К открытой форточке, сливаясь воедино.

   Он, как беседа, всё согласно вился.

   Но вдруг, взметнувшись, разорвался в клочья…

   Мой собеседник, словно бы споткнулся,

   Схватил свой толстый красный карандаш

   И впился взглядом в ту строку в анкете,

   Где, говоря о тридцать третьем годе,

   Я называл причину переезда

   Из Томаровки в Горловку, как было,

   Как всё произошло на самом деле…

   «Где ты (уж «ты»!), в какой ты видел книге,

   Что голод был у нас в то время?..»

   «Зачем читать мне? Это здесь осталось

   (Прижал я руку к сердцу простодушно),

   Как страшная зарубка на всю жизнь»…

   «Так-так!..» – каким-то отчуждённым тоном

   Сказал на это труженик горкома, –

   И дважды жирной красною чертою

   Моё писанье с чувством подчеркнул.

   Захлопнул папку и, руки не подав,

   Промолвил, что могу я быть свободным.

   Начальнику же моему велел остаться…

   Нескоро он в редакцию вернулся.

   И сразу же меня позвал к себе.

   «Зачем же так про эту голодовку? –

   Спросил с обидой, оттиск отодвинув, –

   Была она, конечно, это верно,

   Но надо ли, чтобы в своей анкете?..»

   Прости меня, милейший первый мой редактор,

   Но я тебя в тот миг совсем не видел,

   А видел тех, сидящих мёртвых на скамейке,

   Что в белгородском сквере, у вокзала,

   Остались навсегда передо мною.

   А видел на Грабиловке, в землянках,

   Детей опухших с ножками слонят.

   А видел я в том горловском посёлке,

   Как умирал мой дед голодной смертью…

   Вот это и была моя анкета,

   С которой спорил красный карандаш.

РАЗГОВОРЫ  В  СТРОЮ 

(Из фронтового блокнота) 

Дождь осенний в лицо, 

Мы промокли до нитки. 

- Эх, какое крыльцо! 

- И какая калитка! 

- Разговоры в строю! 

Что за бредни, ребята? 

Вот откроем свою, 

Как побьём супостата. 

Буря воет: зима. 

Снеговая завеса. 

- Во, пошла кутерьма, 

Как в утробе у беса… 

- Всё ты знаешь, солдат, 

Словно был там, однако… 

- Как же садит он, гад! 

- Как он лупит, собака!..

   ПАРЕНЬ ИЗ ДОНБАССА

    Виктору Андриянову

    Мне снятся голубые терриконы…

   Когда же ты приходишь наяву,

   Я вижу их мерцающие склоны

   И забываю в этот миг Москву…

   Найти строку такого беспокойства –

   Иных огреть, а этих обогреть –

   Тебе шахтёры дали это свойство.

   Успеть сказать! Вот только бы успеть…

   Как мне понятно нынче это чувство!

   Шахтёрский край у каждого из нас

   Зажёг в душе нелёгкое искусство –

   Слагать слова, как видно, в добрый час.

   С тех пор всегда без устали и лени

   Ты пашешь так, что хоть снимай кино:

   «Донбасс никто не ставил на колени,

   И никому поставить не дано!»

   Слова поэта, что с войны крылаты,

   В твоём нетленном мудром багаже

   Диктуют образ, сохраняя свято

   Заветный смысл на мирном рубеже.

   P.S.

   Промчались годы, как тебя не стало,

   Как ты ушёл, недописав строки…

   А в отчем крае нынче запылало:

   В Донбассе бьются братья-земляки.

   Там вспоминают вновь слова поэта –

   Зовут к рассудку, злобе вопреки.

   И в том ряду, в словесной эстафете

   Звучат твои «Шахтёрские полки»…

  ДРАПМАРШ

   «Войска России столь поспешно покидали Германию, что на новом месте для солдат не успели возвести казармы. Прощаясь с Берлином, русские солдаты в строю пели по-немецки».

(Из газет)

   Немецкой песней оглашая

   Злорадно ахнувший Берлин,

   Шагают правнуки Чапая,

   Куда велит им властелин.

   А он велит – во чисто поле...

   Смотри, Европа, каковы

   Заложники злодейской воли –

   Солдаты нынешней Москвы!

   Орут с надрывом по-немецки,

   Забыв свою родную речь

   И про обычай наш советский

   Своё достоинство беречь.

   Но вот прошла всего неделя.

   Сложив парадное шитьё,

   Они совсем не так запели,

   Гася бессилие своё.

   Под русским небом цепенея,

   Они по-русски костерят

   Вышестоящих лиходеев,

   Обидевших своих солдат.

   Мне жаль вас, пасынки Победы.

   Я с вами зябну на юру.

   Я разделяю ваши беды,

   Но по-немецки не ору!

   А как могу по-русски крою

   Ту окаянную игру,

   Что обрекла на стыд героев,

   Пустив их славу по ветру...

СИРОТА 

Нездешним светом озарило лица,  

отозвалось улыбкой на устах:  

солдат принёс зайчонка в рукавице –  

нашёл его в обугленных кустах.  

Стояли мы в ту пору на заслоне,  

и маленький пушистый сирота,  

обосновавшись в нише для патронов,  

осваивал уютные места. 

При стуке в гильзу он спешил к просвету  

к знакомым, тёплым, ласковым рукам. 

Кто наблюдал тогда картину эту,  

хранил её в душе наверняка. 

«Кормёжка зверя!» - смех звучал в траншее,  

отдушина из редких на войне. 

Толпились мы, вытягивая шеи,  

как будто в незабытой стороне… 

Но радио солдатское не спало  

и предвещало новые бои: 

нам завтра на рассвете предстояло  

опять менять позиции свои. 

А на войне, известно, было всяко:  

не мы, а немцы, сжатые в котле,  

остервенело ринулись в атаку,  

бронёй прикрывшись в предрассветной мгле. 

Мы заступили нелюдям дорогу. 

Скажу вам сразу: фрицы не прошли. 

Но батальон наш тоже отбыл к Богу:  

все побратимы в схватке полегли. 

Остался я один. Лежу в санбате. 

Кругом плывёт ночная темнота. 

Я думаю о нашем «меньшем брате»:  

теперь совсем он круглый сирота… 

ОГЛЯДЫВАЙСЯ,  СЫНОК! 

Есть такое поверье в народе: 

Если хочешь вернуться домой, 

В самом трудном и долгом походе 

Оглянись и немного постой. 

Так сказала мне мама когда-то, 

И, поднявшись на взгорок крутой, 

Посмотрел я на отчую хату, 

Преисполненный мудрости той. 

И она меня верно хранила, 

Провела через лихо-беду… 

Приворотною силой манила, 

Чтобы верил, что снова приду 

И увижу дымок синеватый 

На крутом терриконом боку… 

Это стало мечтою солдата, 

Оправданием мук на веку. 

Сколько раз, натянув покрывало, 

В госпитальном горячем бреду 

Я шептал, как молитву бывало, 

После слова «Победа» - «Приду!» 

Но у нас отобрали Победу, 

Наше братство попало в беду, 

И новейший фашистский последыш 

В ту же самую воет дуду. 

А солдат, что Отчизну спасали, 

Не щадя  самого живота, 

На асфальт озверело бросали 

Демократы хулы и кнута… 

Я их видел. И нет мне покоя. 

И теперь я жалею о том, 

Что запомнил поверье такое – 

Оглянулся на взгорье крутом… 

   ***

   Душа моя рвётся в Донбасс

   На стёжки-дорожки былого.

   Но с кем же мне вспомнить о вас,

   Друзья моей юности строгой?

   О вас, не пришедших с войны,

   Мальчишками знавших окопы...

   Шахтёрского края сыны,

   Какие вы видите сны

   На хмурых дорогах Европы?..