Правление МСП с прискорбием сообщает, что на 65-м году жизни скончался талантливый поэт, член МСП, автор нескольких книг, а также публикаций в литературных журналах и альманахах, в том числе, альманахе "Свой вариант", оригинальный художник, архитектор, доброжелательный человек, хороший, верный друг  
    

Стихи Александра Косогова

***

                                Г. Сусуеву

Лоснящийся под солнцем леопард –

могу лишь так представить эту осень.

И лапы вкрадчиво по городу скользят.

Глаза косятся зло на зелень сосен.

Вдыхают ноздри запах площадей,

замешанный на горечи и счастье.

А старый парк пурпурный плащ надел,

Теплом дыша порывисто и часто.

Но леопарду этот трюк давно знаком.

Он с этим клоуном в одном кино снимался.

И тот держал его три раза под замком,

и прочих гадостей наделал массу.

Теперь он осторожен и силен.

Подушки лап следов не оставляют.

По влажным улицам, как франт, гуляет он,

хвостом над сыростью аллей виляя.

Придет ему на смену снежный барс

и будет здесь сопеть, хрипеть пургою.

И зло смотреть на суетливых нас.

И размышлять о мнимости покоя...

* * *

                         Григорию Половинко

Читаю Поэта. И в мрак опускается сердце,

карабкаясь вверх, задыхаясь, срываясь, мыча.

И режет в глазах. Он словами в них сыплет, как перцем.

В мозгу шар огня, - то ли молния, то ли свеча?

Не каждый так может: отдать свои чувства другому.

И чаще всего – незнакомому. Даже врагу.

За ним нет оваций. Молчание, шепот иль гомон,

тоска и надежда по следу Поэта бегут.

Разбросаны мысли, как будто, небрежно, лениво.

Но смысл будоражит. И образы давят на грудь.

Нет чуда? Отвечу: Да вот оно чудное диво:

пока до конца дочитаешь – не можешь вздохнуть.

Читаю Поэта. И миг превращается в Вечность.

А вечность, как миг, растворяется в призрачном где-то.

И возникает в душе безразмерно –

глобальное Нечто.

Пытаюсь узнать это Нечто. Читаю Поэта...

Характерная погода

Характерная погода

бесхарактерного дня:

то на кроны льются воды,

то лучи к себе манят.

Ну, взяла погода моду:

постоянство не в чести.

Небо в тучах. Жизнь в разводах.

Беспредел и  здесь настиг.

Мысли в мрачное уводят, -

соответствует среда:

терриконы и заводы,

пашни, села, города,

характерные портреты

бесхарактерных людей...

Завтра лето. Снова лето

будет всех кормить с грудей.

Призапасимся немного.

Отъедимся до зимы.

Что погода? – прихоть Бога.

А его ошибка – мы.

Крестьянская идиллия

Жаркое с сыром на столе

в чуть жарком и сыром домишке.

Столешница в свои сто лет

почти столична, стильна слишком.

На ней горячий каравай

коричневый, слегка кургузый

(с него сорвали смачный край).

Стоит казан, чернея пузом.

Чуть дальше дышит самовар.

Чуть ближе разблудились миски,

предвосхищая вар и пар.

В стеклянном строгом обелиске

застыл в раздумье самогон.

И мыслит о своем, дурила:

что мало у него врагов,

что пожирают, глядя мило.

В углах иконы в рушниках.

На стенах фото пожелтели.

Здесь жизнь – привычная река,

в которой омуты и мели.

А за окном рассвет мычит

и кукарекает с плетня,

из тесной конуры рычит.

И лапой трет по векам дня.

Перейти Рубикон

Перейти Рубикон

и застыть на крутом берегу

в дымке новых веков

я уже никогда не смогу.

Растерять всё сполна,

в новом храме поставить свечу,

плыть по новым волнам

я уже, хоть убей, не хочу.

Так сложилась судьба.

И ломать её – полная чушь.

Если кровь на губах –

значит, было не меряно чувств.

Если пальцы дрожат,

значит, в чем-то свершился провал.

Или жил в миражах.

Или часто не там пировал.

Позабыть все шаги,

от которых оставил следы,

не могу. Как не лги,

правда лупит то в бровь, то под дых.

За свободу платить... –

не имею подобных счетов.

Кто мне вольность простит,

перед тем преклониться готов.

Попытка раскаяния

Перегорает что-то в нас.

Жестокость кажется мудрее.

Стригут нам головы идеи.

Морщины корчатся  у глаз.

Вздыхает прошлое в душе.

Грядущее томится там же.

Немеют мускулы на страже,

довольно хилые уже.

Уходят старые друзья.

Забыли бывшие подруги.

Обжали нервы, как подпруги.

А вырваться из них нельзя.

Подошвы сбиты колеёй,

колени стёрты – не от веры.

Глядим, как мрачные химеры,

на подлецов и холуёв.

Жестокость кажется мудрее.

Нелепым видится – прощать.

И эта мрачная печать

судьбы – булыжником на шее.

Прости нам, Боже, наш удел.

Уж, коль Ты есть – грехи отпустишь.

Меня ж отправь в глухую пустошь,

где нет ни быта, ни людей.

Чтоб мог избавиться от благ,

дарящих грех и унижения.

Чтоб блажь не путалась с блаженством.

Чтоб злость не нёс я, будто флаг.

А впрочем, это невозможно...

Зачем менять себя? Зачем?!

Не хватит тысячи ночей,

чтоб замолить одну оплошность.

Но хватит парочки иуд,

чтоб каждого из нас продать.

Чтоб сын презрел родную мать.

А мать сдала его на суд.

Во мне перегорает что-то.

Пусть лучшее – возврата нет.

Да, грешник я, а не аскет.

И совершенством не измотан...

И в жизни не оставил след...            

Под купол грёз

Под купол грёз

влекут иконы памяти.

Мы не всерьёз

идём по белой паперти...

И храм не твой.

И нет в нём исцеления.

Звонарный вой.

Под ним горят поленья

разбитых судеб

и надежд беспечных...

Нас снова срубят.

Но проникнут в вечность

корнями жизни

Две калеки – совести,

две укоризны,

две любви, две пропасти.

Легко с тобой

вплоть до душевной тяжести.

Звонарный вой

на наш погост уляжется.

Вид с балкона

Блестящие кресты тропинок

под  пьяным «в дрободан» дождем.

Скамеек зябнущие спины.

И мы себя к нам в гости ждем.

Деревья сморщились от боли.

Дома притихли от тоски.

Штык непогоды в сердце колет.

И давит небо на виски.

День вымок весь. Сутул и жалок.

Идет ему навстречу ночь,

в руке фонарь луны зажала.

Но тот не может ей помочь.

Нет ни прохожих, ни проезжих.

Лишь листья плещутся в ручьях.

Мы вышли на балкон надежды,

ведь пыл страстей уже зачах.

Как волчьи очи – сигаретки,

как клочья шерсти – дым от них.

К нам злые пальцы тянут ветки,

как будто отбирают миг.

Нет ожиданию предела.

А непогоде края нет.

Ночь незаметно поседела,

лелея крохотный рассвет…

Косовица 

                Посвящается судьбе

Звенит коса. Ложатся травы в росах.

Как просто перерезать чью-то жизнь.

Жирнее солнц, и ярче, абрикосы...

И облака, как молоко, свежи.

По кленам тишина в осот сползает.

И растекается под листья бузины.

Коса звенит. Неистово терзает...

И эхо устремляется в зенит.

Кукушка вдалеке роняет крики –

траве «ку-ку» и нам с тобой «ку-ку», -

и катятся они по повилике

к истоку жизни. Может, к ручейку.

А их коса настичь уже не в силах:

земля топорщится и тупит в миг.

Она и так немало накосила

в руках прапрадедов и предков их.

И пахнет луг историей и ветром.

Сползают молча тропы за овраг.

Идет Косарь, шагами метит метры.

И никому он, в общем-то, не враг...