Светлой памяти врача, учёного, поэта Дмитрия Александровича Ткаченко

(06.09.1940 – 01.08. 2021)

 1 августа 2021 года, после тяжёлой болезни ушёл из жизни замечательный человек, врач, учёный, поэт, тонкий знаток и просветитель в области музыки, живописи и истории Дмитрий Александрович Ткаченко (г. Луганск).

Дмитрий Александрович был активным участником мероприятий, проводимых Межрегиональным союзом писателей. Никого не оставляли равнодушными его яркие выступления на встречах в Литературной гостиной, в литературно-интеллектуальном клубе ЛИНК, в передачах «Духовка» с участием литераторов Луганской организации МСП. Его произведения изданы во многих выпусках альманаха МСП «Свой вариант» и коллективных сборниках. Свой авторский сборник стихотворений «Дорогие и незабвенные», изданный в миниатюрном формате, посвятил 50-летнему юбилею Луганского медицинского университета. 

Дмитрий Александрович был верным другом, человеком необычайной доброты, отзывчивости, с тонким юмором и энциклопедическими знаниями. 

Правление МСП, члены писательского союза, все авторы и читатели «Своего варианта» выражают глубокое, искреннее соболезнование родным и близким Дмитрия Александровича Ткаченко.

Светлая память замечательному человеку и писателю …

Дмитрий Александрович Ткаченко - коренной луганчанин, 1940 года рождения. После окончания в 1957 году средней школы № 20 в Луганске, Ткаченко Д.А. поступил на лечебный факультет Луганского медицинского института, который окончил в 1963 году. В студенческие годы – постоянный участник художественной самодеятельности и КВН. По окончании медицинского института работал преподавателем в Лисичанском медицинском училище и ординатором хирургического отделения больницы в Лисичанске. Проходил воинскую службу в течение двух лет в составе ограниченного контингента советских войск в Германии. С 1967 года – сотрудник кафедры оперативной хирургии с топографической анатомией, с 1972 года - кандидат медицинских наук, с 1981 года - доцент. Неутомимый просветитель в области музыкального, изобразительного и поэтического искусства. Его стихи десятки лет публиковались на страницах газет «За медицинские кадры», «Эскулап», «Единство»,  а также в альманахе МСП «Свой вариант» и коллективных поэтических сборниках луганских авторов. 

ЭЛЕГИЯ

Когда нежданно навестит

Поэта трепетная Муза,

Целует руки ей пиит

Галантней лучшего француза.

Подаст он нежно руку ей,

Плеснёт в бокал вина хмельного

И в глубине души своей

Заветное отыщет Слово.

Оно тотчас в эфир уйдёт

Как импульс тока вдоль по нервам,

И Муза в счастье расцветёт…

…Вот так рождаются шедевры.

СТАНСЫ

Анне Драй

На рубеже седых веков

Мечтой несбыточной согреты

В тиши и шуме городов

Творили русские поэты.

Туманным был их жизни план…

Так, в Коктебеле наш оракул

Волошин Максимилиан

Мечтал приобрести собаку…

Свистал Есенин на Волхонке,

Собак пугая дворовых,

Под этот свист довольно звонкий

В. Брюсов шлифовал свой стих.

Шептал Вертинский в микрофон, 

Взметнув рисованные брови,

Но замещался серый фон

На тёмный фон застывшей крови.

Взошла кровавая заря…

Сатурна торжество настало – 

От голодранцев до царя

Чудовище войны пожрало.

И Гумилёв, что был не сер,

Не выдавши друзей по целям,

Как честный русский офицер

Безвинно был в тюрьме расстрелян.

Прошли года… но не сгниёт

Поэзии Библиотека –

Народ оценит и поймёт

Певцов Серебряного века.

ВЫБОР 

Юрию Цыганкову-Серебрякову

На радостях, что он свободным стал

И, сняв ошейник, вмиг

себе хозяин сам он,

Эзоп салернского изрядно перебрал

И завалился спать

буквально рядом с храмом. 

Но в темноте ночной злодейская рука

Из тех, что на судьбу 

всегда влияют нашу,

Нашла среди кустов пожитки бедняка

И сунула туда украденную чашу.

А утром  в храм 

толпа молящихся пришла,

Не тратя лишних сил 

на сыск и разговоры,

У спящего в мешке сосуд святой нашла

И повлекла на суд неправедный, 

но скорый.

И вымолвил судья:

«Ну что ж, Эзоп, решай –

Закон, как Правда, прост,

уж в этом мне поверь ты,

Коль раб ты – то живи, 

ошейник надевай,

Свободен – должен быть 

немедля предан смерти».

Ответствовал Эзоп:

«Да что уж тут решать?»

Рабы – животные.

Так завела природа.

Удел их – тяжкий труд, 

жрать, пить и крепко спать, 

Да изредка мечтать о продолженье рода.

Свободный человек – 

мыслитель и поэт,

Он создал мир людей 

и в нём всего добился.

И выше Разума на свете счастья нет.

Свободным я умру», –

и в бездну устремился.

ПРИТЧА

Как-то к бочке без дна, обруче́й,

Где была Диогена обитель,

В окружении лучших друзей

Подошёл легендарный воитель.

И спросил Александр мудреца:

«Что ты хочешь? Но, чур – не лукавить!

Хочешь злата? Не нужно ль дворца?

Может, хочешь Афинами править?

Хочешь лошадь арабских кровей

(Буцефал ей в подмётки годится)?

Хочешь руку сестрёнки моей?

Хочешь царство, 

что  всем только снится?»

Тут из свиты взопил Хоридем:

«Он прикинулся старцем незрячим!

Дай ему ты фиванок гарем,

(А фиванки в постели горячи!).

Будет ночью он лих и удал,

А под утро – дремать у оконца».

Но из бочки ответ прозвучал:

«Отойди и не засти мне солнце».

И смущённый ушёл Александр

В окруженье своих адъютантов,

Мудрость жизни –

не штурм Пасаргад*,

И её не купить за таланты**.

__________________________ 

* – Пасаргады – древняя столица Персии.

** – талант – древняя греческая монета. 

Сикстинская мадонна

Великий Санти над портретом Мадонны

Неделями мучился, думал, искал,

Но лишь через месяц, ещё полусонный,

Уверенно первый эскиз набросал.

На этой картине крестьянка простая,

В мир злобный и страшный неспешно идёт.

И сына, судьбу его горькую зная,

Бестрепетно людям она отдаёт.

Естественность взглядов и чувств потрясает –

Здесь нету ни фальши, ни поз, ни игры,

А подвигу Матери, молча, внимают

И Сикст и Варвара и рой детворы.

Картиною все знатоки восхищались,

Но в храме стена оказалась пустой –

Пьяченцы-отцы от неё отказались.

Сочтя к алтарю её слишком простой.

Недолго ждала Богоматерь босая –

В саксонской столице ей место сыскав,

Хранил её видно Всевышний спасая,

От адских бомбёжек и Геринга лап.

Кто видел её, тот вовек не забудет,

Тот зал, где картина с подцветкой – одна.

Куда пять веков собираются люди.

Где от восхищенья стоит тишина.

КОРОЛЬ И ВРАЧ

Н. А. Шору

Гудел вдали набат в канун Варфоломея*,

Парижа оборвав ночной покой –

Там иноверцев резали, взлелеяв –

Кровь протестантская текла уже рекой.

А в замке короля, где шла на них охота,

Под грудой окровавленных портьер

Король нашёл хирурга-гугенота,

И спрятал его в личный шифоньер.

Когда же завершив кровавую работу,

Уснули и лигист, и офицер,

Король французский, 

вспомнил гугенота

И отпер свой заветный шифоньер:

«Беги, – сказал король, – 

                              надеюсь, не забудешь

Тебя у Смерти вырвавшую длань,

И в будущем меня лечить ты будешь

Получше, чем парижский

                              сброд и рвань?»

«Давно могу идти я к Божескому Суду,

– Ответствовал Паре́**, –

и к смерти я готов.

Но одинаково всю жизнь лечить я буду:

И королей, и шлюх, и бедняков».

Не должно различать 

врачебному сословью

Больных по кошельку – 

он нищий иль богач,

А коль лишь гонорар 

ты видишь в изголовье, 

То ты скорей купец, 

чем настоящий Врач.

________________________________ 

* – Варфоломеевская ночь, массовое убийство католиками гугенотов

 в Париже в ночь на 24 августа 1572 года, праздник Св. Варфоломея.

**  – Паре́ Амбруаз (ок. 1510 – 1590), личный хирург четырёх французских

 королей: Генриха II, Францизска II, Карла IХ и Генриха III .

ЛУННАЯ СОНАТА*

Над озером клубились в небе тучи,

Три слоя облаков почти что до земли.

Воспринимая вопль и стон души могучей, 

Отчаянную песнь отвергнутой любви.

В тех звуках горестных певец немногословный

Явил тоску и боль несбывшейся мечты.

Не разрубить мечом, увы, границ сословных,

Пусть даже пядей семь во лбу имеешь ты.

Вдруг ночи темноту прошил луч аксиальный,

За ним другой, ещё, ещё, ещё, и вот

Пролился бледный свет луны на берег дальний,

На нишу под скалой – последней встречи грот.

Неумолимый рок сгущает снова тучи,

Судьба, как истукан, всё делает назло.

Вечерний полумрак окутал скалы, кручи,  

Наполз густой туман – и всё заволокло.

Суровый бой с Судьбой кровав, жесток и долог –

Удар, ещё удар, афрон и снова бой.

Вдруг расступилась мгла, и вот сквозь ливней полог

Виднеется просвет и профиль дорогой.

Отвагою в бою решаешь свой вопрос ты:

«Быть, быть и только быть», – судьбе ты говоришь.

За глотку взять судьбу не так уже и просто.

Но если уж схватил – держи. Сим победишь!!!

_________________________________ 

* – Каждым двум строфам соответствует часть 

сонаты для фортепиано № 14 Л.В. Бетховена.

ИЗ ЖИЗНИ АРТИСТА 

Наталии Морозовой-Мавроди

Певец от Бога средь поклонниц,

Излив в двух струнах весь свой пыл,

Играл «Венера и Адонис»

Для той, которую любил.

Зал потрясён. Аплодисменты

Могли бы сутками звучать,

Но зависть чёрная мгновенно

Его решила наказать.

«Вы не в тюремном ль равелине  

Сплели в клубок струну с струной?

А правда, что для Паганини

Достаточно струны одной?»  –

«Я не сидел в тюрьме ни разу, –

Сказал скрипач без лишних слов. –

Но я вполне, хоть и не сразу

И на одной играть готов».

И на одной струне играя,

Сонатою «Наполеон»*,

Явил, картину предрекая,

Смесь и побед, и похорон.

Жизнь – есть стезя эквилибриста,

В ней всё легко переменить.

А слава творчества артиста

Жива, живёт и будет жить.

____________________________

* – Ко дню рождения императора Наполеона

Паганини написал сонату «Наполеон» для одной струны (соль).

ПОДВИГ

В.И. Далю

Спиной опершись о подушку,

В рубахе потной и в кресте

В горячечном бреду метался Пушкин

С дуэльной пулей в животе.

Он умирал… не мог согреться

Советами врачей-светил…

К нему, узнав, по зову сердца

Армейский лекарь поспешил.

Ему ли, другу Пирогова,

Прошедшему немало стран,

Сквозь дым осад и битв суровых,

Не знать исход подобных ран?

Ужасен вид домов предсмертных –

Толпа зевак, больного стон,

Жены рыданья, плач детишек

И удушающая вонь.

Сиделка-врач команду принял,

Постель больному перестлал,

Вселил надежду на поправку,

К жене Вязе́мского послал.

Пощупал пульс – брегет трезвонит,

А стук сердечный част, но мал,

Зевак легонько урезонил…

И Пушкин тихо задремал.

Пришёл в себя и харкнул кровью,

Перед глазами пелена,

Живот болит, но в изголовье

Стоит спокойная жена.

А рядом – Даль. Проста одежда

Врача и друга-мудреца.

Четки движенья, он с надеждой

Больному вытер пот с лица.

Жена морошкой освежает,

И пот с чела уж не струит,

И боль, похоже, утихает,

И в голове не так шумит.

И осознал Поэт спокойно,

Что, видимо, ему не жить,

И следует ему достойно 

Дела земные завершить.

Он  сделал всё. С семьёй простился.

Царя записку изучил.

Соборовался, причастился

 И потихоньку опочил.

Герой не тот, кто «Алилуйя!»

Вопит и тем всех благ достиг,

А тот, кто примет боль чужую

И скрасит тяжкий смертный миг.

У МАШУКА

У Машука в час грозовой

Под туч клубок иссиня-серый

В дуэльном споре меж собой,

Сошлись два друга-офицера.

Один наивный, как дитя

Не зная подлости услуги,

Взял пистолет, и так, шутя,

Шарахнул в воздух мимо друга.

Другой, весь злобою кипя,

Науськанный придворной сворой,

К барьеру быстро подойдя,

Ударил в сердце пулей скорой.

Разнёсся гром по небесам,

Раскрыв для струй грозы скрижали,

И секунданты от дождя,

Забыв свой долг и честь бежали.

Видения в мозгу неслись:

«Бородино», «Корабль летучий»,

«Сражения при Валерик»,

Наездников чеченских тучи.

Звал Измаил его к костру

Не требуя за это злата.

Хаджи–абрек шёл поутру

Войной на князя Бей-Булата.

Ермолов «Мцыри» вёз домой,

Отвагой горца восхищённый.

«Боярин Орша» шёл на бой

Женой смертельно оскорблённый.

Из раны била кровь струёй

Под шум не утихавших ливней.

Всю ночь поэт Земле родной

С ней источал талант свой дивный.

На этом месте обелиск стоит,

Литая цепь его надёжно охраняет.

Орёл, нахохлившись, на той цепи сидит,

И в час ночной слезу чугунную роняет.

ЗЕМЛЯКАМ

Луганщина талантами щедра —

Здесь атаман Кондрат Булавин

Трепал наместников Петра,

Но был судьбою обезглавлен.

Здесь подполковник М. Кутузов,

Что знал в военном деле толк,

Учил, как в поле бить французов,

Луганский пикинёрный полк.

Здесь наш великий Даль родился,

Здесь Кальве свой шедевр создал,

Здесь Холодилин научился

Эмалью покрывать металл.

Здесь был Скворцов, здесь жил Петруня,

Куинджи тропки здесь топтал

И украинской ночью лунной

Свои пейзажи замышлял.

Земляк наш скромный Алексеев

Перед матросскою гурьбой

Скомандовал — и на злодеев

Повёл линкор «Потёмкин» в бой.

Здесь бас Кривчени Варлаама

Впервые лихо зазвучал,

Руденко ж дивное сопрано

Большой Театр в Москву забрал.

Здесь и Молодчий, и Гастелло

Пытались крылья расправлять,

Держа в руках штурвал несмело,

Учились дом свой защищать.

Носил стихи Сосюра в папке…

Оркестр «юхновский» помнит стук

(Держала их в суровой «лапке»

Прекрасная Пономарчук).

Здесь Андрияненко с Джульеттой

Так звуком горло полоскали,

Что, я скажу вам по секрету,

От зависти скулят в La Scalа.

Здесь новой улицей Заречной

Шёл Матусовский Михаил,

И про акации сердечно

Романс бессмертный он сложил.

Здесь — поэтичная натура —

Онкобольных слуга и друг —

Творил добро Ененко Юра,

Пока не замер сердца стук.

Хоть космос нынче и не в моде,

Но луганчанин был и там,

А наша сталь на Луноходе

Прошлась и по другим мирам.

Не ждут у нас небесной манны,

Здесь сеют хлеб и сталь здесь льют,

Здесь про уснувшие курганы

Всем миром в августе поют.

Шахтёры, молодогвардейцы

И те, кто водит поезда,

Учителя, врачи, путейцы

Прославили наш край труда.

Простите ж, если я ваш профиль

Случайно не упомянул,

Иль, скажем, где-то, иль кого-то,

Иль не в ту сторону «загнул».

За вас не грех бы и по чарке,

Да вроде как-то не с руки…

Храните честь луганской марки,

Мои родные земляки.