Памяти Мирославы Радецкой

В январе 2012 года не стало Мирославы Михайловны Радецкой – женщины, которая в 81 год жила активной творческой жизнью, писала, публиковалась, обладала феноменальной памятью. Была автором лучших в городе, по мнению многих, театральных рецензий, и хорошим другом.

Я познакомилась с ней в 2006 году. Она подошла ко мне в литературной гостиной «Светлица» и предложила для моего сайта «Поле надежды» рассказ «Первая любовь, последняя любовь». С тех пор мы начали общаться. Время от времени она давала для публикации на сайте и другие свои рассказы – очень лиричные, умные, тонкие. Она их называла «устные новеллы» или «исповедальная проза». Сейчас они, как водится, разошлись по интернету. А больше всего перепечаток у её статьи о Лилит «Образ любви: эволюция библейского предания». Видимо, ей самой был близок образ Лилит, как гордой, независимой женщины.

Вскоре после этого я начала писать театральные рецензии. Вначале писала не о театрах нашего города, здесь же я никого не знала среди редакторов газет и театральной общественности. Мира Михайловна меня подталкивала, воодушевляла: «Давай, пиши!» Она дала мне все телефоны редакций, что у неё были. И ещё одного начинающего театроведа, на моей памяти, Мира Михайловна вдохновляла писать и публиковаться в прессе. С тех пор мы начали обсуждать с ней все театральные премьеры и новости. Так нас сблизил интерес не только к литературе, но и к театру.

Мира Михайловна была постоянно в работе. Каждый день что-то писала. Когда мы в последний раз общались по телефону, она сказала, что пишет рецензию на книгу Ивана Михайловича Дзюбы - своего однокурсника, ныне академика и героя Украины, дружбу с которым она пронесла сквозь годы. Другие рецензии также ожидали своей очереди. И она так и не написала свою новеллу «Кошки в моей жизни», о замысле которой говорила мне в течение уже не одного года. В ней собиралась сказать несколько слов и о моей питомице – чёрно-белой Принцессе Нури. Она уже не могла подняться ко мне на пятый этаж, чтобы лично удостоить Нуру визитом, лишь заочно любила её. «Кошачья личность», - часто повторяла она. И неудивительно, ведь Нура из бездомной кошки стала домашней любимицей, в первую очередь, благодаря своим личным качествам. Эта смелая киса, будучи на грани выживания, спокойно отнимала еду у собаки. Выбрав дом желаемых хозяев, она в нужные моменты подходила к ним и с выражением говорила «Мяу». Она мурлыкала громко и с беспредельным энтузиазмом, всячески пытаясь заслужить любовь. «Сильная личность, которая сама сделала себе судьбу», - с восхищением говорила Мира Михайловна об этом пушистом, ласковом, часто и подолгу мурлыкающем существе.

Кошки были её последней страстной любовью, и она будто бы «на десерт» откладывала создание столь значимого для неё произведения.

«Быть может, последняя в моей жизни любовь… Буквально пролетев по воздуху, на плечо мне прыгнул пушистый красавец — персидский кот гималайского окраса; нежно-бежевый, почти чёрная «маска», уши, лапы и хвост, а под ним, как простодушно сказал ребёнок соседки, «чёрная бабочка». Он нежно мурлыкал, обнимал лапами мою шею, лизал руки, ворвался в моё жильё и не хотел уходить…» - так заканчивается та самая новелла «Первая любовь, последняя любовь». Я застала Мурра, колор-пойнтового красавца, имя которого напоминает о новелле Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра». Последнюю любовь Миры Михайловны. Однажды мы сидели на её диване и беседовали, я спросила, напишет ли она о Мурре. «Нет, - сказала она, - он ещё недостаточно дал материала». «Мяу», - сказал Мурр, сидевший на тумбе у окна в противоположном конце комнаты. «Что ты всё «мяу» да «мяу», ты лучше материал дай», - подумала я… Спустя некоторое время Мурр тяжело заболел, и для Миры Михайловны настали скорбные дни ухода за умирающим, которому помогли поскорее отправиться в мир иной некомпетентность и алчность приходящих ветеринаров – добраться до ветклиники у неё уже не было сил... С тех пор у Миры Михайловны больше не было кошачьих. Сначала при воспоминаниях о Мурре сжималось сердце, а потом она решила, что с её здоровьем безответственно брать в дом живое существо. Мало ли что… И всё равно так хотелось кошки в доме, тёплого, доброго, нежно мурчащего комочка. Теперь Мира Михайловна одаривала своей любовью питомцев соседей и друзей. Искала в городе организацию, помогающую бездомным животным, чтобы перечислить деньги. Нашла, но так и не успела дозвониться…

«Старение – это очень тяжёлый труд. Особенно когда вы чувствуете в себе затухание, и ваши болезни начинают брать верх над вами. Смешные, просто оскорбительные болезни начинают подчинять вас себе. Не успеете оглянуться, как они становятся частью вашей жизни и сильно осложняют её. Старение - выматывающая работа. Об этом не часто говорят. Мы должны больше говорить об этом. Старение само по себе - работа на полную ставку» (Ингмар Бергман, режиссёр, проживший 89 лет).

Мира Михайловна была человеком необычайно эрудированным. Все, кто её знал, помнят, что это была живая энциклопедия, особенно в вопросах филологии и литературоведения. Она приходила на многие литературные объединения города, и там всегда рассказывала что-нибудь интересное. Великолепно декламировала стихи. Она была добрым человеком, любила дарить и отдавать, всё время хотела быть кому-то нужной. В новелле «И добрые примеры заразительны» она пишет о происхождении своей привычки каждый вечер вспоминать и благодарить хороших людей, которых она встретила за день. Один человек однажды помог ей. «В растерянности я спросила, могу ли я чем-нибудь выразить свою благодарность. И он сказал очень серьёзно, что, отходя ко сну, я должна обратиться ко Всевышнему со словами: «Господи, благодарю Тебя, что Ты послал мне этого человека». Я получила урок на всю оставшуюся жизнь: жить так, чтобы после контакта со мной у людей было основание благодарить судьбу за встречу со мной».

Происшедшее было неожиданным для всех, кто знал Мирославу Михайловну. У неё было слабое здоровье, но ум и творческие силы пребывали в полном расцвете. Недописанные статьи, несостоявшиеся беседы… Накануне того печального воскресенья я собиралась подольше поговорить с ней, кое о чём расспросить, кое-что рассказать. Но откладывала разговор на ближайшие дни… В театре – премьера «Ханумы», и она будто где-то в зрительном зале. Хотела посмотреть, просила распечатать пьесу, я искала, нашла два варианта перевода. Теперь не могу обсудить с ней этот спектакль. Почему же мы склонны не особенно ценить людей при жизни, и спохватываться, когда уже слишком поздно? Этот вопрос я адресую, прежде всего, самой себе… Мне, и думаю, не только мне, ещё долго будет её не хватать.

Господи, благодарю Тебя, что Ты послал мне этого человека.

* * * *

А это — «Мартовская сюита», которую Мира Михайловна составила из стихов трёх авторов, очень любила и часто читала со сцены и в кругу друзей.

Пояснение Мирославы Радецкой: «Известный прозаик и филолог Михаил Пришвин различал три стадии весны: весна воды, травы, света. Но предвестниками их были серенады мартовских котов. Возможно, нарушив в чём-то лексику и строфику, объединяю в одну поэтическую сюиту стихи Саши чёрного, Эдуарда Багрицкого и Аллы Стройло о весне».

Вчера мой кот
        взглянул на календарь
И хвост задрал
        трубою машинально.
Потом подрал
        по лестнице, как встарь,
И завопил тепло
        и вакханально:
«Весенний брак,
        гражданский брак!
Спешите, кошки,
        на чердак!»
Весенний ветер
        за дверьми —
В кого б влюбиться,
        чёрт возьми?
* * * *

Уже на крыше, за трубой,
Под благосклонною луной
Они сбиваются гурьбой,
Задрав хвосты
        свои трубой.

Где сладко пахнет молоком
И нежное белеет сало,
Свернувшись
        бархатным клубком,
Они в углу урчат устало.

Ведь ты, любовь,
        для всех одна,
Ты всех страстей
        нежней и выше.
И благосклонная луна
Зовёт их на ночные
        крыши.
* * * *

Разблагим
        кошачьим матом
Средь весенней маяты,
Не утешенные мартом,
Воют шалые коты.

Рваной линией забора
Над не стихшею водой,
Смесь любовника и вора,
Кот крадётся молодой.

Каторжной,
        отпетой масти
Мурки замуж все хотят...
Боже мой,
        какое счастье,
Что не мне топить котят!