УДК 821.161.1'06(430)-1
С71 ОТКУДА-ТО ИЗДАЛЕКА : стихи. / В. Спектор. –
К. : Друкарский двор Олега Фёдорова, 2021, – 588 с.
ISBN 978-617-7955-55-8
Ответы поэта или автора на сцену…
«В то, что могло быть хуже, – твёрдо верю. А в лучшее мне верится труднее»
Возможно, самое непарадоксальное в нашей жизни – это парадоксы. Потому как они есть факт, очевидность, реальность. На что в нашей фактически реальной и очевидной жизни не обращаешь внимание. Но в этом их и прелесть. Парадоксы можно открывать каждый день. Не менее легко, чем тяжелую дверь. И одна такая дверь приоткрылась… Самое фактическое, реальное и очевидное в жизни есть не что иное, как поэзия. Да, да! Вот это эфемерное, это волшебное, это неуловимое искусство, это мимолетное искусство. И как совместить? Документальность с эфемерностью. Мемуары с волшебством. Новости с неуловимостью. Эпохальность с мигом. Парадокс? Или логика? Или то и другое? Думаю, что читателям часто хочется увидеть автора прочитанных произведений. Поговорить с ним. Ну что ж, автора – на сцену! И самый честный, самый правдивый, самый искренний автор – поэт. Ему ничего не нужно придумывать в диалоге с нами. Он все уже давно придумал. Своим творчеством. Своей искренней болью… И про себя. И про Отечество. И про Вселенную. Вот такой парадокс. Поверьте, никто честнее не ответит. Ни музыкант своей музыкой, ни прозаик своей прозой. Ни художник своими полотнами, ни скульптор своими изваяниями. Поэзия – возможно, единственный вид искусства, где «я» полностью совпадает с «мы». Где создание полностью совпадает с его создателем. Где стопроцентность правды гарантирована. Где ремарки и отступления необязательны. Вот такой парадокс. Но это – про настоящих поэтов. Ведь только они могут ответить стихами…Автора – на сцену!
«Важнейшим из искусств… является кино». А самым честным – поэзия. Может быть, поэтому ее сделали не важной?
- О важности поэзии ещё поговорим. А пока – о не менее (если не более) важном. О том, с чего всё начиналось. У каждой Родины – свой запах, своя память. Как у каждого детства… С чего началась ваша Родина. Только ваша? И только ваше детство?
Детство пахнет цветами – майорами, что росли на соседнем дворе. И вишневым вареньем, которое розовело в саду на костре…
Это запах детства в провинциальном Луганске, где всё, о чём вспоминаешь, казалось, было рядом. Рядом - школа и базар со множеством телег и тележек, и завод с вечно ухающими прессами и молотами – тоже рядом, и строившаяся телевышка (примета времени!). И, главное, рядом был дедушка, с которым я оставался каждый день, и он мне читал детские и не очень детские книги, кормил картошкой и, напевая, шил для друзей шапки. Это у него было такое, как сказали бы сегодня, хобби. И ещё там (а теперь только в моей памяти) два портрета моих дядей, которые погибли очень молодыми. Но на фото они были веселыми и бравыми. Мне так казалось.
Дед шил шапки и пел песни. А я сидел на столе и ел картошку. Пахло кожей и тёплым мехом. А на стене висела карта мира. И два портрета с той картой рядом. А на них – два моих дяди. Одеты в солдатскую форму, чему-то задорно смеялись… Давно дед сшил последнюю шапку. Давно дед спел последнюю песню. А со своих портретов смеются геройски дяди… Смеются из моего детства…
И эти их улыбки, их бритые головы под пилотками – незабываемы. Как и ощущение незыблемой надёжности страны, когда после полуночного гимна замолкало радио и слышались только дальние гудки паровозов и глухие, но могучие удары заводских молотов и прессов. Работала третья смена. Это было ощущение мира и надёжности.
Кузнечно-прессового цеха тревожащие ахи-охи – в звучащей памяти, как эхо полуразрушенной эпохи. Казалось время неизменным. Куда ни глянь, - везде начало. Дыханье пресса в третью смену баюкало и означало, что после гимна и курантов ночные страхи не тревожат жильцов, поэтов, музыкантов. А гул окрестный – он надёжен…
- Когда пришло к вам понимание, что маленькая Родина – это всего лишь частица большой. Что детство – это всего лишь частица большой жизни.
Возможно, в апреле 1961 года, когда военную игру с пацанами в залежах песка для строившегося по соседству нового дома прервал торжествующий крик выбежавшего на улицу дедушки: «Наши в космосе!»
Мы ничего не поняли, но восторг ощутили, тем более, и из близлежащих домов повыбегали соседи, и радость была повсеместной и неподдельной. Было искреннее ощущение гордой причастности к великой стране и великим делам.
Взлетал Гагарин, пел Муслим, «Заря» с Бразилией играла, и, словно ручка из пенала, вползал на Ленинскую «ЗИМ». В «Луганской правде» Бугорков писал про жатву и про битву. Конек Пахомовой, как бритва, вскрывал резную суть годов….
Запах «Красной Москвы» - середина двадцатого века. Время – «после войны». Время движется только вперёд. На углу возле рынка – с весёлым баяном калека. Он танцует без ног, он без голоса песни поёт… Это – в памяти всё у меня, у всего поколенья. Мы друг друга в толпе мимоходом легко узнаём. По глазам, в коих время мелькает незваною тенью. И по запаху «Красной Москвы» в подсознанье своём…
Включалась «Ригонда» - и бодрость лилась через край. «Маяк» был умелым художником «нежного света». «Кудрявая» слушала вместе со всеми «Вставай»! И я подпевал про «борьбу роковую за это».
- В ваших воспоминаниях побеждает боль или радость?
Думаю, там невозможна победа чего-то одного, в отдельно взятой памяти. Там всё вперемежку, и боль, и радость, «и слёзы, и любовь». Я люблю черно-белое кино. Но жизнь – очень цветная, с обязательными оттенками, нюансами, полутонами…
Было и прошло. Но не бесследно. Память, словно первая любовь, избирательно немилосердна, окунаясь в детство вновь и вновь, падая в случайные мгновенья, где добром отсверкивает зло… Счастьем было просто ощущенье, что осталось больше, чем прошло.
Дым воспоминаний разъедает глаза. Память о доме, как воздух, закачана в душу. Дом пионеров. Салют! Кто против? Кто за? – Ты ведь не струсишь поднять свою руку? – Не струшу.
…А в памяти, там тень яснее света, там хорошо быть просто молодым,
с беспечностью вдыхая горький дым Отечества, как дым от сигареты…
- Родина, родство, родные… Мы любим их всех. И все же… Чье мировоззрение, можно проще, – слова и поступки, более всего на вас повлияли? Кто из родных вам более всего роднее?
У меня было счастливое детство с любящими родителями. Но все дни, когда они уходили на работу, я проводил с дедушкой. Только потом смог понять и оценить, как он меня любил, верил в меня, гордился. Как заплакал, когда я принес из школы золотую медаль… Наверное, во мне отразились многие его черты и качества. И даже внешне я на него немного похож. Но всё же главным воспитательным фактором в моем детстве были книги, которые я стал читать очень рано. Родители даже запрещали, боялись за зрение и психику. Но я читал и читал каждую удобную минуту. Даже в кровати под одеялом с фонариком.
Здравствуй, дедушка, это ведь я, твой «Курчатов», что не стал академиком, как ты мечтал. Всё случилось не так, как хотел ты когда-то, если б только ты знал, если б ты только знал…
Мой дед здороваться любил и вслух читать газеты. Читал, покуда было сил, про жизнь на белом свете… Моим пятеркам был он рад. Предсказывал победы. Хотел, чтоб был я дипломат… А я похож на деда.
«Больше дела, меньше слов, до свиданья, будь здоров!» - так отец повторял, я смеялся, а время летело… «До свиданья» сменилось, увы, на «прощай». В неизвестность отъехал последний трамвай. Больше всё-таки слов и печали. Такое вот дело.
Прочитано так мало. Читается так трудно. Дорога от вокзала уходит прямо в будни. А мир вокруг великий. И снова зреет завязь… И молодость, и книги, никак не начитаюсь.
- И в продолжение вопроса – кто из писателей более всего вас изменил, покорил, удивил? Кто из литературных героев вам более всего близок?
С дедушкой мы прочитали все имевшиеся в наличии сказки, сказочные повести и детские стихи. Повезло, что среди них была чудно изданная книга Пушкина, и в ней - не только сказки, но и стихи, которые запомнились с тех пор на всю жизнь. А еще избранное Лермонтова, «Буратино» Толстого, «Незнайка» Носова, «Приключения Карика и Вали» Ларри…
А потом читал все книги, которые были в домашней библиотеке плюс те, что брал в библиотеке школьной. Мне казалось, что плохих книг просто не бывает. Огромное впечатление оставила книга Макаренко «Флаги на башнях». Может быть, потому что там – о дружбе, справедливости, чести. Но и написана она увлекательно. Чапаев, Корчагин, молодогвардейцы, Овод, Володя Дубинин, персонажи Гайдара – все они были в ряду образцов и геройских героев… И рядом «Кондуит и Швамбрания» Кассиля, «Старик Хоттабыч» Лагина, «Когда я была маленькой» Инбер, «Белеет парус одинокий» Катаева… Это только то, что вспомнилось сразу… Потом пришла пора собраний сочинений, которые тогда издавались миллионными тиражами и поначалу были доступны всем. Джек Лондон, «Библиотека приключений», Александр Грин, Проспер Мериме, Михаил Шолохов, Стефан Цвейг, Александр Беляев…И, конечно, Ильф и Петров, цитаты из которых в изобилии знали даже двоечники. Это было время, когда телевидение делало если не первые, то лишь вторые шаги, никаких гаджетов с интернетом не было даже в фантастических романах. И потому чтение было вполне уважаемым и престижным занятием. А кроме него были доступные и бесплатные занятия в спортивных секциях и многочисленных кружках в Домах пионеров. И, конечно, «важнейшее из искусств» - кино. Я не идеализирую время, в котором, как всегда, поровну было и хорошего, и не очень. Но так было.
Молочные реки, кисель-берега, где Кот в сапогах, Колобок, Айболит... Закроешь глаза: «Кто летит»? – «Га-га-га»... Крылатая память из детства летит.
Вспоминаю обложки прочитанных книг – слышу эхо, которого нет. Вижу их, словно лица ушедших родных, словно окон не гаснущий свет. И, как будто страницы сквозь память летят, и счастливые лица видны… Это «время вперёд» или «время назад»? Это ветер, листающий сны.
Князя Андрея зрачки отразились в чужих небесах. И вечность читает на русском, не чувствуя боли. Там, в облаках, леденеет ещё не прочитанный страх, который остался забытою книжкою в школе.
Свой среди чужих? Или чужой среди своих?
- Мы все на Родине своей давно уже чужие… Вы свой среди чужих? Или чужой среди своих?
Понимаю двойственность и щекотливость ситуации. Ведь несколько лет живу вне Родины, которой для меня остается и всегда будет Луганск. Хочу надеяться, что я не чужой среди своих. Да и своим среди чужих не стал – это точно. Спасибо интернету – дает возможность оставаться на связи с друзьями, общаться, словно не замечая громадных расстояний. Это, конечно, чудо. И это помогает не сойти с ума. И потому я – свой для друзей и родных. И надеюсь не чужой для своей Родины. И для Литературы.
Я – свой-чужой в потоке новостей, где только взгляд от правды до обмана. И только фотографии детей сигналят честно – выключать свет рано.
А вы из Луганска? Я тоже, я тоже... И память по сердцу – морозом по коже… Глаза закрываю – вот улица Даля, как с рифмами вместе по ней мы шагали. Но пройденных улиц закрыта тетрадка. Вам кажется, выпито всё, без остатка? А я вот не знаю, и память тревожу... А вы из Луганска? Я тоже. Я тоже.
Ничего не изменилось, только время растворилось, и теперь течёт во мне. Только кровь моя сгустилась, только крылья заострились меж лопаток на спине, И лечу я, как во сне… Мальчик с узкими плечами, парень с хмурыми очами – Я не в вас. Но вы во мне. Мы с лопаткой на ремне маршируем на ученье, всё слышнее наше пенье. Мы шагаем и поём. О красавице-дивчине, о судьбе и о калине, и о времени своём.
- Нас всех коснулась война. Даже, если косвенно. Даже если мы давно живем в мире. Не условен ли он? Или в мире по-прежнему мира нет?
В мире нет мира. Увы… Не так уж много лет прошло со дня окончания той страшной войны, которую политкорректно называть Второй мировой, (но для наших отцов, да и для нас она была Великой Отечественной), как уже вовсю перевирают её итоги, унижают солдат-победителей, превозносят полицаев, тех, кто воевал в войсках ваффен-СС, стрелял в безоружных, старых, голых, больных… Уму непостижимо. Но ведь мир помнит всё, как было. Правда жива.
Я помню, помню, помню и ягоды, и корни, и даты, как солдаты, стоят в одном ряду. А врущим я не верю, находки и потери приходят и уходят. И врущие уйдут. На мой взгляд, врать, чествовать мучителей, насильников, убийц – это грех. И он отзовется в судьбе тех, кто этого не понимает. Или не хочет понимать по формуле «моя хата с края, меня это не касается». Это касается всех. Ибо это – жизнь и смерть, мир и война. Не замечать, не мучиться вопросами, не повторять – «страна, вина, война». А говорить на «чёрное» - «белёсое», выглядывая тихо из окна. Не выделяться даже в грязном месиве, быть с краю – не на взлётной полосе, оправдывать любое мракобесие. И быть, как все, как все, как все. Возможно, это удобная позиция. Но она за себя может очень больно отомстить. Война, кстати, вновь пришла к нам в дом совершенно неожиданно в мирное и, казалось, бесконфликтное время. Вот замысел, неведомый уму, - врагами назначать в своем дому друзей, соседей, отправляя всех прямой наводкой, позабыв про грех, прямой наводкой в злые небеса, сквозь детские, бездонные глаза, не ведая, что другом бывший враг уже готовит твой небесный шаг… Какое-то невменяемое злорадство, мстительность, нетерпимость к иному мнению… За что? Почему? Ответа нет. Просто кому-то так надо, выгодно. И миллионы людей вновь заложники чужих амбиций, корысти, злости.
…В лица дядей вечно молодых сквозь их строки загляну. Снег в тех письмах – тоже молодой, лучшие слова – одни на всех. Время между мною и войной – утрамбовано, как снег.
Ну, что с того, что не был там, где часть моей родни осталась. Я вовсе «не давлю на жалость»… Что жалость - звёздам и крестам на тех могилах, где война в обнимку с бывшими живыми, где время растворяет имя, хоть, кажется, ещё видна тень правды, что пока жива (а кто-то думал, что убита), но память крови и гранита всегда надежней, чем слова. Ну, что с того, что не был там, во мне их боль, надежды, даты… Назло врагам там – сорок пятый! Забрать хотите? Не отдам.
Я, к сожаленью, видел это - плевок ракетный, роковой… И стало окаянным лето, а тень войны над головой накрыла сумраком смертельным любви погасшие зрачки, где отразился понедельник началом траурной строки.
Нет ни зависти, ни злости, ни злорадства, ни вражды… Вперемешку на погосте – москали, хохлы, жиды… Годы мчатся, как в насмешку. Вновь друг другу не милы те, кто гибнут вперемешку – москали, жиды, хохлы. Не поймут, в чём виноваты, память множа на нули, не узнав в прицеле брата, хохло-жидо-москали.
- Время выбрало нас. Нелегкое время. И согласия не спросило. Временам согласия не нужны. И все же… Мы иногда (хотя бы в мечтах) останавливаемся в том времени, в котором хотели бы остаться. Где вы бы хотели остаться?
В замечательной песне на стихи Роберта Рождественского есть строчка: «Может, впервые за тысячу лет дайте до детства плацкартный билет Тихо кассирша ответит: «Билетов нет». Билетов на поезд нет, но у меня – проездной. Мигает зелёный свет у осени за спиной. И думаешь – всё путём, проснёшься – и благодать. Но каждый – лишь о своём. И есть ещё, что терять... Мы все родом из этой страны, из того времени, вернуться в которое хочется, но не можется. А в моем случае, время было действительно добрее и сердечнее. И Луганск развивался бурно и энергично, превращаясь в респектабельный и красивый областной центр.
Не отключается кнопка «Прошедшее время», в чьих зеркалах отражение юности длится. Вместе со всеми я тоже ловлю отраженье, тенью своею врастая в любимые лица. В будущем времени — только вопросы, вопросы… Кнопка его каждый раз нажимается туго. Что-то мешает глазам — то ли дождь, то ли слёзы, чтоб отразиться навеки, теряя друг друга.
А я из ушедшей эпохи, где бродят забытые сны, где делятся крохи, как вдохи, на эхо огромной страны.
Возвращаются забытые слова, проявляются надежды и улыбки, и весна, как новая глава, где краснеют розы, как ошибки. Хочется найти, поднять, сберечь, избежать сомнений ненапрасных, и не искривить прямую речь, и Луганск нарисовать, как праздник.
Эпоха непонимания…
- Мы все с одной планеты, «пассажиры одного корабля». Почему, по-вашему, взаимопонимания все меньше? И даже понимания самих себя?
Наверное, так было во все времена. Люди ведь не меняются, они такие же, какими были в Древнем Риме или в Средние века. И тогда были добрые и подлые, щедрые и скупые, завистливые и простодушные… Те, кто по своей воле идут лечить людей в тифозный барак, потому что это их долг. И те, кто встречают проклятьями и камнями своих больных земляков, презирая всех, кроме себя. Да и ключевые фразы Библии «Так будет не всегда» и «За всё – воздастся» не теряют актуальности. А вот почему люди не могут (не хотят) жить в мире, дружбе и согласии – большой вопрос. Казалось бы, это не только морально спокойнее, но и экономически выгоднее - дружить, торговать, помогать друг другу… Но нет. Находятся самые ничтожные поводы для конфликтов, никто не хочет уступать, продолжаются убийства, гибнут не только солдаты, но дети и старики… Тем не менее, гордыня, корысть, чванливое самодурство по-прежнему торжествуют. Странно…
Эпоха непонимания, империя недоверия. Не поздняя и не ранняя - бесконечная империя,
где хищники пляшут с жертвами, то с левыми, а то - с правыми... Где нужно быть только первыми, и правдами, и неправдами.
Не подсказываю никому, потому что и сам не знаю. Не пойму ничего. Не пойму. Начинается жизнь другая. Может, время стихов ушло, время прозы суровой настало? Жизнь, как птица с одним крылом, бьётся в каменной клетке квартала…
Думаю о будущем и прошлом, что стало истинным, что – ложным, о бизнесе и комсомольском марше, о поколении, что стало старше на фоне встреч и расставаний, а также – разочарований. О том, что сытость – не всегда отрада, а боль, по-прежнему, за всё награда, о том, что хорошо – не значит – бедно. О том, что думать – никогда не вредно.
- С годами дружить труднее. Как говорится – береги новый дом и старых друзей. Вы чаще находили друзей или чаще теряли?
Хорошо сказано, что дружба удваивает радость и делит пополам горе. В моей жизни был трагический момент, высветивший отношение настоящих и мнимых друзей. Мнимых оказалось очень мало. Конечно, лучше, чтобы таких моментов не было. Но зато проверка для дружбы была мощная. У меня есть несколько близких друзей ещё со школы, и это очень надёжно, тепло и трогательно. Есть друзья среди коллег-литераторов, и это тоже очень близкие, надежные люди… Жаль, не могу найти тех, с кем служил в армии. Их нет в социальных сетях. Видимо, мы уже старые, и я, как исключение, ещё что-то ищу в интернете. Потому что память о друзьях – незабываема.
У дружбы и любви на страже – отсутствие корысти и причин. Иначе – купля и продажа друзей, неверных женщин и мужчин. Знакомо всем и повсеместно предательство, то громкое, как джаз, то скрытое мотивом мести… А вот меня спасали, и не раз, друзья, нежданно, не картинно. И ангел пел над заводской трубой… А были и удары в спину, и ангел плакал над моей судьбой.
И как мне их всех собрать, друзей, что рассыпались тоже средь старых и новых бомбёжек, хотя бы в свою тетрадь, собрать карандашный цвет, он звался когда-то «Мистецтво», раскрасить дорогу, как детство, как счастья былого след. Всех ненавидящих — прощаю. Смотрю в упор — не замечаю. А вижу, как трава растёт. Её ведь тоже — топчут, топчут, она в ответ растёт, не ропщет, растёт, как будто бы поёт.
Уходит время бескорыстных песен, всё реже слышно: «Друг, товарищ, брат»… Всё чаще: неудачлив, значит – честен, зато нечестен – выгодно богат. Ты чувствуешь, дружище, как уходит наивная застенчивость, и с ней – нелепое, как дым без парохода, теряет голос эхо наших дней.
- Ваш сборник назывался «Призрак счастья». Но вы сами верите в призраки или в само счастье?
Нас учили, учили, ещё раз учили… И конспекты тех лекций ещё не истлели. Только знания старые нынче не в силе и беспомощны, как импотенты в постели. Нас учили, учили, ещё раз учили… Где ты, призрак бродячий знакомого «изма»? Отряхаю конспекты, как память, от пыли и прилежно ищу хоть бы тень оптимизма…
Без веры в счастье жизнь просто теряет смысл. Правда, представления о счастье у людей очень разные. Деньги, власть, слава – о них грезят, наверное, чаще всего. Путешествия, рестораны, развлечения – это тоже в тренде. Думаю, главный компонент счастья – здоровье. А ещё – мир, любовь, дружба, максимальная реализация того, что дано от Бога… Ну, и успех в достижении поставленной цели – это тоже из области счастливых моментов. В реальности зачастую вместо счастья обретаешь погоню за его призраком. Но и это не самый плохой вариант…
Над кабинетами, над приёмными и над мыслями потаёнными дух начальства пузатый, грозный и просителей – слёзно-постный. Всё меняется – пьесы и роли, превращая диезы в бемоли, вызывая то плач, то смех. Но, как прежде, манящий грех вновь находит в постели у власти не свободу, а призрак счастья.
На берегу чужой реки сижу и жду своей погоды. Но проплывают только годы, как междометья вдоль строки. Уйти? Могу и не могу. И слышу, как она смеётся,
собою заслоняя солнце, чужая тень на берегу.
Принимаю горечь дня, как лекарственное средство. На закуску у меня карамельный привкус детства. С горечью знаком сполна - внутривенно и наружно. Растворились в ней война, и любовь, и страх, и дружба...
Всенародно известными стать не дано современным поэтам…
- Сейчас как никогда искусство страшно далеко от народа. И нужен ли вообще сейчас народу поэт?
Всенародно известными стать не дано современным поэтам. Их слова вылетают, как птицы в окно, и - без ответа. Маломощны их книги, как Даймлер и Бенц в самом начале, и, к тому же, утерян терновый венец. Вы не встречали?.. Нет, не встречали. Во все времена любителей поэзии было не больше одного процента от населения страны, земли… Хотя бывали взлёты популярности, как в середине прошлого века в СССР, когда выступления поэтов собирали стадионы, когда Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина, Рождественский, Окуджава – были рупором поколения «оттепели». Их фамилии были как пароль, книги их раскупались мгновенно. Читать и обсуждать их было модно. Правда, рядом с ними жили и писали Тарковский и Левитанский, Межиров и Самойлов, Слуцкий, Соколов, Винокуров… Можно назвать ещё десятки фамилий замечательных поэтов, которые тоже определяли уровень поэзии, были большими мастерами, но не столь громко знаменитыми, как их более молодые коллеги. Хотя всё расставляет по местам время. А прижизненная слава поэта зачастую не имеет никакого отношения к поэзии. Вот сегодня, кого можно назвать знаменитым, известным поэтом? Я, конечно, могу озвучить несколько десятков фамилий, но я-то интересуюсь этим профессионально, да и то знаю лишь часть авторов, стихи которых удалось прочитать в журналах, альманахах, книгах. А поэзия и поэты – нужны. Не зря ведь скоро количество пишущих сравняется с количеством читающих. Значит, для чего-то нужно выражать мысли ритмически и в рифму (хотя сейчас можно и без них). Люди пишут стихи, когда им хорошо и когда плохо, когда хочется разобраться и понять, что происходит на свете… И поделиться этим с окружающими. Пишут потому, что иначе – не могут, а не потому, что хотят славы, денег… «Но и безденежью наперекор, пишут и пишут… Сносят судьбы не укор – приговор, как сносит крышу». В общем, классик не зря сказал: «Цель творчества – самоотдача…»
Нужны ли сегодня стихи, и эта печаль между строчек, когда от лесковской блохи остался лишь лапки кусочек. Когда между мной и тобой из всех интересов – бубновый, а лозунг за нашей спиной – он позавчерашний, не новый. Когда городские черты стираются, словно подошвы. Со временем, вроде, на «ты», но только не с будущим. С прошлым.
Бежит строка в дорожной суете, и я, как Бог, за всё, что в ней, – в ответе. А в небесах рисует строки ветер. он в творчестве всегда на высоте. А у меня сквозь низменность страстей, невольную печаль воспоминаний таранит, разбивая жизнь на грани, строка любви, парящая над ней.
Яблоки-дички летят, летят… Падают на траву. Жизнь – это тоже фруктовый сад. В мечтах или наяву Кто-то цветёт и даёт плоды даже в засушливый год… Яблоня-дичка не ждёт воды – просто растёт, растёт.
- Стихи и проза, лед и пламень… Можно продолжить до бесконечности. Музыка или тишина. Вздох или выдох… Легко ли быть поэтом? Поэт – это лишь молодость, легкость или необязательно. И всегда ли с уходом молодости уходит поэт в поэте? Когда вы поняли, что вы поэт?
Я ведь большую часть жизни проработал на заводе, а луганские машиностроители не менее суровы, чем легендарные челябинские. И потому сказать о себе: «Я поэт» можно было только в юмористическом контексте, примерно так: «Я поэт, зовусь я Цветик. От меня вам всем приветик». Но писать-то начал ещё в школе. Всё развивалось у меня очень медленно, как говорится, ступенчато. Был счастливый момент, когда на заседании МСПС в Москве ко мне подошел незабвенный Сергей Михалков, приобнял и сказал: «Прочитал твою книгу. Ты хороший поэт». Это, конечно, добавило уверенности в себе. Мне посчастливилось услышать, как Евгений Евтушенко говорил о главных качествах поэта (перед этим я прочитал об этом и в его книге). Мэтр об этом сказал так: «Первое: надо, чтобы была совесть, но этого мало, чтобы стать поэтом. Второе: надо, чтобы был ум, но этого мало, чтобы стать поэтом. Третье: надо, чтобы была смелость, но этого мало, чтобы стать поэтом. Четвертое: надо любить не только свои стихи, но и чужие, однако и этого мало, чтобы стать поэтом. Пятое: надо хорошо писать стихи, но если у тебя не будет предшествующих качеств, этого тоже мало, чтобы стать поэтом». Спорить с этим невозможно. Я бы добавил ещё такие качества, как терпение, упорство, настойчивость, постоянное самообразование. И, наверное, веру в себя (но не самоуверенность). Жить и писать под девизом «Невзирая ни на что».
Не хватает ни злости, ни нежности - не хватает в судьбе безмятежности, не хватает улыбки крылатой, лёгкой детскости, не виноватой в том, что всё получилось так странно, что в смятении люди и страны, что в конце благодатного лета все прозаики мы. Не поэты.
Тороплюсь, не поспешая, медлю тоже невпопад… Солнце, как любовь большая, освещает всё подряд. То налево, то направо, наугад и напрямик… Где-то деньги, где-то слава, я к ним так и не привык. Даже плача, улыбаюсь, не хочу терять лица, постепенно продвигаясь от начала до конца.
…А дорога-то – щербата. Проезжаем чьи-то даты, чьи-то хаты, казематы… В небе скачет конь крылатый. А дорога – не цветами, вся усыпана камнями, изборождена следами, и пропитана веками и годами, и часами… И слезами вся дорога, как святой водой, умыта. Скользко. Смотрят все под ноги. Сеют звезды через сито. В спешке звезд не замечают. Звезды падают на землю. А дорога мчится дальше. А из звезд растут деревья.
Я понимаю — всё пройдёт. Но дни — летят, летят, летят…
- Нашу жизнь можно назвать чем угодно (скорее даже – обозвать) – но только не сказкой. Где добро и зло четко разделены. А когда нет границ… Нашу жизнь в какой жанр вы вместили бы?
Она вне жанров. В жизни всё вместе и рядом – зло и добро, подлость и порядочность, нежность и ненависть, любовь и предательство… Хотя в последнее время ситуация в мире всё более похожа на события из фильма ужасов. Если раньше это касалось преимущественно Донбасса, то сейчас – почти повсеместно. Тревожно. На что надежда? Как всегда, на любовь, милосердие, благоразумие, сопереживание… А на что ещё?
Условно делимы на "право" и "лево". Как славно незримы "король, королева,
Сапожник, портной"... Это со мною и с целой страной,
Где всех поделили почти безусловно на "любишь - не любишь", на "ровно - не ровно",
А будто вчера - жизни беспечной была, как сестра,
Страна, где так быстро привыкли к плохому, где "эныки-беныки" вышли из дому,
А следом свинец, хочешь - не хочешь, но сказке - конец.
Как живётся? – С мечтой о Карраре, невзирая на то, что труха, - повсеместно, не только в амбаре. И лишь шаг – от любви до греха… Но, взрывая нелепые будни, прорываясь сквозь дни и века, и сквозь слёзы – любовь неподсудна, и, как стих, иногда высока.
Не слова, не отсутствие слов… Может быть, ощущенье полёта. Может быть. Но ещё любовь – это будни, болезни, заботы. И готовность помочь, спасти, улыбнуться в момент, когда худо. Так бывает не часто, учти. Но не реже, чем всякое чудо.
- Иногда кажется, что вера поэта – это безверие. Или боль. Или крик. За все и за всех. Безверие – это просто кричащая – вера?
Когда-то я писал так: «Хочется верить словам и призывам. Хочется верить. Но если бы живы были бы те миллионы замученных, не было б, может, бедою наученных, правду и ложь равнодушно внимающих, жрущих и пьющих и «всё понимающих». Все понимающих. только не верящих, жить по-другому уже не умеющих. И заколочены души, как двери… Но хочется верить. Хочется верить»! Конечно, хочется верить в справедливость и сострадание. И совсем не хочется - во всеобщую продажность, в бездушное злорадство и корыстное себялюбие… Жизнь зависла над чертополохом. Только мир по-прежнему большой. Не хочу сказать, что все – так плохо, не могу сказать, что хорошо. И, тем не менее, хочу завершить строками, где есть надежда на то, что всё будет так, как хочется: «Всё хорошо. Только дождь без просвета - это преддверие бабьего лета, дальней зимы и мужской непогоды… - Капля за каплей, за годами годы. Всё хорошо, - повторяю я снова, мальчик из прошлого. Дедушка. Вова»...
Сделать всем прививку доброты, чтобы антиподлость, антизлость были с антизавистью на «ты», чтобы пелось, елось и жилось, как мечталось людям на Земле, где щедрот не меньше, чем забот, где лежит, как блюдо на столе, взорванный войною небосвод.
И, в самом деле, всё могло быть хуже – мы живы, невзирая на эпоху. И даже голубь, словно ангел, кружит, как будто подтверждая: «Всё – не плохо». Хотя судьба ведёт свой счёт потерям, где голубь предстаёт воздушным змеем…
В то, что могло быть хуже – твёрдо верю. А в лучшее мне верится труднее
Увидь меня летящим, но только не в аду. Увидь меня летящим в том городском саду,
где нету карусели, где только тьма и свет… Увидь меня летящим там, где полетов нет.
Всё это нужно пережить, перетерпеть и переждать. суровой оказалась нить и толстой — общая тетрадь судьбы, которая и шьёт, и пишет — только наугад. Я понимаю — всё пройдёт. Но дни — летят, летят, летят…
Р.S «Старые долги» уже отданы. Даже если их не было. «Усталый караул» - ушел в отставку. И не только потому, что устал. «Не по Гринвичу отсчитывая час», ведь время давно изменилось. И даже Гринвич здесь ни при чем. А «Прямая речь» всего лишь –«История любви забытой». Любви – ко всем и ко всему. Впрочем, возможно, «Ничего не изменилось». Или наоборот? Ведь «Время предпоследних новостей» - это «Степень свободы». А «Прямо по курсу – жизнь». Хорошо, если – прямо. И по курсу… Ведь в «Дыхании пространства» давно другой воздух. Да… «Ничего не изменилось»!? Конечно, еще как изменилось! Уже даже «Время меняет адрес». Ну хорошо… Или нет, наверное, все - таки – нет…
Беседовала Елена Сазанович
ОБ АВТОРЕ
Владимир Спектор родился в 1951 году в Луганске. Окончил транспортный факультет Луганского машиностроительного института (1973) и факультет журналистики Университета общественных профессий (1973), Институт изобретательского творчества (1980). После службы в армии трудился на тепловозостроительном заводе конструктором, ведущим конструктором, пресс-секретарем. Автор 25 изобретений, Изобретатель СССР, член-корреспондент Транспортной академии Украины. Работал заместителем директора радио «Скайвэй», главным редактором телекомпании «Эфир-1», собственным корреспондентом киевской газеты «Магистраль», редактором журнала «Трансмаш». В 1990-1994г. был депутатом луганского городского совета, председателем комиссии по культуре.
Поэт, публицист. С 1998 по 2015 годы избирался членом Исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов, членом Президиума Международного Литфонда, председателем правления Межрегионального союза писателей. Член Национального союза журналистов Украины, редактор литературного альманаха и сайта "Свой вариант". Автор двадцати трёх книг стихотворений и очерковой прозы. Заслуженный работник культуры Украины. Лауреат нескольких литературных премий, среди которых – имени Юрия Долгорукого, Арсения Тарковского, Сергея Михалкова, Николая Тихонова.
В 2015 году стал лауреатом международного литературного конкурса «Открытая Евразия». В 2017 году – серебряным призером Германского международного литературного конкурса «Лучшая книга года на русском языке» в номинации «Поэзия»
В 2019 году стал лауреатом конкурса «Золотое перо Руси» с вручением Почетного знака «Трудовая доблесть». В 2020 году стал лауреатом газеты «Литературные Известия» за лучшую публикацию года.
С 2015 года живет в Германии.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ 2015-2020 годов
А ВЫ ИЗ ЛУГАНСКА?
* * *
А вы из Луганска? Я тоже, я тоже...
И память по сердцу – морозом по коже,
Ну да, заводская труба не дымится.
Морщины на лицах. Границы, границы...
И прошлого тень возле касс на вокзале.
А помните Валю? Не помните Валю...
А всё-таки, помнить – большая удача.
И я вспоминаю. Не плачу и плачу.
Глаза закрываю – вот улица Даля,
Как с рифмами вместе по ней мы шагали.
Но пройденных улиц закрыта тетрадка.
Вам кажется, выпито всё, без остатка?
А я вот не знаю, и память тревожу...
А вы из Луганска? Я тоже. Я тоже.
* * *
Условно делимы на «право» и «лево».
Как славно незримы «король, королева,
Сапожник, портной»...
Это со мною и с целой страной,
Где всех поделили почти безусловно
На «любишь – не любишь», на «ровно – не ровно»,
А будто вчера –
Жизни беспечной была, как сестра,
Страна, где так быстро привыкли к плохому,
Где «эныки-беныки» вышли из дому,
А следом свинец,
Хочешь – не хочешь, но сказке – конец.
* * *
Принимаю горечь дня,
Как лекарственное средство.
На закуску у меня
Карамельный привкус детства.
С горечью знаком сполна –
Внутривенно и наружно.
Растворились в ней война,
И любовь, и страх, и дружба...
* * *
Как будто карандаши,
Рассыпались дни и недели.
Поспали, попили, поели...
Но сердце спешит. Спешит.
И как мне их всех собрать,
Друзей, что рассыпались тоже
Средь старых и новых бомбёжек,
Хотя бы в свою тетрадь,
Собрать карандашный цвет,
Он звался когда-то «Мистецтво»,
Раскрасить дорогу, как детство,
Как счастья былого след.
* * *
Как мне обнять то, что с детства любимо –
Улицу Даля, Советскую, мимо
Завода ползущий трамвай,
Мимо родного Луганска... Вставай!
На остановке – знакомые лица.
Время Луганска упрямое – длится
Среди разрухи, страданий и ран.
Это история, словно таран,
Лупит, на прочность судьбу проверяя...
Здравствуй, сосед! Что ж так долго трамвая
Нету и нету... – Не жди, не придёт.
Год, считай, нету. Да, больше, чем год.
Значит, пешком, как нормальный влюблённый,
Вдоль Карла Маркса и вдоль Оборонной.
Вон – Дом со Шпилем, «Россия» и Пед,
И «Авангард», где «Зари» гаснет свет.
В мыслях иду, как летаю по краю,
И, обнимая в душе, понимаю –
Тает слезинкой дорога назад...
Где ты, Луганск-Ворошиловоград?
* * *
На окраинах воздух свежей,
На окраинах дышится легче.
Там «Ещё», позабыв про «Уже»,
Беззаботно шагает навстречу
Дню и ночи, не думая впрок,
Кто удачливей – принц или нищий?
Тот – не близок, а тот – не далёк...
Ну, а воздух – действительно чище.
* * *
Нечасто, но снится мне город,
в котором был счастлив.
Нечасто был счастлив,
не чаще, чем был
Взволнован, расстроен... Как сыр
не катался там в масле,
Но не был унылым
житейский винил.
Нечасто, но снятся совсем не стихи –
тепловозы,
Хоть нет их в помине, потерян
их след...
И я забываю, бывает,
все злые вопросы,
Во сне покупая обратный билет.
* * *
Среди забытых басен и былин,
Среди небрежно отзвучавших песен,
Не раб, по сути, и не господин,
Но, может быть, кому-то интересен.
Возможно, интересен тем, что жив,
Что в памяти – прошедших дней отрава.
А прошлый снег, следы припорошив,
Идёт, как кот, налево и направо...
* * *
По улице Советской
иду, иду, иду...
И длится сон, как детство,
и память на ходу
Выхватывает фото
полузабытых лет,
Где что-то или кто-то
знакомы или нет,
Кто лучше, а кто – хуже
Кто хоть чужой, но свой.
Где тот, кому я нужен,
кивает головой.
Где явь сильнее фальши,
а сны еще легки.
Где чудеса не дальше
протянутой руки.
* * *
– У домика Даля, где часто бывали,
Увидимся снова? – Не знаю. Едва ли.
Хоть там всё, как прежде, скамейка, аллея...
Но сердце – левее, и время – чуть злее.
Я помню,я знаю, и, память тревожа,
Спешу вдоль аллеи, в надежде, что всё же
У Даля в четверг соберутся поэты...
Так было. Я помню. Спасибо за это.
* * *
Приходили в комнату тени
И вели беспокойные речи
О потерях-приобретеньях,
О грядущих разлуках и встречах.
И язык мне их был понятен,
И в крови стыла дрожью истома,
Словно тенью солнечных пятен
Обожгло окна отчего дома.
* * *
Удивить? Это, право, не стоит труда.
Самолёты летят и летят...
В здешнем небе отсюда пути и сюда.
В наше небо ведёт путь назад.
Там тревожно и тесно от птиц и границ,
И от эха разрывов и слов...
Удивить? Это вечностью кажется блиц,
Где любовью зовут нелюбовь.
* * *
С прошедшим временем вагоны
Стоят, готовые к разгрузке.
Летает ангел полусонный
Вблизи ворот, незримо узких.
Там, у ворот, вагонам тесно,
И время прошлое клубится...
Всё было честно и нечестно,
Сквозь правду проступают лица.
Всё было медленно к несчастью,
Со скрипом открывались двери.
Власть времени и время власти,
Учили верить и не верить,
И привыкать к потерям тоже –
Друзей, что трудно и не трудно.
До одурения, до дрожи,
Себя теряя безрассудно,
Терпеть, и праздничные даты
Хранить, как бабочку в ладони,
Чтобы когда-нибудь, когда-то
Найти их в грузовом вагоне.
Найти всё то, что потерялось,
Неосязаемою тенью...
А что осталось? Просто малость –
Любовь и ангельское пенье.
* * *
Этот город, как «пятёрка» в дневнике,
Что остался только в памяти моей.
Он, как звёздочка в далёком далеке,
И, чем дальше, тем становится видней
Свет сиреневый, задумчивый слегка,
Тень трубы в индустриальных небесах...
Это память, что близка и далека,
Словно время на потерянных часах.
Дом у завода
Кузнечно-прессового цеха тревожащие ахи-охи –
В звучащей памяти, как эхо полуразрушенной эпохи.
Казалось время неизменным. Куда ни глянь, – везде начало.
Дыханье пресса в третью смену баюкало и означало,
Что после гимна и курантов ночные страхи не тревожат
Жильцов, поэтов, музыкантов. А гул окрестный – он надёжен
Тяжелой мерностью и ритмом. Но ты не жди привет оттуда.
Дороги нет, хоть дверь открыта туда, где «был» сменило «буду».
* * *
Этот воздух такой же, каким был, когда
Разрушалось прошедшее время.
Угасала звезда, утекала вода...
Насовсем? Не совсем. Не со всеми.
Этот воздух уснувший не просто воскрес,
Он вернулся, а время пропало.
Как в дрова превращается сказочный лес,
Так и память не помнит начала...
* * *
Учусь ничего не ждать, тем более, не просить.
Время поставит печать, времени тонкая нить
Свяжет прочней, чем слова, дело, судьбу и мечту.
Компот – на потом, сперва горькую правду прочту.
Горечь поможет уйти от красоты – пустоты,
С ней не всегда по пути, но с нею судьба – на «ты».
Ждать и просить ей не впрок, надо привычки менять.
Горечь сквозит между строк в каждом ответе на «пять»...
* * *
В той старой квартире, где лица сменились на лики,
Невидим и даже неслышим, гуляет мой смех,
И с ним разговоров забытых витают обрывки,
И быль сновидений, в которых тот смех не для всех.
И я там незримо гуляю по памяти детства,
Для нынешних я незаметен, как воздух в окне,
Забытый, но, всё ж, различимый для цели, как средство.
Я вновь возвращаюсь. И ты оживаешь во мне.
* * *
На берегу чужой реки
Сижу и жду своей погоды.
Но проплывают только годы,
Как междометья вдоль строки.
Уйти? Могу и не могу.
И слышу, как она смеётся,
Собою заслоняя солнце,
Чужая тень на берегу
Я, К СОЖАЛЕНЬЮ, ВИДЕЛ ЭТО...
* * *
Я, к сожаленью, видел это –
Плевок ракетный, роковой...
И стало окаянным лето,
А тень войны над головой
Накрыла сумраком смертельным
Любви погасшие зрачки,
Где отразился понедельник
Началом траурной строки.
* * *
Понимаешь, какие дела –
Пахнут кровью чужие пророчества.
Хочет светлой прикинуться мгла,
А вот свету быть мглою не хочется.
Понимаешь, забытые сны,
Возвращаясь, не ведают промаха.
Мгла становится тенью войны,
И витает над ней запах пороха.
* * *
Суровый Бог деталей подсказывает: «Поздно».
Уже чужое эхо вибрирует во снах,
Где взрывы – это грозы, а слёзы – это звёзды,
И где подбитый страхом, чужой трепещет флаг.
Суровый Бог деталей оценит перемены,
Чтобы воздать детально за правду и враньё,
Чтобы сердца любовью наполнить внутривенно,
Чтоб излечить от злобы Отечество моё.
* * *
Нет ни зависти, ни злости
Ни злорадства, ни вражды...
Вперемешку на погосте –
Москали, хохлы, жиды...
Годы мчатся, как в насмешку.
Вновь друг другу не милы
Те, кто гибнут вперемешку –
Москали, жиды, хохлы.
Не поймут, в чём виноваты,
Память множа на нули,
Не узнав в прицеле брата,
Хохло-жидо-москали.
* * *
От прошлого не в восторге.
Что в будущем? Нет ответа.
Разведчик товарищ Зорге
Погиб. И доклада нету.
А радио говорило
И даже предупреждало:
Настанет время дебилов.
Хотя их всегда хватало.
* * *
Когда прилетают снаряды, то ангелы – улетают.
Эхо их хрупких песен дрожит, отражаясь в кострах.
Снаряды взрываются рядом, и все мы идем по краю
Последней любви, где свету на смену приходит страх.
Снаряды летят за гранью, где нет доброты и злобы,
Где стало начало финалом, где память взметает сквозняк.
Вновь позднее стало ранним, и ангел взмолился, чтобы
Вернулась в наш дом надежда, но, прежде, чтоб сгинул мрак.
* * *
Город захвачен в плен временем сорванных крыш,
Где от упавших стен стонет подавленно тишь.
Время нежданных мин взорвано крахом идей.
Город один на один с эхом немых площадей.
* * *
Поезда сюда не идут. Время пятится в шепот: “Прости...”
Это взорван былой маршрут, это ранена память в пути.
Только мины влетают в дом, где испуг – у друзей в голосах.
Просто город пошел на слом вместе с эхом в немых небесах.
И никак не замкнутся в круг обесточенные провода...
Поезда, позабыв испуг, подъезжают к вокзалу “Беда”.
* * *
Тень Шекспира, пролетев над Украиной,
Не заметила ни Гамлета, ни Лира,
Но увидела, что страсти роковые
Разрушительны, как сотни лет назад.
Правят те же персонажи – Зло и Жадность.
И жестокое Коварство над Любовью
Издевается, как прежде. И убийца
Торжествует. И никто не виноват.
* * *
Война не мировая, но мир уже военный,
Хоть падают снаряды пока что вдалеке.
Смертельная отрава пульсирует по венам,
И ненависти пепел – в зажатом кулаке.
Ещё полны кофейни, и детвора хохочет,
Но где-то чьи-то руки нажали на курок.
Война не мировая мерцает между строчек,
Но эхо дальних взрывов, как точка между строк.
* * *
Все уже не может быть, как прежде.
Смолкли прошлой жизни голоса.
Взорванной, расстрелянной надежде
Выпала дорога в небеса.
«До» и «После» – страхи и тревоги,
Как у деда, позже – у отца...
Тень войны – у самого порога.
Тень беды – с начала – до конца.
* * *
Принимаю горечь дня,
как лекарственное средство.
На закуску у меня
карамельный привкус детства.
С горечью знаком сполна –
внутривенно и наружно.
Растворились в ней война,
и любовь, и страх, и дружба...
* * *
Всё закончится когда-нибудь,
Смолкнут позабытым эхом взрывы.
Жаль, что невозможно заглянуть
В будущее – как вы там? Все живы?
Жаль, что продолжается война,
Проявляясь масками на лицах.
И уже почти что не видна
Тень любви. А ненависть все длится.
* * *
О том же – другими словами.
Но кровь не меняет свой цвет.
Всё то же – теперь уже с нами,
Сквозь память растоптанных лет.
Растоптанных, взорванных, сбитых
На взлёте. И всё – как всегда...
И кровью стекает с гранита
Совсем не случайно звезда.
* * *
Вот замысел, неведомый уму, –
Врагами назначать в своем дому
Друзей, соседей, отправляя всех
Прямой наводкой, позабыв про грех,
Прямой наводкой в злые небеса,
Сквозь детские, бездонные глаза,
Не ведая, что другом бывший враг
Уже готовит твой небесный шаг.
И вновь, который век, кровит венец.
И стынет кровь под взрывами сердец.
* * *
И жизнь коротка,
И не вечно искусство,
Под взрывом фугасным
Летящее вдоль бытия.
Ушедшего времени
Мысли и чувства,
Музейную гордость
Калечит эпоха моя.
Разорваны в клочья
Картины и люди.
Послание ада
Несет в себе каждый снаряд.
Музеи не плачут
Под залпы орудий.
А люди сквозь вечность
Беспечную в бездну летят.
* * *
Ненависть не учит любить,
Тем более, целовать.
Ненависть учится бить
И, может быть, убивать.
Еще она учится лгать
Ей правда – как в горле кость.
А злость ее злая мать.
Я ненавижу злость.
* * *
Чужая сытость пахнет кровью
Чужая кровь – фугасной миной,
Свечой, горящей в изголовье
В финале странной и недлинной
Извечной драмы, где в начале
Взрывался только детский хохот...
Вся жизнь взорвалась и пропала
Как эхо выдоха и вдоха.
* * *
Милосердия тревожная печаль
Выставлена памятью за дверь.
Это раньше закаляли, словно сталь,
Правдою характер. А теперь...
Лютой ненавистью раздирая рот,
Умножая злобу и позор,
Зависть скачет, а обман поет...
И смертельно страшен этот хор.
* * *
Справедливость торжествует лишь в кино,
Да и то – в далёком от реальности.
В жизни всякое случиться может, но...
Доброта и честность – это крайности.
Между ними – горе полустанков лжи,
Да вокзальной зависти пророчества...
И мотаются по свету багажи
Ненависти, злости, одиночества.
* * *
Кровожадность – как модный тренд,
Острый взгляд – как топор под полой,
Но бесчувственный, как документ,
Что подписан – и с плеч долой.
Креативно-злорадная суть,
У кричащих и злых площадей...
Если можешь – не модным будь,
Погружаясь в трясину идей.
* * *
Бессмертие – у каждого своё.
Зато безжизненность – одна на всех.
И молнии внезапное копьё
Всегда ли поражает лютый грех?
Сквозь время пограничной полосы,
Сквозь жизнь и смерть – судьбы тугая нить.
И, кажется, любовь, а не часы
Отсчитывает: быть или не быть...
* * *
Когда закончится война,
и станут красными все даты,
Засохнет кровь, и брат на брата,
Познав все ужасы сполна,
Не будет наводить прицел,
А наведёт мосты по-братски...
Но в мире всё не так, как в сказке,
И потому для тех, кто цел,
Пока ещё, как мир нужна
Надежда, что случится чудо.
Воскреснет счастье ниоткуда,
Когда закончится война...
* * *
Ближе, чем на юность, дальше, чем на старость –
Это космос памяти в груди.
Много или мало... Всё, что нам осталось –
Горсть надежды, крик «Не уходи!»
Отчего ж при встрече ни за что калечит,
Улыбаясь страшно человек?
И, взрывая память, падает на плечи
Пепел счастья, словно черный снег.
* * *
Жизнь продолжается, даже когда очень плохо.
Кажется – вот оно, время последнего вздоха.
Кажется, кажется, кажется... Но вдруг, нежданно
Ёжик судьбы выползает из злого тумана,
И открываются новые, светлые двери...
Так не бывает? Не знаю. Но хочется верить!
* * *
На повороте визжат тормоза.
Модно быть «Против». Не модно быть «За».
Модно награды давать палачу...
Модно быть гадом.
Но я – не хочу!
* * *
Врагами вдруг стали друзья,
И жизнь – сучковатой на ощупь.
От «можно» – лишь миг до «нельзя»,
И так же от «сложно» до «проще».
А день, что навеки ушёл,
Любим до последнего вздоха –
И кажется всё хорошо,
Когда всё бессовестно плохо.
* * *
Не радикулит мешает подняться с колен –
Просто леность завистливой злобы.
Кто-то плакал, а кто-то хотел перемен –
На коленях ползут нынче оба.
Запивая враждой каждый жизни глоток,
Не любя, не скорбя, забывая...
Взгляд с колен никогда не бывает высок,
Даже в сторону ада и рая.
* * *
Всех ненавидящих – прощаю.
Смотрю в упор – не замечаю.
А вижу, как трава растёт.
Её ведь тоже – топчут, топчут,
Она в ответ растёт, не ропщет,
Растёт, как будто бы поёт.
Поёт под злыми каблуками,
Под равнодушными плевками.
Над нею – неба блеск живой.
И, ненавидеть не умея,
Растёт, беспечно зеленея,
Растёт – то песней, то травой.
* * *
Не выкорчевываю корни – извлекаю.
Любовь и дружбу не делю, не вычитаю.
Читаю мысли, что считают – повезло.
И умножаю, умножаю, умножаю
Печаль и слёзы на удачи. И не знаю,
Как вывести за скобки боль и зло.
Гармонию и алгебру не разделяя,
Я цену правды познаю – не вычисляю,
И степень милосердия ценю сильней.
Есть план решения, но нет пока ответа,
И доказательств теоремы тоже нету.
И длится, длится извлечение корней.
* * *
Всё бывает нежданно-негаданно,
Непредвиденно и опрометчиво.
Даже если дорога накатана,
Даже если доказывать нечего.
Лишь признанья в любви своевременны,
Даже если войной обесточены.
Даже если мигает растерянно
В такт разрывам звезда полуночная.
* * *
Не отключается кнопка «Прошедшее время»,
В чьих зеркалах отражение юности длится.
Вместе со всеми я тоже ловлю отраженье,
Тенью своею врастая в любимые лица.
В будущем времени – только вопросы, вопросы...
Кнопка его каждый раз нажимается туго.
Что-то мешает глазам – то ли дождь, то ли слёзы,
Чтоб отразиться навеки, теряя друг друга.
* * *
Ах, как им нужен пулемёт,
Бегущим, стонущим, полураздетым...
Смеясь, их лупят бывшие соседи,
Кто палкой, кто хлыстом, а кто – с носка.
Уже дорога их недалека.
Ещё удар – и небо ждёт...
Ах, как им нужен пулемёт,
Стоящим над обрывом и над яром,
Где смерть – уже единственный подарок,
Где не спасает мамина рука,
Где лишь чужая ненависть близка.
И только небо молча ждёт...
Ах, как им нужен пулемёт,
Который бьёт, патронов не жалея,
Прикрыв собой всех, русских, и евреев,
Убитых и замученных, когда,
От крови стала мертвою вода,
Что вновь течёт. И небо ждёт.
Но не поможет пулемёт,
Когда уже и память убивают...
А это я на кладбище в трамвае
Приехал. И душа моя болит.
Родня моя – Иосиф и Давид,
Они все там, где небо ждёт.
Их не достанет пулемёт,
Который в сердце слышен днём и ночью.
Который память разрывает в клочья...
Героями заходят в города
Те, кто стрелял и убивал тогда...
И вновь чего-то небо ждёт.
* * *
В моем доме осенняя смута. За стеною ругается люто
Старый дед, старый черт с бородой. Ищет кружку с живою водой.
В моем доме такая картина: на стене фотография сына
Снова в ужас приводит отца, столько сорок лет не меняя лица.
И с рожденья глядят на меня очи с отблеском злого огня,
Что горел под деревнею Ельцы. Словно тени в глазах, погорельцы.
Ищут крова в краю неродном. На крови был поставлен мой дом.
А теперь в нем осенняя смута, плачет дед и ругается люто
И горит на лице у меня отраженье святого огня.
* * *
Негромкая мелодия судьбы,
В которой, словно птицы для полёта,
Настроены на пение все ноты,
Но глуховата партия трубы.
Трубы, которая пророчит суд,
И голос счастья тоже глуше, глуше,
Но где-то ангелы поют – послушай.
Вдруг, песенку моей судьбы поют.
* * *
Абрикосов золотой запас
Съеден. Лишь остатки – вон, в пыли.
А остатки времени сейчас
Делятся на дни и на рубли.
Присмотрись – виднеется сквозь прах
Абрикосовый нектар и цвет.
И сгорает на моих кострах
Золотой запас угасших лет.
* * *
Не повторится и не вернётся.
А память шепчет: «Всё было классно».
Хоть были пятна, но было солнце.
И всё напрасно? Нет не напрасно.
Листает память свои страницы.
Жизнь, как цитата из «Идиота».
Всё – не вернётся, не повторится.
А вдруг, хоть что-то. Хотя бы что-то...
* * *
Хочется сделать музыку громче.
И не слышать в ответ: «Тише, тише»...
Он почти позабыт и просрочен,
Где-то лишний, а, может, не лишний,
Тот мотив, над которым смеются
(Исчезая, случайно воскресни)...
Пусть не вовремя треснуло блюдце.
Чай заварен под новые песни.
* * *
Весна на улице, и нет покоя,
И молодым, и старикам. И мне...
А время спрашивает: «Что такое?»
Хоть понимает – дело всё в весне.
А я понять пытаюсь это время,
В котором «так» похоже на «не так»,
Где нет покоя с теми и не с теми,
Где «бывший друг» звучит, как «бывший враг».
* * *
Моря поблизости нет, но эхом звучит шум прибоя.
Может быть, это привет? Дыханье времен мезозоя?
Эхо рождения слов. Забытая память эпохи.
Рядом призыв «Будь готов!» И галстук мешает при вдохе.
Непозабытая жизнь проносится тенью по скайпу.
Дедушка, слышишь, скажи, за кем наблюдает тот снайпер,
Целящий вместе с грозой, вздыхающий эхом прибоя.
И с высохшею слезой – с тобой, без тебя, за тобою...
* * *
Прозванивая горизонт, простукивая пустоту,
Жизнь выходит на капремонт. Это значит – невмоготу.
Это значит – забыт пароль. Кто идет? А в ответ – молчок.
«До-ре-ми» не зовут «фа-соль». Кто за кем, или что почём?
Не заметишь – конец игре. Пас, обводка и – угловой...
Чьи-то даты в календаре делят время на «свой-не-свой».
За окном перезвон цикад, С горизонта идёт рассвет.
«Заховался» – не виноват. Вот и всё. Виноватых нет...
* * *
Состоящим из неба и звезд
Среди будней легко состояться?
Даже зная, что «мир так не прост»,
Ждать и ждать, и не факт, что дождаться
Неизвестно чего и когда,
Ощущая, что небо и звёзды,
Это те же песок и вода,
И что «рано» становится «поздно».
* * *
Небо Аустерлица
проглядывает сквозь синеву.
Оно прямо здесь, надо мною,
и я его вижу.
Что происходит?
Сгущается мрак не во сне, наяву.
И гром канонады внезапно,
бессовестно ближе.
Князя Андрея зрачки отразились
в чужих небесах.
И вечность читает на русском,
не чувствуя боли.
Там, в облаках, леденеет
Ещё не прочитанный страх,
Который остался забытою книжкою в школе.
* * *
Девятого мая, когда, подустав,
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шёл с праздника Воин Победы.
Как маршальский жезл, нес в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.
Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни – морозом по коже.
«Ничто не забыто, никто не забыт»,
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память – опять дефицит,
За быль, и за небыль расплата.
А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.
* * *
Неужто впрямь – по разнарядке идут Бессмертные полки,
И этот марш, до боли краткий, не память сердца – поддавки,
Игра, казённая и злая, где слёзы – только от вина...
Но я-то знаю, я-то знаю, виной всем домыслам – война,
В которой внуки полицаев вновь целят в моего отца,
Где ненавистью вновь мерцают бойницы глаз, где нет конца
Злорадству и холёной мести, им ленточка Победы – враг.
И только вместе, только вместе, сверяя с памятью свой шаг,
Возможно правду от неправды ещё спасти, ещё сберечь,
Пройдя сквозь эхо канонады, сквозь оскорбления картечь,
Пройдя без всякой разнарядки, пройдя, не потеряв лица,
Весь этот марш, до боли краткий, наш, от начала, до конца.
ПО ДОРОГЕ, ВЕДУЩЕЙ ОТ ДЕТСТВА...
* * *
Здравствуй, дедушка, это ведь я, твой «Курчатов»,
Что не стал академиком, как ты мечтал.
Всё случилось не так, как хотел ты когда-то,
Если б только ты знал, если б ты только знал...
Буратино с Незнайкой и с Кариком Валя –
Время добрым казалось, бессмертным слегка.
Мы читали с тобой, дни за днями листали...
И судьбу прошивала дорогой строка.
Что успел – подарить мне любовь между строчек,
Что хотел – научить не стесняться себя...
Ты прости, что я был благодарным не очень.
«Ты прости» – это нынче шепчу я, любя.
Становлюсь на тебя я похожим с годами.
Интересно, узнаешь меня, или нет...
Преломляется время, парившее с нами,
И рождает, как в детстве, мерцающий свет.
* * *
По дороге, ведущей от детства И далее в вечность
Три судьбы друг за дружкой идут себе неторопливо.
Разговоры ведут бесконечно, беспечно, сердечно,
Вспоминая мотивы, стихи, даже локомотивы...
Три судьбы, и у каждой свой цвет, свои вкусы и память.
У одной, краснозвездной, – идеи, любовь, тепловозы...
У другой, желто-синей, – беда пополам с торжествами.
А у третьей, трёхцветной, – вопросы, вопросы, вопросы...
Всё смешалось, как в доме Облонских – вопросы, ответы...
Три судьбы продолжают свой путь, препираясь негромко.
Песня спета – одна говорит. А другая – не спета.
Ну, а третья всё ищет, куда постелить мне соломку,
.......................................................
Потому что все судьбы, все три – это я...
* * *
Дым воспоминаний разъедает глаза.
Память о доме, как воздух, закачана в душу.
Дом пионеров. Салют! Кто против? Кто за?
– Ты ведь не струсишь поднять свою руку? – Не струшу.
Трусить – не трусить... Любишь вишневый компот?
Помнишь рубиновый цвет и обманчивость вкуса?
Память с трудом отдаёт. Но, зато как поёт...
Дым превращая в дыханье. А минусы – в плюсы...
* * *
Моря поблизости нет, но эхом звучит шум прибоя.
Может быть, это привет? Дыханье времен мезозоя?
Эхо рождения слов. Забытая память эпохи.
Рядом призыв «Будь готов!» И галстук мешает при вдохе.
Непозабытая жизнь проносится тенью по скайпу.
Дедушка, слышишь, скажи, за кем наблюдает тот снайпер,
Целящий вместе с грозой, вздыхающий эхом прибоя.
И с высохшею слезой – с тобой, без тебя, за тобою...
* * *
Вдоль шерсти, против шерсти – как в гору и с горы,
И, кажется, удача поёт, как Пугачева.
А память – это песня про школьные дворы,
Где если скажешь слово, оно важней второго.
Там тени фотовспышек – как мушки в янтаре,
И мы с тобой там, помнишь, – планируем вернуться.
Вдоль шерсти, против шерсти... Пока что мы в игре,
Как сморщенные яблочки на разбитом блюдце.
* * *
Ангел удачи кружил над плечом,
Но не садился, боялся чего-то.
– Что за удача? За что и почём?
Что за душой? – За душой лишь полёты.
– Что за полёты? – В мечтах, как в стихах.
– А наяву? – Всё, как в прозе житейской.
Что отдаешь? – самый страшный свой страх...
Дрогнули крылья: «Иди и надейся».
* * *
И музыка играла, и сердце трепетало...
Но выход был всё там же, не далее, чем вход.
Не далее, не ближе. Кто был никем – обижен.
Я помню, как всё было. А не наоборот.
Я помню, помню, помню и ягоды, и корни,
И даты, как солдаты, стоят в одном ряду.
А врущим я не верю, Находки и потери
Приходят и уходят. И врущие уйдут.
* * *
Лумумба, Дэвис, Корвалан...
Кто помнит звонкость их фамилий.
От «жили-были» до «забыли» –
Тире, как от «пропал» до «пан».
А я вот помню. «Миру-мир»
Кричал на митингах со всеми.
Прошло своё-чужое время.
Конспект зачитан аж до дыр.
А мира не было, и нет.
Похоже, здесь ему не рады.
И эхо новой канонады
Летит, как бабочка на свет.
* * *
Под лежачий камень просочилась вода.
Это дождь проливной целый день напролёт.
Это – камень лежачий... Но не навсегда.
Это память пустынь и молчанье болот.
Это капля за каплей в упор, наугад,
Это страх забыванья, что больно вдвойне.
И любовь, что зовёт: «Возвращайся назад»,
И страна, где водой стала кровь на войне.
* * *
Окно планшета – это жизнь взаймы,
В которой я – регулировщик света.
Не только, впрочем, света, но и тьмы,
Всего, что есть, и, к сожаленью, нету.
Я – свой-чужой в потоке новостей,
Где только взгляд от правды до обмана.
И только фотографии детей
Сигналят честно – выключать свет рано.
* * *
Включалась «Ригонда» – и бодрость лилась через край.
«Маяк» был умелым художником «нежного света».
«Кудрявая» слушала вместе со всеми «Вставай»!
И я подпевал про «борьбу роковую за это».
Но слышались в пении вовсе иные тона.
«Ригонда» мигала своим заговорщицким глазом,
Меняла пластинки, и с ними менялась страна,
И я просыпался, как все, как сегодня, – не сразу.
* * *
Кажется, что смотрю в даль
И вижу былой горизонт.
Там закаляется сталь,
Днем и ночью – трудовой фронт.
Но сквозь «ветер в ушах – БАМ»
Там другие слышны слова.
«Люблю тебя» – тоже там,
Видно, память всегда права,
Забывая боль, как сон,
Вспоминая тебя и нас...
Под небом былых времён
Я помню, я плачу сейчас.
* * *
«Больше дела, меньше слов,
До свиданья, будь здоров!» –
Так отец повторял, я смеялся,
а время летело...
«До свиданья» сменилось, увы, на «прощай».
В неизвестность отъехал последний трамвай.
Больше, всё-таки, слов и печали.
Такое вот дело.
А на фотках – улыбки, и взгляд без тревог,
Машет шляпой с трибуны смешной полубог,
И «Ура» отвечают, шагая не в ногу,
колонны...
Больше дела, – отец напевал, – меньше слов,
Я не спорю, допеть эту песню готов,
И пою. Только привкус у пенья
нежданно солёный.
* * *
Матроска. Клёши. Бескозырка...
Отец завидный был жених.
С войной – в обнимку и в притирку,
Почти что свой среди своих.
Почти что... Ощущал отдельность
Себя от мира и войны...
Так среди сосен корабельных
Некорабельные видны.
* * *
Не так уж много лет прошло –
И вот забыты печи.
Из пепла возродилось зло,
А пепел – человечий...
Отец, ты где на небесах,
В раю? А, может, в гетто?
Я знаю, что такое страх,
Здесь, на Земле, не где-то...
* * *
Мама обожала мелодрамы,
«Жизненные фильмы» – говорила,
Пересказывала их упрямо,
Поучая на примере «мыла».
Что там нынче смотрит «баба Женя»,
Зная, что гроза не миновала?
Жизни поднебесной отраженье,
Где войною стали сериалы?
В облаке, как в кресле, засыпая,
Облетая горести по краю...
Мамины послания из рая
Понимаю и не понимаю.
* * *
– Всё хорошо. Только небо сердито,
Гром, как внезапный разрыв динамита
Или как эхо ночной канонады...
– Может быть, хватит, об этом. Не надо...
– Всё хорошо. Только дождь без просвета.
– Это преддверие бабьего лета,
Дальней зимы и мужской непогоды...
– Капля за каплей, за годами годы
Всё хорошо, – повторяю я снова,
Мальчик из прошлого. Дедушка. Вова...
* * *
Сквозь страх ожидания страха,
Сквозного жилья неуют,
Текущий по жилам, как сахар,
Который медведям дают,
В глазах проступает нежданно
Осознанность общей беды.
И с горечью тайны – не тайны
Мы все не на «вы», а на «ты».
* * *
Без раскаянья видится издалека
То, что было (а помнишь, да, что ты...)?
Неизменной лишь кажется внешне река,
Что несёт тридесятые воды.
Неизменна прошедшего времени быль,
Где есть место для смеха и плача...
Даже если сдавать злую память в утиль,
Остаётся раскаянья сдача.
* * *
Никто не позвонит, потому не спеши,
Будь это день или ночь.
Идеи, как сломанные карандаши –
Не смогут сейчас помочь
Девять жизней пройдёт, и вернётся тогда
Время разбитой мечты.
Никто не позвонит, ни вражда, ни беда.
Лишь ты позвонишь. Лишь ты.
* * *
Среди забытых басен и былин,
Среди небрежно отзвучавших песен,
Не раб, по сути, и не господин,
Но, может быть, кому-то интересен.
Возможно, интересен тем, что жив,
Что в памяти – прошедших дней отрава.
А прошлый снег, следы припорошив,
Идёт, как кот, налево и направо...
* * *
Позабытое эхо вчерашнего дня
Обернулось сегодняшним днём.
От него до меня, никого не кляня,
Сквозь постылость, в которой живём,
Пробивается эхо непонятых слов,
Неуслышанных, добрых, простых,
Где любовь, и вчера, и сегодня, – любовь,
И где вечность не дольше, чем миг.
* * *
Молочные реки, кисель-берега,
Где Кот в сапогах, Колобок, Айболит...
Закроешь глаза: «Кто летит»? – «Га-га-га»...
Крылатая память из детства летит.
Летит, то смеётся, то плачет в пути,
И я улыбаюсь и хмурюсь в ответ.
Пытаюсь молочную речку найти.
Пытаюсь. Пытаюсь... Но нет её. Нет.
* * *
Друг другу, друг друга... С тобой или с Вами.
«Вай-фай» от испуга плюётся словами.
Читай или слушай, кто те, а кто эти...
Уловлены души незримою сетью.
Всех тварей по паре. Сквозь жизнь–одиночку
Не старый и старый, наивный, как строчка
Из книги «Детгиза», от края – до рая.
Как в поисках приза, – витая в «вай-фае»...
* * *
Из одной провинции в другую...
Далью занавешено окно.
Раньше знал – топор плывёт в Чугуев.
А теперь не знаю – всё равно.
В хоре пел «В коммуне остановка».
А теперь мурлычу «всё пройдёт».
В незабытых снах всё было ловко.
В жизни всё всегда наоборот.
* * *
«Натюрлих», Савва Игнатьевич,
«Розамунда» плачет, смеясь.
Маргарита Павловна, увы...
Меж количеством и качеством
Нарушена временно связь.
Куда ни глянешь – «рука Москвы»...
Савва Игнатьевич, «фюнф минут»!
Мы идём из войны в войну.
«Не для радости жить нам». Ну, что ж...
Горько там, и не сладко нам тут –
На пути из страны в страну.
Только ты, друг, как прежде, хорош.
Даже когда «с утра – за дрель».
А помнишь – перитонит...
Снова средства нелепы, как цель.
Савва, это душа болит.
* * *
Завтрашние события
оставим на завтра,
Вчерашние события
остались в прошлом.
Может, любовь обернется
козырною картой,
Жданно-нежданной,
не пошлою и не ложной.
«Завтра» придёт, подмигнув,
усмехнувшись «сегодня»,
Случайной поэзией
переменив прозу.
Сможет ли время от этого
стать чуть свободней?
Ответа не знаю. Но знаю,
что есть козырь.
* * *
У мечты было имя, и оно звучало.
Потаенно и негромко, как положено мечте.
Помню, мама сказала, что это – начало,
Что ещё мечты нахлынут, то ли эти, то ли те...
А мечта звучала и обжигала взглядом,
Я, то слышал, то не слышал, обнимая пустоту.
И сегодня кажется мне, что она рядом.
Жаль, что мама не расскажет ни про эту, ни про ту...
* * *
Выхожу на балкон – и вижу, как ты идёшь
Не по улице этого городка,
А по городку завода, где завод похож
На крепость, если смотреть издалека.
И сквозь гул реостата слышу слова любви,
Что, как луч света – за тобой по стене...
Годы спустя неизменна, как ОРВИ,
Любовь. И ты, как тогда, улыбаешься мне.
* * *
Из немецкого городка
через интернет, через вай-фай
Сквозь пустынные облака,
вдоль морщин старика
Как слезинка легка,
строка полетела в родимый край.
Человек шлёт привет,
Ничего в нем секретного нет,
Память шифра похожа
На свист сквозняка.
Отразится в реке, затаится в руке
Не прошедший границы ответ.
Из последних вестей всевозможных мастей
Вдруг проявятся точки, тире. И не зря.
Это голос немой, полусонный, чужой.
Словно лист прошлогоднего календаря.
И опять шлют привет, уходя в интернет,
Чья-то память, строка, ослепительно белый свет...
* * *
Вспоминаю обложки прочитанных книг –
Слышу эхо, которого нет.
Вижу их, словно лица ушедших родных,
Словно окон не гаснущий свет.
И, как будто страницы сквозь память летят,
И счастливые лица видны...
Это «время вперёд» или «время назад»?
Это ветер, листающий сны.
* * *
Неужто повторится
И всё начнется снова?
Одни и те же лица,
Всё то же – слово в слово.
Мгновения, как пули –
Семнадцать – восемнадцать...
Партайгеноссе Мюллер
Вновь просит нас остаться.
* * *
– Ты слышишь, как сердце стучит у меня?
– Нет, это – колёса по рельсам...
– Ты видишь – дрожу я в сиянии дня?
– Ты мёрзнешь. Теплее оденься...
– Ты видишь – слезинки текут по щекам?
– Нет, это дождинки – к удаче...
– Ты чувствуешь – я ухожу к облакам?
– Я вижу, я слышу... Я плачу.
ВРЕМЯ МЕНЯЕТ АДРЕС
* * *
Время уходит, цепляясь за крыши домов, за верхушки деревьев.
И отражается в окнах спешащих куда-то авто.
Время уходит, и я вместе с ним, посмотрите направо, налево...
Это любовь догорает, не ведая, впрочем, за что.
Это любовь освещает, прощает всё то, что, цепляясь, уходит,
Зная, не зная, что ждёт и не ждёт там, где выключен свет.
Время уходит, и здесь, далеко, и в невидимом Каменном Броде.
Время уходит, как будто не помнит, что времени нет...
* * *
Учу глаголы, не затем, чтоб жечь,
Хотя они и отправляли в печь
Мою родню (восстать бы ей из пепла).
Учу глаголы, чтобы больше знать,
Чтобы любить, страдать и не страдать,
Чтобы во мне моя родня воскресла.
Такой знакомый-незнакомый быт...
Меня от узнавания знобит.
Не плачу. Но чем дальше – тем не легче...
Чужих глаголов беззаботный вид.
Труба дымит. И там, и здесь дымит.
И дым не меркнет, а плывёт навстречу...
* * *
Это Швальбах, это Зульцбах, это Буцбах...
Не родные, не чужие с неких пор.
Это эхо нелюбви в победных трубах
Тенью падает на здешний разговор.
Это память, что пришла и не уходит,
И ведёт, ведёт неспешно свой рассказ.
О любви, конечно, будто о погоде.
Это Швальбах, слышишь, память?
Не Донбасс...
* * *
Эпоха непонимания,
Империя недоверия.
Не поздняя, и не ранняя –
Бесконечная империя,
Где хищники пляшут с жертвами,
То с левыми, а то – с правыми...
Где нужно быть только первыми
И правдами, и неправдами.
* * *
Время меняет адрес,
среда переходит в четверг.
Мир, май, июнь – потеряны календарём.
Визитки прошлых героев
под ветром – то вниз, то вверх.
Вниз, без виз, где время кричит: «Старьё берём!»
Кажется – всё внезапно,
но время смеется в ответ.
Память ищет на свалке своё барахло.
Время меняет адрес,
но нет его, нет его, нет...
И поле вчерашних снов быльём поросло.
* * *
В своих безбожных небесах
«Шестидесятники», устав от волейбола,
Поют Булата, слушают «Спидолу»,
Читают. Женя, Роберт и Андрей...
Но небеса – темней, темней, темней.
И мрак предательством пропах.
Внизу всё тот же неуют.
Чапаевцы, как тени в пыльных шлемах,
Плывут куда-то с капитаном Немо,
И с косами – не ангелы стоят,
И не понять – кто прав, кто виноват,
И что там у костра поют.
Ломают памятники в дым,
И те, кто в небесах, понять не могут,
Зачем, куда, в какую путь-дорогу
Собрались те, кто, перепутав след,
Осваивают тот и этот свет,
Где страшно мёртвым и живым.
* * *
А долгое время казалось,
Что всё ещё может вернуться,
И эта наивная жалость,
Как солнечный шарик на блюдце,
И вера в нелепое братство,
Которого нет и в помине...
Казалось, казалось, казалось,
Хоть жил и тогда в Украине.
* * *
О том же – другими словами.
Но кровь не меняет свой цвет.
Всё то же – теперь уже с нами,
Сквозь память растоптанных лет.
Растоптанных, взорванных, сбитых
На взлёте. И всё – как всегда...
И кровью стекает с гранита
Совсем не случайно звезда.
* * *
Без раскаянья видится издалека
То, что было (а помнишь, да, что ты...)?
Неизменной лишь кажется внешне река,
Что несёт тридесятые воды.
Неизменна прошедшего времени быль,
Где есть место для смеха и плача...
Даже если сдавать злую память в утиль,
Остаётся раскаянья сдача.
* * *
«Оглянуться не успела...»
И.Крылов
Оглянуться, всё-таки, успел –
Лето пело, осень подпевала.
Было дело, даже много дел.
В-общем, то ли много, то ли мало.
Но холодные глаза зимы
Остудили страсти ненароком.
Всё, казалось, выдано взаймы,
А пришла пора платить по срокам.
* * *
Кажется игрушечным кораблик,
Озеро – картиной акварельной.
Я учусь не наступать на грабли,
Только это – разговор отдельный.
Безмятежность нежного пейзажа
Кажется обманчиво-тревожной.
Я смотрю, я радуюсь, и даже
Верю: невозможное – возможно.
* * *
Всё случилось неожиданно –
У войны повадки резкие.
Направленье ею выдано
Нам в «края антисоветские».
Да и дома – те же пряники,
Что не куплено – то продано.
Все мы – странники-изгнанники
Из страны, что звали «Родина».
* * *
«Утопии остались в далёком прошлом...»
Из ток-шоу
Обновить, как блюдо на столе,
Небо, землю, воду, времена...
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.
Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на «ты»,
Чтобы пелось, елось и жилось,
Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.
* * *
Прыгнуть выше головы? Слышу, падаю, иду,
Пробираясь, как волхвы, сквозь грядущую беду.
На ветру, в туман и дождь – слышишь, как шуршит листва,
Я иду и ты идёшь сквозь забытые слова.
Невзначай и наугад... Помнишь, слышался нам смех.
День за днём подряд, подряд, помня и не помня всех...
Свет нисходит, но, увы, где-то тает по пути.
Прыгнуть выше головы? Также трудно, как идти.
* * *
Нешахматный ум не умеет предвидеть потери,
Беспечно шагает, идёт напролом, наугад.
И что остаётся – надеяться только и верить,
Что пешки пробьются и матом ответят на мат.
Нешахматный ум – дурачина он и простофиля,
Находки с потерями путает наверняка...
И он, и они, да и я, и мы все – жили-были,
Шагая по клеткам пространственного сквозняка.
* * *
Не повторится и не вернётся.
А память шепчет: «Всё было классно».
Хоть были пятна, но было солнце.
И всё напрасно? Нет не напрасно.
Листает память свои страницы.
Жизнь, как цитата из «Идиота».
Всё – не вернётся, не повторится.
А вдруг, хоть что-то. Хотя бы что-то...
* * *
Двойные стандарты. А, может, тройные...
И даже не прячется фига в карман.
Враньё – как экзема. Как жизнь – аллергия.
И кажется, тот, кто не пьян, всё же пьян.
А если не пьян, то считает нетрезвым
Тебя и меня, всех, кто слышит враньё...
По сердцу стеклянному будто железом
Ведут и ведут, и долдонят своё...
* * *
А я из ушедшей эпохи,
Где бродят забытые сны,
Где делятся крохи, как вдохи,
На эхо огромной страны.
Я помню и не забываю,
Откуда, зачем и куда.
Мечты о несбывшемся рае,
Сгорая, не гасит звезда.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.