Суровой Николай Юрьевич. Родился 31 мая 1946г в Ярославле. В 1970г закончил Рыбинский авиатехнологический институт. Специальность – инженер-механик по авиадвигателям. Работал на машиностроительных предприятиях Ярославской области.  В настоящее время – пенсионер. Проживает в г. Рыбинск. Стихи начал писать с 18 лет. Публиковался в заводских многотиражках и газетах Рыбинска, в альманахе «Новые песни России» изд. «Русская книга» Симферополь 2011г., в альманахе «Причалы»  Рыбинск 2012г. В 2010г отдельным изданием вышла поэма «Молога». Лауреат и дипломант областных поэтических конкурсов. Обладатель приза «Крылья» , неоднократный  лауреат и дипломант Международного Конкурса «Зов Нимфея»2010 – 2011г. Дипломант Конкурса «Литературный Олимп» 2012г. Член Крымской Ассоциации писателей.

Звон Хатыни

Триптих. Часть первая

Смотрите

Аккуратные серые плиты,
Словно косточки домино,
И калитки всегда открыты,
И дыханье затруднено.

Не дома – бетонные срубы –
Очертанья домов былых,
Обелиски – печные трубы
С именами вечно живых.

Над собою сделав усилие,
Спазм сердечный от всех тая,
С острой болью  читаю фамилии,
Будто есть среди них моя.

Из-под чёрной гранитной крыши
Не увидеть вспышек огня.
Он тогда всю деревню выжег,
А сегодня ожёг меня.

Хоть давно уж не видно дыма,
Не сотрётся Память в веках…
Это я погибшего сына 
 В обожжённых держу руках.

Часть вторая

Слушайте

Слякоть, снег и тишина…
Только звоном колокольным
Нарушается она.

Чтобы знали внуков внуки
О сгоревшем здесь дотла,
Встали трубы, словно руки,
А в руках колокола.

В отзвуках набата  крики
Матерей и пацанят.
В отзвуках набата  блики
Всё крушащего огня.

Улетают, множась, звуки
Вдаль за каменный плетень,
Разнося по свету муки
Пары сотен деревень.

Вечно помнить об утрате
Нам велит хатынский звон.
Бухенвальдскому набату
Словно брат созвучен он.

Здесь не памятник – святыня. 
И пускай пройдут года,
Тот, кто слышал звон Хатыни,
Не забудет никогда.

Слякоть, снег и тишина…
Только звоном колокольным
 Нарушается она.

Часть третья

Помните

Над символическим белым венцом
Память, стеная, кружит
Белою птицею с чёрным крылом
В зной и в дожди, и в стужу.

Память кричит нам: «Забыть нельзя
Хатынскую преисподнюю,
Чтобы её, по векам скользя,
Не повторить сегодня».

В маленьких сёлах, в больших городах
В треске житейских буден
Память о тех, кто ушёл навсегда,
Вы сохраните, люди.

И обожатель рассказов «с душком»,
И нелюбитель Истории
Помните тех, кто зимой босиком
Медленно шёл в крематорий.

Это воистину тяжкий груз – 
Помнить, что видел и слышал… 
Из каждой четвёрки один белорус
В топке войны не выжил.

Мир будет жить, покуда в нём
Место находит Память.
Белою птицей с чёрным крылом
 Кружит она над нами.

Пилотка

В пилотке мальчик босоногий
С худым заплечным узелком
Привал устроил на дороге,
Чтоб закусить сухим пайком.

 А. Твардовский.

В тени корявой, многорогой
Сосны, горевшей по весне,
Сидел мальчишка босоногий
В видавшем виды кожане.

Давно не стриженные кудри
Пилотка прикрывала чуть.
А взгляд был не по-детски мудрым,
Хоть и стремительным, как ртуть.

А рядышком на мшистой кочке 
Белел газеты уголок.
Картошка, хлеба два кусочка
И жёлтый плавленый сырок.

– Привет, хозяин, не позволишь
Присесть и мне, где ты сидишь?
– Земли не жалко, а тем более,
Коль сигареткой угостишь.

Тут я не стал читать морали,
Здоровье, мол, не бережёшь…
Мы закурили, помолчали,
Потом спросил я: «Где живёшь?»

В ответ он голосом бесстрастным
С глухими нотками тоски:
«Зимой ночую в теплотрассе,
А летом – здесь, вот, у реки.

Здесь хорошо…»
– А что ж не в школе?
Урок не хочется учить?
– А где взять тыщу и поболее,
Чтобы учебники купить?

– Ну, а семья, наверно, мама
Свои проплакала глаза. 
И для отца, конечно, драма.
Он тоже сына ждёт назад.

Слеза блеснула, как ледянка,
Воспоминаний тяжек гнёт:
«Батяню грохнули по пьянке,
И мамка с мужиками пьёт».

– На что ж живёшь, на что пируешь?
Коль не купить, так надо красть…
Глаза потупил: «Ну, ворую,
Чтоб с голодухи не пропасть».

Хоть отвечал он не в охотку,
Но я ещё спросил мальца:
«Скажи-ка, парень, а пилотка
Осталась в память от отца?»

Сверкнувши васильковым взглядом,
Пацан такой ответ мне дал:
В пилотке этой в сорок пятом
Берлин мой прадед с боем брал.

И в ней на праздничном параде
По Красной площади шагал…
Мне стало жутко: знал бы прадед,
 Что правнуку завоевал…

Славянка

   
 В Ташкенте зной, хоть осень золотая
Давно вошла в законные права…
А возле храма женщина седая;
Цветным платком прикрыта голова.

Лицо глубоко посекли морщины,
Брильянтом на щеке блестит слеза.
И довершают скорбную картину
Притухшие с голубизной глаза.
    
Она стоит с протянутой рукою,
Чужая в этом городе большом,
Хотя ещё девчонкой молодою
Здесь поселилась. Даже есть свой дом.
    

Когда Ташкент стихией был разрушен,
Со всех концов одной тогда страны
Сюда слетались молодые души,
Здесь обретая братьев и родных.

Следов разрухи уж давно нет более…
Дома стоят красивы, высоки.
Но кто же вдруг своей жестокой волей
Страну родную разодрал в куски?
    
Стоит славянка, погрузившись в думы
О том, как мир наш всё-таки жесток…
Узбеки свои радужные сумы
Суют в её иссохший кулачок.
    
Как на работу к храму спозаранку,
Едва из-за Чимгана брызнет свет…
Она теперь в Ташкенте – чужестранка,
Да и в Россию ей возврата нет.
    
В далёком поле васильково-синем
Погост отцовский. Сколько не была…
За что же ты покинута Россией?
 За что тебя Россия предала?

На Карловом мосту

Посередине Карлова моста,
Где интуристов целый день немало,
У самых ног распятого Христа
Девчоночка портреты рисовала.
Был уголька стремителен полёт;
Как из небытия вдруг появлялись,
Навечно на бумаге поселяясь,
Курносый нос или бровей разлёт.

Работала уверенной рукой,
Но не халтуря, с обнажённым нервом
С загадочной улыбкой колдовской,
Чуть - чуть стыдясь протянутого евро. 
И глядя на пшеничный шёлк волос,
Я сердцем понял, что девчушка наша
Анютка, Света или же Наташа,
Хранящая тепло родных берёз.

Забрал рисунок польский офицер.
Она ж, по мне скользнув весёлым взглядом,
Тихонечко сказала: «Битте, герр»,
Рукою показав на стульчик рядом.
Расходы кошельку не по нутру,
Стыдясь, пробормотал я еле внятно.
Я нарисую Вас совсем бесплатно,
За так. Я с наших денег не беру.

И снова уголь заплясал в руке.
Позировать пришлось совсем недолго.
Слеза сползла по девичьей щеке, 
Когда я ей сказал, что тоже с Волги.
На миг померкла Праги красота,
И, глядя на туристскую толкучку,
Внезапно я свою представил внучку
 Посередине пражского моста.

Город, которого нет

                                   Памяти затопленной Мологи

Серый бакен над серой водой
Огоньком замигает в ночи
Он как будто взывает: «Постой,
На минутку застынь, помолчи».
Отвлекись от обычных забот,
Брось в волну немудрёный букет.
Здесь под толщей неласковых вод
Спрятан город, которого нет.

Он умел и жалеть, и любить,
Он известные дал имена;
Мирной жизни весёлую нить
Оборвала морская волна.
Знать, заложено было в судьбе –
Он уже не увидит рассвет.
Почему же он манит к себе, 
Этот город, которого нет?

Почему же приходят во сне
Его улицы, берег, причал?
Почему же так хочется мне,
Чтоб из вод этот город восстал?
Люд его по России разлит.
Время сгладит трагедии след.
Только в сердце занозой болит
 Этот город, которого нет.

Зажгите свечи

                                             Нине

Зажгите свечи.
Женщине родной
Сегодня вновь в любви хочу признаться.
Хоть не по девятнадцать нам с тобой…
И вместе мы давно не девятнадцать.

Зажгите свечи.
Синеватый дым
Пускай струится, как фата невесты.
Враньё, что, если волос стал седым,
То и слова любви уж неуместны.

Зажгите свечи.
Юные года
Пускай на миг вернутся, на мгновенье…
Твоих морщинок не видать тогда.
И только от любви сердцебиение.

Зажгите свечи.
Посреди реки
Мы в лодке положили руку в руку.
И дети где-то очень далеки,
И гроздьями не вешаются внуки.

Зажгите свечи.
Юность как гроза.
Нагрянет, нашумит и…улетела.
Но солнышком блестят твои глаза,
Которые я целовал так неумело.

Гасите свечи.
Мы вернулись вновь
В истерзанное нуждами сегодня.
Пусть нас хранит взаимная любовь
 Надёжная, проверенная сводня.

На полянке

                        Внучке Оленьке

Меж берёзками – полянка,
Мох на солнце плавится.
На полянке той поганка
Красотою хвалится.

Вы красивее видали?
Тонкая, как трубочка.
У меня на стройной талии
С бахромою юбочка.

Тут не надо долгих споров,
Всем я выделяюся.
А ещё за мухомора 
Замуж собираюся.

Заживём мы с ним на славу,
Росами умытые.
Не найдут на нас управу –
Оба ядовитые.

Вечерком по той полянке
Два зайчишки бегали.
И теперь там нет поганки,
Будто бы и не было.

Снова солнце греет жарко
Все места открытые.
А поганку нам не жалко.
 Она же ядовитая. 

Сонет

Нине

Грустила бурая трава
Ещё вчера под слёзы осени…
Куда-то прятались слова.
А нынче, глянь-ка, небо с просинью,
И снег так радостно скрипит,
И сладок запах у мороза…
Пропала грусть, пропали слёзы…
А речка словно бы кипит.
Я снег волос твоих люблю
Ещё сильней, чем юный локон.
Блестит он в блёклом свете окон,
А я те отблески ловлю.
Когда и вправду ты влюблён, 
 Свет серебра, как дорог он…

Криница

Край поля. Чистая криница.
Бормочут что-то тополя,
Зовут, как будто, приклониться,
Испить живого хрусталя,
 
 Водицы не водопроводной –

Аж зубы ломит, ледяной. 
Глоточек, и вздохнёт свободно
Усталый житель городской.

И сразу чувствуешь приволье
И речки плеск, и запах трав,
И падаешь в ржаное поле,
С десяток колосков примяв.

А сверху жаворонка трели,
Чуть в стороне ворчливый лес.
И вмиг глаза поголубели,
Вобрав в себя всю синь небес.

В небытие ушла усталость,
И от землицы соки взяв,
Всё тело силой напиталось…
Когда от города устав,

Я возвращаюсь к той кринице,
Затерянной среди полей,
К Земле мне хочется склониться,
 Как будто к матери своей.

Осенние цветы

Осенние цветы – они всегда с грустинкой,
В них солнце не горит,
                                и буйства красок нет.
Но нежен аромат, 
                      чуть терпкий и с горчинкой,
Как будто он хранит тепло ушедших лет.
  
 Осенние цветы. Для нас они дороже.
 В них мудрость бытия,
                                  в них ласка и покой.

Как будто бы на них
                          взволнованный художник
Чуть капнул серебра уверенной рукой.

И люди – те ж цветы. 
                               Когда наступит осень,
Накинут серебро на мягкий шёлк волос…
И только блеск в глазах –  
                         луч солнца в кроне сосен,
И ласка, и покой, и дымка давних грёз.

Пусть мягкий шёлк волос 
                              подольше серебрится.
Нам не предугадать, какой отпущен срок…
Ты подожди, зима.
                     Ещё  пусть осень длится.
 Пусть небо сохранит серебряный цветок.

Рио - Рита

              Памяти мамы

    "Рио-Рита".
Мамина пластинка.
Зазвучала, и в глазах встаёт:
Худенькая, словно бы тростинка,
Мама вытанцовывает фокстрот.
На столе нестройным полукругом
Рюмки, не допитые до дна…
Пять девчонок, мама и подруги.
Лишь недавно кончилась война.
Много впереди у тех девчонок:
Должности,
                 признание,
                                  почёт,

Семьи…
А пока один ребёнок
С ними про рябинушку поёт.
Отработав,
                 в тесной коммуналке
Скоротать собрались вечерок.
Повод? Вон обновка у Наталки:
Тоненький, красивый свитерок.
И блестят глазёнки, эко диво.
Все надели. Каждой он к лицу.
Эх, ещё б причёску покрасивей,
Туфельки бы…
И бегом к венцу.
Все бы разом…
В тесной комнатушке
Сразу вдруг молчание настаёт.
В тишине тягучей пять подружек
Вспомнили о тех, кто не придёт.
О тех,
         кто дымкой времени сокрытый,
Ворогу спины не показал,
О тех,
         кто с ними слушал "Рио-Риту",
О тех,
          кому прощальный грянул залп…
Вспомнили,
                 слезу с ресниц смахнули,
Встали,
            рюмку выпили до дна…
Ближе к стенам отлетели стулья,
И ушла из комнаты война.
Снова загремела "Рио-Рита",
Снова косы бросились вразлёт…
Хоть в душе ничто не позабыто,
Молодость -
                  она своё берёт.

                   *        *        *        
    Не люблю я модные новинки.
Старый бережно беру конверт.
"Рио-Рита". Мамина пластинка.
Всё как прежде.
Только 
          мамы 
                     нет.

Предзимье

Тополя стоят, как минареты,
И на каждом грач как муэдзин
Нам кричит, что завершилось лето.
Серый войлок спрятал неба синь,

Облетели у домов садочки,
В погреба попрятан урожай…
Только озимь изумрудной строчкой
Оживляет серость пейзажа.

Сжаты золотые тонны хлеба,
И давно увезены с полей…
А в бездонном опустевшем небе
Потерялись стаи журавлей.

Скоро прилетят другие птицы,
Под стеклом укроется лиман.
Мягким белым пухом на станицы
 Медленно опустится зима.

Грозовая ночь

Ночь надвигалась чёрной ватой,
Уродуя витраж реки.
Шептались листья над палаткой;
Снежинки лета – мотыльки
Кружились, в танце замирая.
Кукушка замолчала вдруг.
Исчезли контуры сарая,
Исчез и лунный полукруг.

Внезапно под рукой искусной
Вдруг барабан загрохотал:
Это в своей небесной кузне
Илья-пророк мечи ковал.
А двое великанов чёрных
Мечами сшиблись, Боже мой…
И стрелы молний золочёных
Рассыпались во тьме ночной.

Всю ночь стихия бушевала,
Рыча, как раненый гепард,
Но перед зорькою устала,
И стих небесный водопад.
Слегка ночной испуган жутью,
Костёр я утром раздувал.
А чёрный бархат на лоскутья
Неугомонный ветер рвал.

Немножко зябко.  Дух смолистый.
От первых солнечных лучей
На чистом небе гасли искры 
Тех золотых ночных мечей.
И, полон сладостной гармонии,
Встречал я зарождение дня.
Вдруг колокольчик затрезвонил:
 То звали окуни меня.

Когда на лодочке гребной

Когда на лодочке гребной
Выходишь в океан,
В пути твоём встают стеной
И штормы и туман.
И надо плыть чрез «не могу»
До кости мясо снять,
Чтоб той, что ждёт на берегу,
 Не довелось страдать.