Михаил АЙЗЕНБЕРГ
ПОГРЕБ
Вниз по лестнице шагнуть
и с жарой расстаться разом.
Погреб взрослому по грудь,
мне по маковку с запасом.
Наверху тяжелый зной,
здесь так холодно и сыро.
Я остался под землей,
вдруг потерянный для мира.
И деревья надо мной –
прямоствольны, недвижимы –
сквозь труху и перегной
земляные тянут жилы.
Звуки в полном столбняке
и очнуться не готовы.
Здесь со мной накоротке
тихий обморок грунтовый.
Земляная тишина.
Неглубокая закладка.
Сырость нежно-холодна.
Горе луковое сладко.
УЧАСТОК
Мимо растений летних кто-то идет – открой
забранный за штакетник угол земли сырой.
Кто-то гремит бидоном. Плещется керосин
в кухонке рядом с домом. Запах неотразим.
Лист бузины прилипнет. Мыльной полно воды.
Жду, что меня окликнет голос из темноты.
Бережно и халатно время прошло – и ладно.
Метками имена.
Наша земля квадратна, слабо заселена.
Землю заговорю. Каждую ночь смотрю
через забор дощатый.
Я, ее сын внучатый.
* * *
Так ночь зарницами бледна,
и молния близка,
что тьма кромешная видна
до каждого листка.
Несется свет из черных рам,
а гром не говорит.
Мгновенный вывешен экран,
он фосфором горит.
Горит, но запись не ясна,
и скоропись быстра.
Мысль понимает, что она
не молнии сестра.
Той быстроте преграды нет.
И прямо, без преград
в ослепший мозг заходит свет,
что зрению не брат.
* * *
Но засыпая среди мотыльков,
переворачиваясь во тьме,
к сердцу прижатый с обоих боков,
силой удерживаешь в уме
вспышку, зарницу, бегущую прочь.
И, отогнав темноту,
мысль превращается в белую ночь –
первую в этом году.
* * *
Славный сезонный строитель –
таджик, белорус,
прежний хозяин, теперь арендатор союза,
сделай мне дом из соснового крепкого бруса.
На недоступную гору, высокую крону
дом подними, но чтоб выдержал строганный брус
ветер и снег,
и пожизненную оборону.
* * *
Узловая за разводами дождя
необъявленная станция к утру
закачается, плечами поводя.
Вот плечистая – на каждом по ведру.
Собираются за водным рубежом
и накатят, нарисуются из мглы
не оточенным простым карандашом,
мягким ластиком смягченные углы.
И сознанье заплывает в рукава.
Заплывает как намокшая трава,
засыпающая серая плотва.
КУДАМА
Земля-чернобурка зарылась в снегу.
На ветках шары, на дорогах сугробы.
И кто-то из леса, из самой чащобы
крадется за нами, а сам ни гу-гу.
Все ближе подходит цепочкой следов,
в безветрии веток движеньями быстрыми.
Над ним обесточенных сеть проводов
и липкого снега бесшумные выстрелы.
* * *
Длинные, длинные берега
Сосен их розова седина
Озеро с трещиной посредине
Дымные солнечные столбы
Если б все помнили, да кабы
так бы не наследили
* * *
Мирных жители краев
пересчитывают вслух
летом черных муравьев,
а зимою белых мух.
Синеват еще Париж?
Сероват еще Брюссель?
Мировая карусель
завертелась, говоришь?
Так и выгонит циклон
к незначительным друзьям –
к белым мухам на поклон
или к черным муравьям.
* * *
Не пора ли? Не пора.
Я о тех, чья жизнь глухая
и недолгая – мокра.
Тянется, не просыхая,
между слизнями, червями.
Общество живущих в яме
по земле, между корнями
пробирается, скользя.
Это низший, нищий орден.
Но вступить в него нельзя,
потому что все испортим.
* * *
Заросшее травою озерцо
следит за комариной пляской.
День марлевой ложится на лицо,
а вечер влажною повязкой.
Перебеляя воздух, дождик-вязь
чуть сеется из вечного запаса.
И целый день, почти не шевелясь,
стоит его рассеянная масса.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.