Владимир Губанов 
Плач по Украине 
(Письмо галичанскому поэту) 

Пишу тому, кто трепетом объятый 
певучих слов нащупывает нить, 
кому Всевышним чтимые Карпаты 
дано в строку жемчужную излить. 

Скажи, зачем, далёкий галичанин, 
чей лоб высок, кто сеятель добра, 
твоим устам ниспослано молчанье, 
когда грядёт раздумия пора? 

... Тревожный век. Недобрая година. 
Разгульный дух днепровских кутежей. 
Остаповская дремлет Украина, 
андриевская – горячит коней. 

Опять в чести заморские жупаны, 
их тайный блеск – не жди от них любви. 
Нас разлучают дымные Майданы, 
где каждый крик замешан на крови. 

Куда теперь, упрямый галичанин, 
лежит твой путь, где крайняя черта? 
К какой ещё невыразимой дали 
зовёт твоя туманная звезда? 

Тебе, что тот, что этот – всё едино, 
пусть дальний берег, лишь бы не в плену… 
Остаповская стонет Украина, 
андриевская – празднует войну. 

… Они идут, влекомые трясиной 
чужих столиц, мятущихся огней… 
Страшней всего: ты с ними – и не с ними, 
ты по судьбе, как прежде, в стороне. 

Горят Майданы… У последней кромки 
великий флаг полощется в пыли… 
Нас не простят упрямые потомки, 
за то, что мы страну не сберегли. 

<!--[if !supportLineBreakNewLine]-->
<!--[endif]-->

Пуля 

Если пулю не слышишь, 
значит, пуля твоя. 
Эту истину пишет 
роковая стезя 
и диктует законы – 
спорить с ними не смей, 
а иначе – притоны 
и снега лагерей. 

Там такая закалка 
за полярной чертой! 
Там торосы вповалку. 
Там надежный конвой. 
Увядает молитва, 
дней осталось впритык… 
Приговор, словно бритва, 
полосует кадык. 

Угловая клетушка, 
потайной коридор. 
Наша жизнь – не игрушка. 
Вот залязгал затвор… 
Что, приятель, не дышишь? 
Говорил ты не зря: 
если пулю не слышишь, 
значит, пуля твоя… 



В приморском ресторане 

Непарадны и грустны торопливые седины, 
и былая тяготит неустроенность души... 
Но кто прожил этот век без расчёта середины, 
тот оправдан и прощён, пусть по крупному грешил. 

Я уверовал в мечту, настоял её на горе, 
я увидел, как чиста неизведанная даль. 
Что нашёл – не потерял на размашистом просторе, 
что любил – не разлюбил, и минувшего не жаль. 

Как и прежде, век спустя чёрный флаг не маскирую 
и фортуну не кляну – с ней разлада, к счастью, нет, 
но в приморском кабаке я уже не озорую, 
пусть карманы до краёв золотых полны монет. 

Я себе не изменю, старых строк не переправлю, 
слёз былого со щеки отрешённо не смахну, 
ненадёжный этот путь суетой не озаглавлю, 
в череде грядущих дней их кривую не спрямлю. 



И этот, и другой 

Умеривший свой шаг к удаче непричастен. 
Уверовавший в бег незрим и одинок. 
И этот, и другой своё имеет счастье 
и, будоража мир, ступает за порог. 

И кто из этих двух в людском водовороте 
во всех его грехах и бедах виноват? 
И этот, и другой, всяк по своей природе 
ошибками томим и праведностью свят. 

И, кажется, вот-вот настанут перемены 
и мы легко поймём, кто тлел, а кто горел. 
И этот, и другой сойдут с покатой сцены – 
воздастся лишь тому, кто в беге преуспел. 

Скажите, что теперь разборчивый потомок 
решится обрести на роковой версте? 
Умеривший свой шаг – в величье дел негромок, 
уверовавший в бег – сгорает на костре… 



Золотые карусели 

Отгорит тоска лежалая 
и прочертит ночь искра… 
Пела мне девчонка шалая 
у потухшего костра. 

На душе моей сумятица… 
Думал, отзвенит капель 
и сама собой раскатится 
золотая карусель. 

Позови меня туда, 
где кибитка кочевая, 
где полночная звезда 
и не тронута вода 
ключевая. 

Где беспечные кружат 
золотые карусели, 
где, влюбляясь невпопад, 
мы весенних серенад 
не допели. 

Кто сказал, что всё устроится 
и печаль сойдёт на нет? 
Минул год, но всё не скроется 
той кибитки силуэт. 

Всё ясней и всё забористей 
скрип колес в тиши ночной. 
Всё слышней напевы горести 
незабытой песни той. 

Позови меня туда, 
где кибитка кочевая, 
где полночная звезда 
и не тронута вода 
ключевая. 

Где беспечные кружат 
золотые карусели, 
где, влюбляясь невпопад, 
мы весенних серенад 
не допели. 





Балаклавская песенка 

Вкуси балаклавского бриза глоток – 
и вена тугая ударит в висок 
строкой колдовского размера, 
раскатистым слогом Гомера. 

Надежды не будет – зови не зови. 
Мы долгие годы не вторим любви. 
Погасли огни золотые, 
и наши причалы пустые… 

Но пробует песенку юный поэт – 
в ней чистое слово и светлый завет, 
и взоры рыбачек лукавы, 
и вторит любви Балаклава. 

Мне снится Тавриды полуденный зной: 
листает гекзаметры синий прибой, 
и яхта к причалу прильнула – 
она меня в сердце кольнула... 



Фиолентовская элегия 

Под профилем серебряной луны 
неспешные текут воспоминания – 
лета, где я не знал ещё заранее 
ни будущей печали, ни вины, 
где времени ещё замедлен ход 
и тянутся легко друг к другу руки, 
не замечая вестников разлуки, 
грядущего не зная наперёд. 

Под профилем серебряной луны, 
наивные, в любви неумолимы, 
в наитие лишь веровать могли мы. 
Безумием крови увлечены, 
спешили на беспечные пиры... 
Не ведая о краткости момента, 
благословенный берег Фиолента 
такие нам предоставлял дары! 

Под профилем серебряной луны – 
неловкие полночные купания, 
и юных дев счастливые лобзания, 
и звёзды в их глазах отражены... 
Я в эти годы окунаюсь вновь, 
иные звёзды сколько ни слепили, 
но свет того, как чисто мы любили, 
поверьте мне, но он и есть любовь. 

Друзья мои! Мы будем спасены, 
покуда не поблёкли, не сгорели 
ночного Фиолента акварели – 
мы ими и поныне пленены. 
Нас камни эти древние согрели, 
и пролетели ветреные дни, 
и счастьем были не обделены 
под профилем серебряной луны. 



Школьный романс 

Когда моё судно коснётся причала, 
оставив далёкий маршрут за кормой, 
мы вспомним, дружище, былые начала, 
что нас повязали щенячьей порой. 

Найдётся ль безумец порвать эти узы, 
умерить счастливых объятий тепло, 
пока мы с тобою в надёжном союзе 
и время забвения не подошло? 

Пощады не знает безумное время, 
на наших висках уже властвует снег. 
Давай постоим на знакомых ступенях 
и тронем ладонью наш первый ковчег. 

Потёртый причал нашей дружбой отмечен, 
на чистую гавань не сыщешь цены... 
Она нам житейские раны залечит 
и перелистает забытые сны. 



Севастопольский романс 

Какая музыка звучит, и мы не вправе 
забыть мотивы севастопольских окраин, 
где так легко играет, праведен и чист, 
свои рапсодии задумчивый флейтист. 

Нам только кажется, что незаметны вроде 
протуберанцы этих простеньких мелодий. 
Но отчего же, обратив суеты в прах, 
они беспечный наш удерживают шаг? 

Не оттого ли, что, печалями отмечен, 
любой проулок дарит призрачные встречи, 
где все любови наши прошлые, мой друг, 
как эта музыка, услышанная вдруг? 

Ах, эта боль на тихих улочках горбатых, 
где наши дни летели, юны и крылаты, 
где так легко играет, праведен и чист, 
свои рапсодии задумчивый флейтист... 



Эскимо 

Кладёт акация на плечи 
ладони колкие свои, 
лишь севастопольские встречи 
в воспоминанье призови. 

Кривая улочка пылится. 
Дрожит над Корабелкой зной. 
Двадцатилетнего счастливца 
на звонкой вижу мостовой. 

Идёт неспешными шагами, 
форся подковками штиблет, 
а в проходном дворе, как в раме, 
его богини силуэт. 

Молю мгновение продлиться: 
она, как видно, сгоряча, 
ещё не вспугнутая птица, 
его касается плеча... 

Какой исполненная грации 
она с ним выйдет из кино! 
Смешно облизывая пальцы, 
дурачась, делит эскимо. 

Не исчезай, ещё немножко 
продлись, видение, пока 
её порвётся босоножка 
у папиросного ларька… 

... Кладёт акация на плечи 
ладони колкие свои, 
лишь севастопольские встречи 
в воспоминанье призови. 

Средь перекрашенных скамеек 
не крутят старое кино, 
и за одиннадцать копеек 
купи попробуй эскимо. 



Балаклавская элегия 

Загадать, господа, невозможно, 
что сулит этот век ненадёжный 
и куда занесёт нас фортуна обманчивая. 
Но подарит земное спасение 
балаклавского рая мгновение, 
у дощатых причалов фелюги покачивая. 

Зло, как прежде, в чести и лютует, 
а добро всё гнетут и шельмуют, 
и тревогой томит нас эпоха неистовая. 
Невесёлые эти страницы 
не найти в заповедной провинции, 
закоулки её не спеша перелистывая. 

Звёзды падают, в бухту слетая. 
Я альбом Балаклавы листаю. 
Мне ночная волна принесёт ветку пальмовую… 
Эту книгу держу в изголовье, 
Балаклаву рифмую с любовью 
и надежду на гриновский парус вымаливаю. 

<!--[if !supportLineBreakNewLine]-->
<!--[endif]-->