Александр Коротко

 Нет начала везде и нигде

***
Нет начала везде и нигде.
Остается от женщин бальзаковский возраст.
Ночь внутри. Ночь ночует на черной воде.
Это будни рассудка, вселенская проза.
Нет, Исаакий, не ветры качают Фуко,
предрассветная даль, словно айсберг холодного утра,
выплывает по тем же законам из мрака души и уже далеко,
и с тревогою смотрит на все книга вечной любви Камасутра.


***
Может быть, это все никому и не надо.
Может быть, лучше зной, чем чужая прохлада.
И зачем я кричу неизвестно кому «подожди!»,
и зачем обреченная осень тревожит листву
и дожди, словно в рабство, уводят из лета
в нашу жизнь?
Это осени грустной живая примета.
Нелюдимый закат кровоточит изнанкой рассудка.
Осень – храм расставания. Страшно и жутко.
Не прощайте себе понимание черного цвета.
Это звезды горят. Это то, что осталось от лета.


***
Облака. Кто вас звал? Почему из далеких непрошеных
мест вы явились тревожить высокое небо?
Ведь и так грустью прожитых дней и бессонных ночей
наша жизнь за людские грехи запорошена.
Возвращайтесь назад в недосказанный рай, где не хлебом
единым, а вечною памятью тихих, забытых мелодий,
словно розами дом, напоен родниковый восторженный слух,
где звенит золотою монетою солнечный луч и уводит, уводит
в зазеркалье плывущих куда-то снегов, будто пух лебединый.
В этот час, не замеченный всеми, в мажорном саду
появляются двое и в счастливом цветущем бреду
прикасаются к яблоку.


***
Рукоплесканье мертвых рук,
адажио бескрылых мотыльков.
Из мест, в которых ты сейчас, услуг
не оказать. Прости. Так далеко
мы друг от друга не были давно.
Гримасы дня. Болезненный испуг
немых воспоминаний заодно
тревожит тишину чужих разлук.
Фойе в поношенном пальто плечом
касается финала, и силуэт
твоих неброских фраз так, ни о чем,
беседует с друзьями, но это
лишь прелюдия к той комнате пустой,
куда без слов заталкивает ночь.
Я медлю. Каждый шаг по мостовой
ведет к тебе, и некому помочь.


***
Что споры – капризы увядающей весны.
Подобострастным ивам у реки куда сложней.
А сны? На расстоянии моей руки они покоятся,
и нет ничьей вины,
что рано или поздно, в один из обреченных дней,
где век уже не разомкнуть, по безымянному пути,
щадящему покой, вас, подлежащих, за мной,
сказуемо ведущим, уведут
за облака, за шепот птичьих стай, откуда не уйти,
в тот сад безудержно цветущий
не по весне,
а так.


***
Суматохи, тепла и обид, всякого прочего хлама,
ты уж прости, накопилось немало, и если сойтись
суждено нам на старости лет, то это не драма,
а деноминация личных побед и потерь. Ты оглянись
на прожитой жизни пейзаж – пустота. «Разве бывает?» –
ты спросишь. Бывает, пустыня ведь тоже была молода.
«А опыт?» – ты скажешь. Что опыт – отравленной печени желчь. Роковая
ошибка не в том, что уже позади, а полгода последние, помнишь, полгода?
Ах да, я забыл, мы не знали друг друга. Так вот, я безудержно пил.
Не пугайся, со мною такое бывало. Но я выходил, что-то было внутри,
оно тлело и не угасало. Как ты сказала? – энергия жизни, и … а, кто-то хранил,
ты считаешь, вполне может быть, но я не об этом. Смотри,
этот желтый трамвай, что зубами вцепился в свою колею
мертвой хваткой, бежит, если б кто-то сказал мне – зачем. Не пугайся,
тупик – это тоже начало. Не смотри так, хочешь, дружок, вина немного налью?
Проходи. Будь как дома, не стой на пороге и не удивляйся,
пройдет. Куда ты? Как жаль. Все так хорошо начиналось.


ОТЕЧЕСТВО

Глупые, несмелые уроки, непричесанный рояль.
Варево сияющего смога, близорукая печаль.
Подворотня как ломбард на свалке. Сбереги и сохрани.
Мертвого рука в руке гадалки. Рой пчелиный сумасшедших книг.
Перекресток перепачкан кровью. Одноглазый ворон
время сторожит.
Тихая суббота плачет и смеется, и картавит эхо,
и стекло дрожит.


***
Город у нищих ворует тоску.
Сладким вареньем намазаны крыши.
Птицы забудут. В трауре небо. Скорей пролетайте.
Слово «прощай» на перроне продрогло.
Дом догорает огарком свечи. Молью
изъеден рассвет. Сны как тюремная клетка.
В нашей с тобой нелюдимой судьбе
вычеркнуть можно одно лишь «начало».
На подоконнике осени грусть расцветает –
такая примета. Все образумится.
Слышишь шаги? Идет звездочет. Значит,
и звезды появятся вскоре.


***
Соборная зима
и снегопада потрясенье.
Не могут не свести с ума
остатки роскоши осенней.
Осколки времени. Цвета
совсем уже иного толку.
Непосвященные ветра
срывают с города ермолку.
Я не живу уже давно,
остались символы и звуки.
Последний вечер за окном
ко мне протягивает руки.


***
Город рыжих невест.
Местечковый обидчивый ветер
за один лишь присест
выпивает всю воду из луж, а из сплетен
плетет паутину обид и вождей,
что носили под сердцем старушки,
выметает из душ и склоняет их без падежей,
заедая отрыжку времен сельдереем, но чаще петрушкой.
Приседая сто раз на вечерней заре,
горизонт облысевшие мысли тревожит.
Выходи посмотреть, только в этой дыре,
нигде больше, не встретишь столь постылые, милые рожи,
что хоть вой, хоть кричи,
не украсишь ты этим смешную обитель.
Это крест, и нести нам его в иудейской ночи
к тем местам, где мы счастливы были, как первый проситель.


***
Извилины чужого городка так незатейливы, что местность,
под покровительством которой и происходит эта жизнь, скрывает
все безволие рассудка горожан обычаями, и потому уместно
принять за данность размеренность всех форм существования, давая
им понять отсутствие времен их пребыванием в той части
настоящего, где символ ожидания свой проворонил сыр.
И за черту оседлости их гонит не познание, а страсти
чужих эпох, навеянные стариной кварталов, и мир
потусторонний лишь раз в году на привязи у лета выгуливает
сытые стада туристов на пастбищах, зализанных от любопытных
взглядов городов. И невозможно объяснить, кто этот улей
разворошил. Им кажется, что если б не они, то было б все забыто.


***
Провинция у моря одышкою страдает.
И радости весны – лишь мелкий корм для побережья,
которым не накормишь курортников пернатых стаи.
Им лето подавай. И если что их глаз и нежит,
то это горизонта захолустный вид. Он служит декорацией
на фоне дома. Но это так однообразно, что все сливается
в одно бесцветное родимое пятно воспоминаний, и на лице,
уставшем от забот, его не видно. И время им улыбается
разлукой, умноженной на расстояние. И этот круг
нельзя не разорвать. Ведь видит Бог,
что остается от человека.


***
Пока тишина заката ласкает слух,
сиротливое небо рисует грусть.
Так на землю приходят сумерки.
От слов остаются только символы
в виде мелкой ряби на пруду,
но и это проходит.
Еще немного – и легкокрылые ангелы
спустятся на землю и, словно улитки
в ракушках, спрячутся в росе.
На крыльях они принесут нам весточку
от небожителей. И до восхода солнца
мы будем согреты воспоминаниями о…


***
На второй день после шторма обессилевшие
волны, словно караван верблюдов в пустыне,
покачиваясь в такт затихающему ветру,
несут на берег равнодушное признание горизонта.
Любопытные чайки и босоногие дети стоят
на паперти одинокого пляжа и выпрашивают
подаяние у моря. К вечеру лунный свет,
разглаживая морщины на лице засыпающего
зверя, протаптывает себе узкую
тропинку, ведущую за горизонт.


***
Извлекая корень квадратный
из стаи перелетных птиц, воображение находит тебя
в полупустом кафе захолустного городка Европы.
В твоих зрачках отражается смирение и покой
умирающей осени. Нет, ты не прикрыл веки.
Это сумерки. В этот час память, словно Золушка,
собирает по крупицам воспоминания.
Напротив сидит пожилой француз и постукивает
сиротливыми пальцами по столу. «Барокко».
Так возникает выпуклое непонимание
происходящего.


***
Пора. Это время, его вертикальная часть,
уставшая стоять спиной к происходящему
с пригоршней ветра в руке, и в час,
когда звезды оставляют свои инициалы, ему
милостью Божьей возвращается память.
И понять невозможно, зачем этот путь
брошен под ноги, словно нет иного начала, и пламя
заката невозможно уже потушить, и сумерек ртуть
по-плебейски, с озлобленной, дикой усмешкой,
заглядывая в глаза, и дразнит, и манит, и это есть суть
невозвратных потерь, обращенных во внутрь бытия.


***
Как из гнезда, из времени я выпал. Отбросами воспоминаний
стал питаться. Кто были рядом, тоже потерялись.
Затем нашли тропинку в никуда. Когда нас нет, жизнь кажется
безумно длинной. У монотонности свой метроном. И
мост прогнил, что вел из ночи в утро, а вброд нам темноту не
перейти. Мы невидимки. По голосу друг друга узнаем. Нас
не смущает вечность пустоты.