Татьяна Дейнегина
 
ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ
 
Вчерашний день не зачеркнуть,
Не повторить и не исправить:
Я подвела под ним черту,
Он - исключение из правил.
Я нелюбимой в нем была,
Но чтоб в глазах не встретить жалость,
Еще летела и плыла,
И улыбаться продолжала.
И, как заученный мотив.
Еще хранили руки нежность,
Пока покорно и прилежно
Свершался шаг до немоты.
Вчерашний день - иллюзий нимб,
Он целовал мои ладони.
Но в отчужденности бездонной
Я навсегда прощалась с ним.
Вчерашний день в немой оправе
Невысказанных мною фраз
Был исключением из правил -
И в первый, и в последний раз.
 
НА БАЛУ
Мазурка достигала сводов зала
И, осыпая звуками паркет,
В распахнутые окна ускользала
И замолкала где-то вдалеке.
Кокетливо играли веера —
В минуты ожидания кадрили
Две барышни негромко говорили
О кавалерах.
— Право выбирать
Дано мужчинам... Но нельзя ли разве,—
Твердят, полусмущенно, их уста,—
О Белостоцком, Петербургском князе,
На бал прибывшем нынче, помечтать?!.
Ах, он опять беседой светской занят,
Предупредителен, изысканно учтив...
Ну, разве можно здесь у нас, в Казани,
Хоть одного подобного найти?!
Не те манеры. Вон стоит, к примеру,
(Был мне представлен нынче) Лев Толстой —
Его находят скучным кавалером,
Он неуклюж...
— Ах, душечка, постой,
К тому же, он застенчив и рассеян,
Где остроумие и где веселый нрав?
Как будто спит средь общего веселья,
Танцует неохотно этот граф.
— А тот, взгляни-ка...
Но вступали скрипки,
И волнами вскипали кружева.
И, как признанья, робкие улыбки,
Что барышням хотелось танцевать,
Что до утра они кружить готовы,
Пока луч солнца небо не прорвет,
Не зная, что Наташею Ростовой
Одну из них писатель назовет.
 
* * *
Спаси от серости, Судьба,
От половинчатости мыслей,
Не позволяй улыбкой кислой
Знаменовать открытость лба.
 
И там, где сладко крикунам,
Усталый голос мой не к месту:
За пустословие в отместку
Бог немоту дарует нам.
 
Так дай же силы промолчать
Там, где нелепо, в полный голос,
Там, где слова безлико голы,
Какую ни поставь печать...
 
Но там, где право тишине
Дать не имею, не умею,
Пусть даже горло онемеет –
Дай быть услышанною мне.

Ирина Гирлянова

 

***

Не хочется в тёплую шкурку влезать.

Хожу до последнего в летнем прикиде.

Вот, осень настала. Пора замерзать.

А кажется – кто-то нас хочет обидеть.

Вот, скоро зима застеклит зеркала,

забелит, завеет уснувшие дали…

Казалось бы, я никого не ждала,

а жалко, что осень ушла с холодами.

И яблоки жаль, и густой листопад,

и будку собачью под брошенным небом…

Зима… Но наступит весна, говорят.

Скорей бы… Как долго… И год – будто не был.

Не хочется верить, что не навсегда

в моей круговерти и ветер, и травы…

Уходит весна… Но и вы, как всегда,

как я, - не правы, и как вечность – не правы.

 

***

Я поверю в какого угодно бога,

заучу хитрых мантр основные звуки,

лишь бы легче была у тебя дорога

от разлуки одной до другой разлуки.

Я любое найду для тебя лекарство,

разыщу средь чащоб колдовские травы,

лишь бы ты поскорей одолел мытарства,

хоть дороги тебе, дорогой, по нраву.

Я останусь здесь, никуда не денусь,

целый день проторчу в коридоре снова,

лишь бы ты не бросался в сердцах на стену

от дурного глаза, слова худого.

Буду другом, порукой, подобьем жалким,

буду тайной мыслью иль словом колким…

Только б ты был мужчиною, ёлки-палки!

И всегда оставался им, палки-ёлки!

 

***

На обочине чувств чужих,

по прибою из листопада,

прохожу возле лужи лжи,

погружаюсь, куда не надо.

Телевизор, как суррогат,

ворох собственных чувств заменит.

Жизнь прощёлкаю наугад,

задыхаясь от нетерпенья.

И опять загружаю дни

винегретом или компотом…

Так и кажется: догони –

и дойдёт основное что-то.

но иллюзии этой грош,

как и все остальные «глюки»…

На обочине не найдёшь

ничего, кроме бледной скуки.

 

***

Я выплесну всё на бумагу.

И, если вам что-то мешает,

без жалости или напряга, -

не слушайте! Но - разрешайте.

Заткните и уши, и души,

и все мало - мальские щели…

Умейте, услышав, не слушать!

(Хоть это дано с колыбели.)

Я – выплеснусь! Стоном до крика,

иль тону хорошему впору;

впишусь экзотически диким

прутом в свой плетень у забора.

Троюро-двоюродны братья,

и сёстры – бесспорно породны.

Отрадны, парадны объятья

в свободном паденье с народом.

Мы пар выпускаем наружу,

чтоб, боже, чего не взорвалось!

Бумагою вытереть – душу,

чтоб вытереть что-то. Хоть малость.

 

Вячеслав Гусаков 

***

Уходит в интернет литература.
Страницы были, стали килобайты.
Web-время, web-сознанье, web-культура…
Тебя нет вовсе, если нет на сайте.
Три «дабл-вэ» - забор, отгородивший
Нас от чего-то, что вернуть не в силах,
Что было проще, медленнее, тише,
Что лишь в воспоминаньях не остыло.
А где-то всем провайдерам провайдер
Открыл портал «три дабл-вэ точка вечность».
Апостолом с админскими правами
Там каждый отщепенец будет встречен.
И я, устав от вас, уйду когда-то
Туда, куда никто не ходит в гости.
И спросит там вселенский модератор:
«Ты заплатил судьбой за вечный хостинг?»

 

Парадокс

Когда не в силах более спешить
Куда-то, убегая от чего-то,
Мы нестерпимо жаждем для души
Высокой, упоительной работы.
Внимаем нотам, смотрим на холсты
Иль прозреваем, вчитываясь в строки.
Хотя б на миг становимся чисты,
Творцам хвалу возносим за уроки.
Но, парадокс, для наших душ уют –
Мелодии, слова, движенья, краски…–
Порой такие люди создают…
К ним подойдет не каждый без опаски.
Тому, кто души взялся врачевать
Чужие, сохранить свою непросто.
Ведь обрести он может благодать,
А может – мрак. Был прав старик Ламброзо.
Какие муки нужно пережить,
Себя низвергнуть в пропасть с пьедестала,
Чтоб детище одной больной души
Потом для тысяч душ лекарством стало!
Мир будет жить, покуда в нем живут
Те, кто не куплен ни рублем, ни чином.
Не  красота, а люди мир спасут,
Больные красотой неизлечимо.

 

Элегия

Что – жизнь? «Вышак» с отсрочкой исполненья.

Копилка, из которой не извлечь,

чтоб снова пережить, хотя б мгновенье.

 Больное запоздалое прощенье.

Раскаянием отнятая речь.

Итог для всех один: бессильно плачем,

труха трухой у вороха трухи.

Ну почему мы так жестоко платим

За безделушки самым дорогим?

От прожитого остается память,

Нам дорогая. Ну и что с того?

Лишь имя – шевеля с трудом губами…

Лишь жест – пока хоть искрой живо пламя.

И – ничего.

Ну разве только мудрость напоследок

Позволит осознать нам, что ошибки

Куда ценнее были, чем победы.

Грустна ты, мудрость. Лишь в конце улыбку

Подаришь ты. Но с нею на устах

Гораздо легче обращаться в прах.

 

Мартышкин труд

 

Как-то мне сказал один знакомый:

«Кто нам то, что прожили, вернет?

Так зачем ты тратишь бестолково

время драгоценное свое?

Оглянись! Тебе ведь скоро – сорок.

В мэтры поухватистей ребят

примут. А твоих писаний ворох

позабудут раньше, чем тебя.

И на что твои сгодятся книжки?

Что они, скажи, тебе дадут?

Лишь поймешь, что это был мартышкин

нулевой, пустопорожний труд».

Говорил о разочарованьи

и к благоразумию взывал…

Боже мой! Каким была б страданьем

наша жизнь! Каким бы жутким стал

мир, когда б мы делали лишь то, что

выгоду, признание сулит!

Было б ли тогда вообще возможно

нам людьми, а не скотиной жить?

Думали не об аплодисментах

хлебопашцы первые, врачи…

Даже отделивший мрак от света

вряд ли ждал похвал за свой почин.

И безвестен самый-самый первый

из поэтов. Был он зрел ли, юн?

Не строки не написал, наверно,

но впервые произнес: «Люблю».

…И не перечесть всего, что людям

подарил не бог и не кумир,

без чего непоправимо скуден,

дик и беспросветен был бы мир.

Пусть и мне не светит пропуск в вечность,

но усилья все ж не пропадут,

если хоть кого-то человечней

сможет сделать мой «мартышкин труд».

 

Людмила Деева

 

Удар весла

 

Удар весла – и вдребезги луна!

Виновники крушенья – мы с тобою.

Но тишина, такая тишина,

Что к нам истома хлынула волною.

 

Нет, не безмолвье – только тишина,

Чтоб слышно было каждое движенье,

А нежности такая глубина,

Что ощутили мы головокруженье.

 

И прошлого умолкли голоса –

Их берега за дымкою остались, –

А нас благословляли небеса,

И звёзды тихо в омуте плескались.

 

Запах медовой акации

 

Запах медовой акации

Всех одурманил весной,

Ветер, срывая овации,

Мчится, как всадник хмельной.

Мчится зелёными кронами,

Травам щекочет бока,

И разлетаются в стороны

Белых цветов облака.

К клумбам в цветных сарафанчиках

Бросился он со всех ног,

В царстве седых одуванчиков

Истинный переполох.

Носится ветер без устали,

Всё вокруг растормошив…

Если любуешься удалью,

Значит, ты молод. Ты жив!

 

РОМАНС

 

Нанизывает ночь тоску, как ожерелье,

На тонкие лучи задумчивой звезды.

Угас в печи огонь, и лишь дымят поленья…

Воспоминаний круг стирает все кресты.

И бьют часы набат полночною порою.

И прошлого встает встревоженная тень,

Касается меня прохладною рукою,

По замыслам своим рисует новый день.

 

И будут там хлестать дождя косые плети,

И память поведёт меня с собою вновь,

И горечь подтолкнёт в расставленные сети,

Что до сих пор плетёт Прошедшая любовь.

И там взойдёт лицо, любимое когда-то,

Потянутся к нему и мысли, и душа,

Но лист календаря напомнит виновато,

Что у надежды нет сегодня ни гроша…

 

Нанизывает ночь тоску, как ожерелье…

 

Здравствуй, Муза!

 

Здравствуй, Муза! В дом мой заходи!

В нём всегда ты добрый гость, желанный.

Посидим с тобою – визави,

Ты души моей залечишь раны.

 

Помечтаем. Как мечталось нам

В те безоблачные дни былые.

Ты поможешь вырваться стихам,

Чтоб сменился мой мотив унылый.

 

Пережили столько мы разлук!

Что считать и так понятно – много!

Дай вкусить мне снова сладость мук,

Что нам дарит Творчества дорога!

 

Есть о чём со мною говорить,

Не обижена талантом вроде…

Проходи же, Муза, проходи, –

Стол накрыт, и чайник на подходе.

 

Сергей Кащенко

 

***

Оплету паутиною слов, 

Поцелуями высосу душу, 

А чтоб не был услышан твой зов, 

Все тропинки в округе завьюжу.

Одурманят тяжелые чары. 

Станешь ты ни жива, ни мертва, 

Ну а я манускрипт один старый 

При свечах просмотрю до утра.

А наутро под старой елью 

Разведу сатанинский огонь. 

Заварю приворотное зелье, 

Чтобы капнуть тебе на ладонь.

И по жилам тепло разольётся 

Смесь хмельная из трав и огня, 

И по-новому сердце забьется, 

Вот тогда ты полюбишь меня.

Всё я сделал, как в книге писалось. 

Ты очнулась, неровно дыша, 

Прошептала сквозь сон и усталость:

«Не нужна мне другая душа.

Приворотам любовь не подвластна, 

Я жалею тебя, чародей. 

Ночь без сна просидел ты напрасно, 

Никогда я не буду твоей».

 

***

Ноябрьский вечер. Слякотно. Туманно. 

Белесый свет унылых фонарей. 

О чём-то сокровенном и печальном 

Ведут беседу листья тополей.

 

А вскоре, закружив в смертельном сальто, 

Когда порвется высохшая нить, 

Им под ногами, на сыром асфальте 

Придется медленно, тоскливо гнить.

 

Туман слезой на листьях оседает 

И медленно стекает на газон. 

Природа цикл извечный завершает 

Под капель колокольный перезвон.

 

Великая космическая драма 

Таится в передаче эстафет. 

Вместит ли зренье эту панораму? 

Найдет ли разум на нее ответ?

 

И жизнь, и смерть - две половины сферы, 

Что в вечности сливаются навек. 

В единстве их - предощущенье веры. 

И выбор должен делать человек.

 

Ноябрьский вечер. Тишина. Туманно.

Расплывчатые пятна фонарей.

И слышатся мелодии органа

В последнем вздохе листьев тополей.

 

Юрий Князев

 

СЕРДЦЕ - С ТОБОЙ!

 

Зноем, неистово синим 

Лес надышавшийся пьян. 

Тянутся к спелой малине 

Ветки с опушек полян.

С полным лукошком, устало 

Падаю в тень на траву. 

Ель дорогим опахалом 

Рвет паутины канву.

Я, разомлевший и босый 

Долго лежу, недвижим. 

Как расплетенные косы 

Тонкого облака дым.

Будто платочки надели 

Мачты развесистых крон.

 - Слышите, хмурые ели, 

В вас я чертовски влюблен!

В вас, чародейки-ромашки, 

В утренний час на лугу. 

К вам я, сырые овражки, 

В жажду испить прибегу. -

Розовый лес валерьян