Николай ТЮТЮННИК 

 У ПАМЯТНИКА ТАТЬЯНЫ СНЕЖИНОЙ

                        В ЛУГАНСКЕ

Улетела птицей в даль безбрежную,

Хоть зови теперь, хоть не зови…

Только здесь и встречу Таню Снежину, −

Светлую от песен и любви.

Кто-то мимо пробежит рассеянно,

Ничего не видя, − ну и пусть!

У нее ж в глазах − тоска Есенина

И почти есенинская грусть.

Это ж не глаза, а наваждение.

Жаль, их свет безвременно угас.

Но она одним своим рождением

Все же осчастливила Луганск.

Ветер клены раздевает наголо.

А в ушах − ее щемящий стих.

Где же были, Таня, твои ангелы

В тот кошмарный и прощальный миг?

Самая далекая и нежная,

Что тут скажешь, если се ля ви…

И стою я, чуть касаясь Снежиной, −

Полон тихой грусти. И любви.

     КОГДА-НИБУДЬ…

Когда-нибудь в ночи немой,

Среди устроенного быта,

Ты вдруг услышишь голос мой −

Такой далекий и забытый.

И, страха тайного полна,

Семейное покинешь ложе,

И онемеешь у окна,

В предощущении тревожном.

И, может, сможешь разглядеть,

Как в вышине  и мимо окон

Я буду звездочкой лететь,

Как в прежней жизни, одинокой.

За окнами качнется ель,

Как будто жалуясь на стужу,

И снова в теплую постель

Вернешься к ласковому мужу.

И он, слегка открыв глаза,

Тебе пошепчет что-то в ушко.

А у тебя с ресниц слеза,

Сорвавшись, капнет

На подушку.

     ЗА СИНЕЙ ДЫМКОЙ

За синей дымкой − город вдалеке.

Бредем по шпалам, не страшась ненастья.

Твоя рука лежит в моей руке,

И нежит душу ощущенье счастья.

И под собой не чуем мы земли,

И все вокруг в такой же синей дымке.

А в вышине курлычут журавли

И пролетают где-то невидимкой.

Над степью ветер крылья распростер,

Не оторвусь от глаз твоих красивых.

Ведь даже наш огромнейший простор

Мою любовь уже вместить не в силах.

И лес вдали уже почти нагой,

И голы нивы, одарив нас хлебом…

И ребра шпал под нашею ногой,

Как лестница, стремящаяся в небо.

Твоя рука лежит в моей руке

И нежит душу ощущенье счастья

ПРОЩАНИЕ ДО ВЕСНЫ

Навеки в памяти осталось,

О чем напоминают сны,

Как ты в осенний день прощалась

Со мной до будущей весны.

И ласково кривила губы,

Держа ладошку возле рта.

И ливень бил в упругий бубен

Большого черного зонта.

Он бил задиристо и рьяно,

Мешая нам поговорить.

И кто-то грязный, кто-то пьяный

Просил – на пальцах – закурить.

Я человеку не ответил, 

К перрону намертво прирос.

Ведь сам не получал ответа

На заданный тебе вопрос.

И ветер, вызывая жалость,

Как струны, трогал провода.

Ведь ты со мной тогда прощалась,

Как оказалось, навсегда.

И хоть с тех пор, в трясине будней,

Живу в надежде лучших дней,

Но этот дождь все лупит в бубен

Жестокой памяти моей!

             ЛЮБИМОЙ

(После просмотра исторического фильма)

И мне б хотелось, может быть, родиться

В петровские шальные времена,

Когда Россия царственною птицей

Могуче вдаль была устремлена.

Где было все – и битвы, и пирушки,

Где слово «честь» − не просто звук пустой,

И где чуть позже появился Пушкин –

Великий, гениальный и простой.

Где светский бал и брань не режет ухо,

И по паркету – звонко каблучки…

И у колонн стоял бы Пьер Безухов,

Смущенно глядя сквозь свои очки.

Где звон саней под небом звездно-синим

И блеск свечи, и легкая кровать,

Чтоб утром в ней писать пером гусиным,

Ничтожные глаголы рифмовать.

Мне это время, может, даже снится,

Но гложет мысль, как пламень голубой:

Ведь если б вдруг я смог тогда родиться,

Я   н и к о г д а    б не встретился с ТОБОЙ!

                        ***

                          Сам не знаю, что это такое…

                          Я не верю вечности покоя!

                                                       Н. Рубцов

Вот и все. Как с борта теплохода,

Ты мне машешь прощально рукой…

Я не верю в бессрочность ухода,

Как не верю и в вечный покой.

Может статься, к тебе я под вечер

Ветерком, посвежевшим от рос,

Прилечу, обнимая за плечи

И касаясь волнистых волос.

И, счастливый, помчусь мимо окон,

Колокольчиком в поле звеня…

Ну, а ты лишь поправишь свой локон

И, увы, не узнаешь меня!