Вячеслав Егиазаров

Уже кончается  мой век.

А в небо в ореоле млечном

луны янтарный чебурек

всплыл из-за крыши «ЧЕБУРЕЧНОЙ».

Поблёкла россыпь крупных звёзд.

Стих парк. Закрыли дискотеку.

Коль честно, был мой век непрост,

всего хватило в жизни веку.

Но завтра выгляну в окно,

светло, и я его открою,

хоть небеса заволокло

какой-то хмарью над горою.

Всё изменяется,  течёт,

мелькает, мчится, как в угаре,

плохие дни мои не  в счет,

я дням хорошим благодарен.

Я благодарен им за то,

что  в них встречал рассветов алость,

что дел запутанных моток

подчас распутать удавалось.

Что в них я встретился с тобой,

бриз летний гладил ветви кронам,

и нам рассказывал прибой

о далях, что постичь дано нам.

И нам, вдали, под рокот рек,

в густой тянучке серых будней,

луны  янтарный чебурек

напоминать о доме будет…

Я    СМОТРЮ    ИЗ-ПОД    РУКИ

В этой самой АРК,

где родился, вырос, мыслил,

как, за что, ответь строка,

к нацменьшинствам стал причислен?

Вслед за тьмою вспыхнет свет.

Свой разор тут и уют свой.

Здесь узнал я, что поэт,

что мне рифмы поддаются..

Свинги, джебы и крюки

помогли по жизни малость.

Я смотрю из-под руки

вдаль, где детство затерялось.

Там, под гул морской волны,

средь руин, разброда, дыма,

отходили от войны

города и сёла Крыма.

А Берлин горел огнём.

И, форсировавший Одер,

нам рассказывал о нём

капитан, и трогал орден.

Он лицом был строг и сер,

жёсток взгляд был, жёстче стали.

Говорил: «С С С Р!».

Говорил: «Товарищ Сталин!..».

Севастополь прах и пыль

отряхал. И средь завалов

героическая быль

к новым подвигам взывала.

Как преступна и странна

мысль была б в пылу угарном,

что развалится страна

от политики бездарной!..

КРУШЕНИЕ    ИЛЛЮЗИЙ  –  ВЕЩЬ    ФАТАЛЬНАЯ

Крушение иллюзий – эка невидаль!

Паук в углу прядёт за нитью нить.

Пожалуй, что пора уже и мне медаль –

«За выдержку!» – на лацкан прицепить.

Пожалуй, что пора.…  А сердцу хочется

неторной, неизведанной тропы…

Не променяю счастье одиночества

на счастье оболваненной толпы.

И потому терпи, бумага белая,

вся жизнь у нас пошла наоборот:

политики настолько неумелые

насколько терпит глупость их народ.

Крым русским был, украинским стал числиться,

(кусни сальца да водочкой запей!),

ещё хлебнём, хлебнём ещё, мне мыслится,

от этих барских, в  будущем, затей.

А благовест соборный душу трогает

и радует меня благая весть.

Ещё вчера юродствовал я: – Бога нет! –

уже сегодня знаю точно: – Есть!

Я с юбилея в дом вернусь в помаде весь,

я плюхнусь на измятую кровать:

к нам недостаточность сердечная повадилась

за недостаточность сердечности карать.

И вот уже пошла строфа финальная,

поэт – не Агосфер, не Вечный жид:

крушение иллюзий – вещь фатальная,

ремонту ни одна не подлежит…

13-06-2006

В   МОРОСЯЩЕЙ    МГЛЕ                                            

                           О.И.

Волны заливают буну,

туч висит рваньё,

на платан, как на трибуну,

рвётся вороньё.

Всё б скандалить, каркать им бы,

сплетничать во зле.

Фонари включили нимбы

в моросящей мгле.

Где-то на задворках лета

твой остался корт.

Постою у парапета,

посмотрю на порт.

Вспомню наш вояж в Алупку:

парк, дворец, накат,

где двухвёсельную шлюпку

взяли напрокат.

Иоанна Златоуста

купола плывут.

Без тебя на свете пусто,

в сердце неуют.

Вот ведь как: грущу, а рифмы

слышу средь маслин, –

это здесь с тобою их мы

в августе пасли.

А ещё нас помнит  вместе

солнечный Мисхор;

ах, как там, в его предместьях,

пел цикадный хор!

Прочь пойду.  Вороны стихли.

Увлечён строкой.

Уж не примитивный стих ли

принесёт покой?

Посижу немного в баре,

пробуя острить,

и улыбчивый татарин

даст мне прикурить…

КАРА-ГОЛЬ

Душевную снимая боль,

покинув стрессовые зоны,

я к озеру шёл Кара-Голь *,

где чудо-юдо есть – тритоны**.

О, из каких дремучих эр

они, о ком поведал Плиний***,

являют нам собой пример

рептилий грозных, ставших мини?

Со дна всплывали пузыри,

светилась гнилостно коряга,

и, что ты мне ни говори,

а смена обстановки – благо.

Тритон из ила всплыл ко мне,

взглянул на тающее небо,

и, извиваясь средь камней,

исчез в траве, исчез, как не был.

А с ним исчезла муть обид,

цвели ромашки на поляне;

с каких немыслимых орбит

такие инопланетяне?

Как занесло их к нам? Зачем?

Что ни скажи, всё будет спорно.

Два карпа всплыли между тем

к поверхности воды озёрной.

И встали в метре от меня.

Кто на кого пришёл дивиться?

Ёж, торопливо семеня,

спустился к озеру напиться.

Мерцал экраном Кара-Голь,

мир добрым стал, а был несносен,

и звёзды жгучие, как соль,

блестели в кронах крымских сосен.

Вернулся я в родной бедлам,

я знал, свой день легко итожа:

есть Кара-Голь, и если вам

невыносимо, он поможет…

______________________________

* Кара-Голь – Чёрное озеро (тюркск.). Урочище и небольшое лесное озеро на склоне  горы Могаби, близ шоссе Ялта – Бахчисарай.

** Тритон – хвостатое земноводное сем. саламандр, похожее на ящерицу.

*** Плиний (старший) – римский гос. деят., историк и писатель, погиб во время извержения Везувия. Автор «Естественной  истории», в 37-и книгах. (8-11-я посвящены животным).

ТОЙ СТРАНЫ УЖЕ НЕТУ В ПОМИНЕ 

 Вектор времени сдвинут, скукожен

 и привинчен к стене бытия.

 – Это кто там женой неухожен?

 – Это я, – говорю, – это я!

 Выйду утром – рассветная дымка,

 облачишек бегучая рать.

 Проиграл я финал поединка

 с жизнью, если, конечно, не врать.

 Ни подруги весёлой, ни друга,

 с кем бы душу я мог отвести,

 я давно уже вышел из круга,

 где корыстность была не в чести.

 Той страны уже нету в помине,

 те святыни низвергнуты, вот,

 но, подобна замедленной мине,

 ностальгия о прошлом живёт.

 Там писались стихи без надрыва,

 там я цепок был на вираже,

 там т а к и е просторы с обрыва

 открывались над морем душе!

 Что метафоры? К ним не стремлюсь я,

 но, почувствовав прежнюю прыть,

 я гимнастом, взлетевшим на брусья,

 вновь хотел бы себя ощутить.

 Да куда? Вектор времени скомкан.

 Неприступно стоит Куш-Кая.

 – Это кто там хромает с котомкой?

 – Это я, – говорю, –  это я!..

Я   В   ЛАСПИ   ПЛАВАЮ,   КАК    ПАН

Ильяс-Кая и Куш-Кая,

мыс Айя и Батилиман,

и, восхищенья не тая,

я в Ласпи плаваю, как пан.

Вода чиста, как слёзы дев,

скользит по дну моя же тень,

и, от восторга обалдев,

ныряю в Ласпи я весь день.

А у палатки ждут друзья,

их смех доносится ко мне,

и пиленгас, меня дразня,

проносится меж двух камней.

Ныряю, и морской петух

к песку припал, чтоб скрыть испуг,

не раз захватывало дух,

когда калкана видел вдруг.

О, Ласпи, – наш подводный рай,

пейзажей тайна и краса:

что хочешь, то и выбирай,

когда везенья полоса.

У той скалы, за тем мыском,

чтоб подхлестнуть деньков кураж,

нагая дева – в горле ком! –

из пены волн идёт на пляж.

Шампанского хмельней стократ

та Афродита средь камней,

и даже, думаю, Сократ

не устоял бы перед ней.

Здесь роще тисов 1000 лет,

здесь солнце царствует, слепя,

и если ты в душе поэт,

здесь муза посетит тебя.

Качай, волна, меня, качай,

даруй божественный досуг,

как эти строфы – невзначай,

как эти рифмы – без потуг… 

С    ВЫСОТЫ    ОБОЖАНИЯ    ПТИЧЬЕГО                                                           

                                  Т.П.

…Одноэтажные домики куцые,

в дворике каждом свой куцый уют,

жили лакеи здесь до революции,

да и теперь здесь не бонзы живут.

Я не стесняюсь трущоб этих девственных,

я отражаюсь здесь в каждом окне,

и постараюсь украсить напев своих

строчек романтикой, свойственной мне.

Что ты гримаску  капризную делаешь,

мол, подостойней места есть в Крыму;

вспомни романс про акацию белую,

слёзы на лицах небритых в дыму.

Вспомни Елагина и Туроверова

вспомни Набокова… слякоть и зной…

даль поглотила истории серая

горький исход из России больной.

Ладно, я Клио не стану раскручивать,

было, так было, припомни да сплюнь;

туч оседлала все горные кручи рать,

чтоб не казался нам мёдом июнь…

Сквозь проходные дворы тебя выведу

к парку ночному, он гулкий, как лес,

если в другие места я и выеду –

лишь по веленью и смете небес.

Я всё равно к ним вернусь, к этим девственным

милым трущобам, любимым зато.

Хочешь, поедем к местам чудодейственным,

что заждались нас на горном плато.

Там, в поднебесье,  раздолье некошеных

трав и цветов, и, конечно, стихов,

звёздною пылью слегка припорошены

тропы оленей по склонам холмов.

И с высоты обожания птичьего,

над городком сквозь сияние дня,

может, сумеешь ты всё же постичь его,

как ты сумела постигнуть меня.