ВСЛЕД ЗА ВОЙНОЙ...

Кирилл Ковальджи (1930 - 2017)

Дитя добра и света
Из книги судеб. Родился 14 марта 1930 года в бессарабском селе Ташлык (тогда – Румыния, теперь – Одесская область, Украина). В 1940 году переехал в Аккерман (теперь – Белгород-Днестровский), где окончил среднюю школу (1947) и Учительский институт (1949). Умер 10 апреля 2017 года

В 1949 году поступил в московский Литературный институт имени А.М. Горького, который окончил в 1954 году, после чего работал журналистом в Кишинёве. Там же выпустил первый сборник стихотворений «Испытание» (1955), был принят в члены Союза писателей (1956), избран членом правления и председателем русской секции СП МССР. Затем последовали поэтические сборники «Лирика» (1956), «Разговор с любимой» (1959), «Человек моего поколения» (1961), «Стихи» (1963), «Испытание любви» (1975).

В 1959 году направлен на работу в Москву консультантом при Правлении СП СССР, затем – заместителем председателя Инокомиссии Союза писателей (1969). Ответственный редактор журнала «Произведения и мнения» (1971), заведующий отделом и член редколлегии в журналах «Литературное обозрение» (1972), «Юность» (1979), главный редактор издательства «Московский рабочий» (1992-2001). Член редколлегии журнала «Кольцо А», альманаха «Истоки». Был членом комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ (1995-2001). Работает в Фонде СЭИП главным редактором интернет-журнала «Пролог».

В Москве выпустил сборники стихотворений «На рассвете» (1958), «Голоса» (1972), «После полудня» (1981), «Кольца годовые» (1982), «Высокий диалог» (1988), «Звенья и зёрна» (1989), «Книга лирики» (1993), «Невидимый порог» (1999), «Тебе. До востребования» (2002), книгу прозы и поэзии «Обратный отсчёт» (2003), книгу краткостиший «Зёрна» (2005).

Автор ряда рассказов, повести «Пять точек на карте» (1965), романа «Лиманские истории» (1970) – его новое дополненное издание, вышедшее под названием «Свеча на сквозняке» (1996), выдвигалось на соискание Государственной премии России. Лауреат литературной премии Союза писателей Москвы «Венец» (2000). Награждён медалями СССР, Румынии и Молдавии. Заслуженный работник культуры РФ.

Стихи и проза переводились на ряд языков, отдельные издания – в Болгарии, Румынии, Польше…

Около двух десятилетий руководил поэтической студией, читал лекции и вёл творческие семинары в Литературном институте.

Переводчик поэзии и прозы румынских и молдавских писателей, критик, публицист. Секретарь Союза писателей Москвы, член русского Пен-центра.

Шестидесятник ли поэт Кирилл Ковальджи? Конечно, в известной мере да (приверженность к животворным иллюзиям, ориентация на собеседника, внятность образного строя), – хотя как раз в 60-е он был в тени тогдашних эстрадных знаменитостей. «Я чаще попадал в обойму "и др.”... это "и др.” и был мой псевдоним», – признался со свойственной ему мягкой самоиронией поэт в недавнем интервью.

Трагические пути русской истории и, соответственно, русской поэзии XX века складывались таким образом, что внутренняя гармония и мироприятие стали редчайшими чертами подлинной лирики. В последние 70 лет они были отданы на откуп официозной рифмованной имитации и почти непоправимо скомпрометированы ею. Мы разучились видеть в созидательном оптимизме полноценное диалектическое чувство. Мы разучились уважать в лирике праздничность и гармонию (а ведь их великими носителями были Пушкин и Пастернак), забывая, что гармония, оптимизм и созидательная энергия вовсе не виноваты в обилии окруживших их суррогатов и подделок.

Кирилл Ковальджи – один из немногих в нынешней русской поэзии органичных выразителей психологической нормы, «добра и света». На фоне трезво симулированной патологии и артистично сыгранного бреда это представляется мне смелостью. Твердостью и верностью себе.

Ещё одна важная черта лирики Кирилла Ковальджи – детская, при всей умудрённости, открытость и непосредственность. Любовная лирика этого поэта вобрала в себя благородные черты его натуры: вслед за Пастернаком он мог бы сказать, что с ранних лет ранен женской долей. Его стихи о женщине полны рыцарской нежности и сострадательного, но никогда не мстительного, не разрушительного, не губительного жара. Даже самые трагические точки бытия – как, например, неодолимое одиночество всякой творческой личности — поэт обращает в источник силы.
Кирилл Ковальджи жил и живёт в слове и деле как подлинный интеллигент XX столетия — мудрый, неравнодушный, прошитый «нитями кровного родства» со всем окрестным миром, с отчей историей и отбрасывающий свою тень, как; написал он сам, только здесь и теперь. Он в стихе с достоинством разделяет общую участь, не теряя единственности и не кичась избранностью.

Татьяна Бек
Первоисточник: «Антология шестидесятников»

Его публично называют «великим поэтом»
Кирилл Ковальджи – поэт, прозаик, критик, переводчик. Родился в Бессарабии в 1930 году. Автор многих книг.
Когда в свежем выпуске современного журнала перечитываешь такую биографию долго живущего поэта, стыдишься своего младенческого многословия о себе любимом. Давно замечено: чем больше и значительнее поэт, тем короче о нём биографические справки литературных изданий. Эту цитату для пролога я выудил в последнем выпуске журнала «Дети РА».

Впрочем, сам поэт писал о себе гораздо больше и точнее:

«Я никогда не старался делать карьеру. Ни служебную, ни литературную. Работу мне всегда предлагали, я её не искал. А с поэтическими знаменитостями не заводил полезных знакомств, — что было, то делалось само собой. Заслуга ли это? Что мной руководило? Кроме всяких приятных объяснений, есть и одно не очень похвальное: избалованность. Я с детства привык, что меня любят, ценят, восхищаются моими способностями. Привычка распространилась и на взрослую жизнь, я верил (порой подсознательно), что моё от меня никуда не уйдёт, верней — моё ко мне само придёт. Рано или поздно. В общих чертах так оно и вышло, хотя моё имя не попадало (и не попадёт) в так называемый мейнстрим. Нормальным людям мои книги нравятся, зато многие профессиональные критики, хоть и свыклись с моим присутствием в литературе, «чувствуют», что мои новые сочинения можно не читать, я не делаю погоды. Например, Аннинский, Рассадин (которым я дарил книги), не говоря уже о молодых волчатах (которым я книги не дарил). С другой стороны — среди «поклонников» бывали курьёзы: публично называли меня "великим поэтом”…»
Ковальджи словоохотлив и в разговоре порой любит пококетничать, но его устное слово не случайно, оно отточено долгими годами литературной работы и на бумаге, и в устной речи… Это ощущается во всём.
Мы сидели за одним столом в братском ресторане с известными поэтами современности. Любителей поговорить было гораздо больше, чем отпущенного нам для разговора времени, но Кирилл Владимирович не педалируя, не делая акцента на старшинство, умело вставлял мини главки своей жизни в нужном месте, в нужное время, когда все затихали и были настроены только внимательно выслушать другого. И эта редкая среди поэтов и удивительная способность известного писателя никого не перебить, никому не навредить даже словом, жестом, мимикой, меня очаровала…

Он мне нравился всё больше и больше. Хотя первое утреннее рукопожатие неловкого знакомства было сдержанным и не предвещало теплоты продолжения встречи в течение дня. Застигнутый врасплох, Кирилл Владимирович уклонился от разговора с ранним гостем. Он был маленький, уютный, сдержанный, хотя в его интервью, которые я читал прежде, рисовался образ задиристого забияки, и это начитанное не совпадало с реальным столкновением с действующим поэтом. Я давно хотел с ним познакомиться. И никогда не предполагал, что это произойдёт в моём родном Братске, куда Кирилл Владимирович завернул с командой на финише Байкальского фестиваля поэзии в 2006 году.
И вот мы общались целый день – от утреннего рукопожатия до ужина, после совместного выступления в братском драмтеатре. Я – задавал вопросы (мало), слушал стихи (ой, как мало), прислушивался к его опыту литературной жизни (тут и вовсе образовался голод).
А ещё раньше влюбился в его тексты, порой очень простые, но такие ёмкие своим внутренним содержанием точности первоосновы слова. И расстались мы, обменявшись книжками. Он мне подарил последнюю – толстую, наполненную текстами своей жизни, а я протянул тоненькую, которую можно осилить за пять минут. Впрочем, не знаю – нашёл ли поэт эти пять минут? Многое из подаренного поэтами в поездках по стране, осталось непрочитанным в его библиотеке, признаётся он. И я не обижаюсь, надеясь, что его библиотека не простая, и кто-то когда-то разберёт эти книги и, может быть, наткнётся на мою маленькую…
Он уехал в Москву, а я остался в Братске читать его прозу и стихи, подчеркивая в книге очаровавшие меня страницы. В этом постоянно читающем состоянии нахожусь и по сей день…
Владимир Монахов

Кирилл Ковальджи
ВСЛЕД ЗА ВОЙНОЙ...

Пускай скажу за одного, за двух,
а, может быть, тем самым и за всех -
о чем порой не говорится вслух,
о чем иному и подумать грех:

насильник, взявший женщину в полон,
не знает сам, что ею побежден,-
завоеватель, покоривший племя,
не только пролил кровь,
но влил и семя!

* * *
Кто упрекнет собаку
за любовь и за верность хозяину,
будь он трижды подлец?

Но как примириться с тем,
что солдат молодой, отважный
позволяет безумцу себя оседлать!

Но как примириться с тем,
что женщина, теплая, нежная
с негодяем ложится в постель!

* * *
В гаданье видите резон
и ждете от судьбы подачки? -
тогда проваливайтесь в сон
и допивайтесь до горячки,-
скрестите ноги на полу
или садитесь на иглу.

А я люблю, и день мой ярок,
готовлю сам судьбе подарок,
свой знак в грядущее введу,
как в гороскоп - свою звезду.

* * *
Жить - одно, а понимать
жизнь - совсем другое...
Проморгаешь небо голубое,
если будешь слишком много знать...

Доверяй внезапной странности
и появится тогда
из нечаянной туманности
несказанная звезда.

* * *
Какая-то странная речка:
текла, упорно текла, -
до моря, до цели конечной
шагов двадцати не дошла.

Не так ли с людьми происходит?
Остался последний бросок,
и вдруг ничего не выходит,
уходит удача в песок.

Но нет,- потерпев пораженье,
неявный реванш берет,
подпочвенным продолженьем
просачиваясь вперед.

Угодны судьбе своевольной
не те, так другие пути,
и можно подземно, подпольно
до синего моря дойти.

ЭЛЕКТРОННЫЕ ЧАСЫ
Часы ручные тикали -
бессонные труды,
а новые - не дико ли? -
набрали в рот воды.
Теперь не слышу времени,
теперь оно ко мне
среди чужого племени
крадется в тишине.

В ПУСТОМ ЦИРКЕ
В гробовой темноте
деревянные ярусы замерли,
но старается шут,
акробаты в скрещенье лучей.
В цирке зрителей нет.
За ареной следят телекамеры...
Жаль мне детства до слез,
жаль зверей, и самих циркачей.
Неужели навек
разделили нас всех аппаратами?
Одинокий факир...
Виртуальные клетки квартир...
Что с того, что работали
в поте лица операторы?
Неизвестно еще
попадет ли программа в эфир...
А вдобавок сулят
сто каналов нам переключатели,
телезрителя власть
возросла, как небрежный разврат,
и возможности злей,
чем запретов былых налагатели;
посетителей нет,
телезритель бедней во сто крат...

* * *
Потому что снится мне ангел страдания
над окопами, бомбоубежищами,
я особо чувствителен к ожиданиям,
к ожидающим, ждущим, надеющимся.

Помню я матерей безутешными,
судьбы надвое перерубленными,
крыши брошенными, ночи кромешными,
и возлюбленных
погубленными...

Перемелется всё, переплавится...
Но глаза, которые ждут,
всё по-прежнему сердце жгут.
С этой слабостью мне не справиться.

* * *
Возраст народа...
В детстве душа - как трава,
кто ее только не топчет,
кто не валялся на ней -

вот от тяжелого Маркса
вмятина - здесь он лежал,

еле-еле трава распрямилась...

* * *
Архисовременными вопросами
вымотанный,- Господи спаси! -
вспомню: то же небо над березами
было в год крещения Руси.

Совладаем или нет с угрозами,
будем живы завтра или нет,
вижу: над Россией, над березами
небо через десять тысяч лет.

* * *
- Сеятель, сеятель, что загрустил,
чем огорчила межа?

- Плохо всходило,
пока я за севом следил,
каждым зерном дорожа.

...Стал безоглядным, как тополя,
пух разметал на авось;
где и не ждал - одарила земля:
вот привилось, прижилось...

Поэзия