Сергей Кривонос

Спотыкается время.
                       Шаги его стали грубы.

 Отчужденно глядят
                      хмурых будней бесстрастные лица.
День потертой монетой
                      с ладони столетья скатился
И упал, затаившись
                      в глухом закоулке судьбы.

В нем остались осколки
                      непрочной надежды моей,
Черной краской сползающей тьмы
                      их покроет забвенье.
Но в траву окунаюсь
                      и вновь ощущают колени
Золотое дыханье
                      пропитанных солнцем полей.

Вот посмотрит рассвет
                      молодыми глазами весны
И счастливой улыбкой
                       согреет прохладу просторов.

 И не будет вокруг
                      ни печалей, ни глупых раздоров,
Только дымка дыханья
                      лежащей у ног тишины.

Мне знакомы и зло, и добро,
                      и хула, и хвала,
Но пусть хвалят других,
                      я простой человек из глубинки.
Я — песчинка земли,
                      но не сдуть ураганам песчинку,
Если в землю она,
                       как степная травинка, вросла.

Вагон бурлит. Есть время до прибытия

Вагон бурлит. Есть время до прибытия,
А, значит, время есть поговорить.
Вагон всегда похож на общежитие,
Когда он пассажирами набит.

Старушка с неподъемными авоськами
Горюет — дома кончились дрова.
По сыну мать грустит седоволосая,
Вмещая боль в негромкие слова.

А мужики на проводницу пялятся,
Ну, что и говорить — товарный вид!
И только пахнущий вокзалом пьяница
С тоскою на пустой стакан глядит.

И радость здесь, и грусть, и удивление,
И песни, что печалят-веселят,
А за окном в обратном направлении
Бегут березы, клены, тополя.

Бурлит вагон, качается-колышется,
И, голосами полнясь, вдаль бежит.
Не так ли и планета наша движется,
Разноголосо обсуждая жизнь?

Из этих дней ей многое запомнится —
Огни трагедий, пепелища драм.
Она живыми судьбами наполнена
На зависть галактическим мирам.

И вовсе я не сделаю открытия,
Но не сказать, конечно, не резон:
Планета наша — тоже общежитие,
Огромный торопящийся вагон.

Он катится дорогами нетленными,
Ему вовек с маршрута не сойти,
Его заманивает вдаль Вселенная,
Раскинув рельсы Млечного пути.

Нередко нам в пути бывало весело,
Нередко лбы мы расшибали в кровь,
Но умудрено смотрим на созвездия,
 Как на вокзалы новых городов.

Вот окончится лето. Проступит опять позолота

Вот окончится лето. Проступит опять позолота
На бледнеющих листьях, что грустно на кленах висят.
И готовятся птицы, встречая сентябрь, к перелету,
Все упорней надежды свои к облакам вознося.

Невозможно угнаться за нашим стремительным веком.
И, казалось бы, тишь и покой — вот она, благодать!
Но не зря что-то птичье издревле живет в человеке,
Заставляя под небом крутые высоты искать.

Собирается в рощах осенняя хмурая мглистость,
Жизнь скучать не дает, и она убеждала не раз:
Очень трудно постичь бесконечного мира единство,
Но дано быть единственным в мире любому из нас.

Все привычно — поникшие травы, укрытые пылью,
Свет в затихших домах и тумана лохматая мгла,
Но бывало не раз — ощущали мы крепкие крылья
И рвались к облакам, повседневные бросив дела.

Но бывало не раз, дерзновенную мощь обретая,
И стараясь достичь тех вершин, что достичь не могли,
Разбивали покой и над хмуростью будней взлетали,
Чтоб ясней разглядеть красоту благодатной земли.

А пока — теплый август в дворах умножает заботы,
Над землей скоро снова зависнут дожди, морося.
И готовятся птицы, встречая сентябрь, к перелету,
 Все упорней надежды свои к облакам вознося.

Кропаем строчки, радуемся, злимся

Кропаем строчки, радуемся, злимся,
И подобрать не можем нужных слов.
Быть может, мы когда-то повторимся
И не узнаем собственных стихов.

Для рая лишь крупицы отбирая,
Сжигает время тонны чепухи.
И кажется — все в мире умирает,
Но остаются песни и стихи.

В любой строке — творца душа живая,
И ноту каждую душа вершит,
Библейские каноны подтверждая,
Что есть оно — бессмертие души.

 1919 год

Битвы. Погосты.
Крики врагов.
Белые кости.
Красная кровь.

Скирды пылают,
Гаснет очаг.
Друг убивает,
Милует враг.

Господи, в рай ты
Не приведешь.
Где она, правда,
В чем она, ложь?

Немощно стынут
Капельки слез
Красной калины,
Белых берез.

Двинутся рати
Вновь наступать,
Примутся братья
Нас убивать.

Око за око…
Хаты горят…
Белое облако…
Красный закат…

Натирал я лопатою руки до боли

Натирал я лопатою руки до боли,
Ныли ссадины. Но все равно
На ладонях моих не твердеют мозоли,
На душе — затвердели давно.

Черный свет мой пошел безвозвратно на убыль,
Белым светом наполнится дом -
Ведь не стала душа толстокожей и грубой,
Просто сверху прикрылась щитом...

Мир един. И холмы на ухабистом поле,
Что туманится грустно вдали, -
Это, может быть, тоже тугие мозоли
На душе утомленной земли.

Здесь трава-мурава с каждым годом редеет,
Здесь машины ревут, мельтеша,
Но под коркой земли, что все больше твердеет,
 Остается живою душа.

Не пойти ли в иуды, Пилат?
  

— Не пойти ли в иуды, Пилат?
— Ни к чему это. Будет беда.
Пусть хоть сотни в иуды хотят,
А Христос — он один навсегда.

Лучше буду я в кресле скучать,
Побеждать неуступчивый страх...
— Тридцать сребреников получать,
Не пилатовский, видно, размах?

Всюду войны. И кости хрустят.
Поразмысли, суть дела проста:
Чтоб прославиться, нужен пустяк —
 В нужный час указать на Христа.

 Под тяжестью грехов, под смертным грузом славы

Под тяжестью грехов, под смертным грузом славы
Мы падаем в траву, мы  корчимся в пыли.
Но нас поднимет вновь и на ноги поставит
Движение земли.

Теряем, чтоб искать, развихривая мысли,
На собственных мечтах бессильно ставим крест.
Но вознесет опять, над бренностью возвысит
Движение небес.

И жизнь, увы, сложней, и распри удручают,
Но вдруг осознаешь среди глухой молвы,
Что все-таки сильней волнений и печалей —
Движение любви.

Как живешь?

— Как живешь?
— Ни званий, ни вершин,
Разочарования, утраты.
И, казалось, — начинаю жизнь,
А она уходит безвозвратно.

— Корни веры не засохнут. Крест
Нам на правде ставить не пристало,
Ведь хотя бы вера в правду есть…
— Но и это, в общем-то, немало.

— Мир на чувства стал весьма убог,
Да и те наполнены обманом…
— Но надежна и сильна любовь
Та, что прорастает в наших  ранах.

22 век. Зарисовка о прошлом

А было: металл все вокруг разметал,
А было: раздоры, сраженья, интриги.
А эта, ну, как ее, братцы… мечта
Куда-то звала, как записано в книгах.

Злодей горлопанил, а гений молчал…
Одни преступления без наказаний…
А эта, ну, как ее, братцы… печаль,
Сердца человечьи надрывно терзала.

И светлая радость, и жгучая боль
Друг друга сменяли и рвали на части.
А эта, ну как ее, братцы… любовь
Дарила участливо хрупкое счастье.

И мне бы взглянуть без возвышенных слов
На бывшее солнце, на бывшие реки,
И вновь ощутить бы мне эту… любовь,
 Что так возвышала в былом человека!

Рискованно судить издалека

Рискованно судить издалека:
На ровном месте не заметишь бреши.
Вот кажется — над нами облака,
Но, может, это дым домов сгоревших.

Издалека мир часто слишком прост:
Летит орел, в степной дали темнея.
Он, может, в клюве грызуна понес,
Но ведь возможно — печень Прометея?!