стоит теплынь, вздыхает грузный дом,
пока с тобой по комнатам под ручку
гуляет май, как будущий разлучник,
и чай мы пьём, конечно же, втроём,

и просит белым шёпотом щенка
наш нерождённый сын, таясь в тюльпанах, –
прекрасный снимок, память на века
чужого счастья и самообмана.

***

Осенью – дороги длинней,
осенью – протяжнее вздох,
осенью – все мысли о ней,
уходящей в белый пролог,

а душа – темна и странна,
словно не родня никому…
Ну и как с такой начинать
наводить порядок в дому?

День убитый – в ящик стола,
память – горсткой специй в вино,
горьким смехом быт пополам
разорвать и бросить в окно,

и сидеть в сырой темноте,
выключив и сердце, и свет,
словно бы давно так хотел:
обнулить все счётчики лет,

и дышать по-рыбьи начать,
и звериным слухом, едва
различая, к странным речам
привыкать и просто словам

тех вещей, что в темени вод
обитают тысячи зим,
и уводят в свой хоровод
всех, кто доверяется им,

а когда холодный рассвет
поднесёт предметы к глазам,
выбрать самый яркий – в ответ
на попытку что-то сказать.

***

Болит с похмелья голова –
вчера мешали грех с печалью
и пили мутные слова
с извечной горечью миндальной…

А новый день, как старый муж,
гнусит растрескавшейся лирой
и смотрит зло в копытца луж
тяжёлым взглядом дезертира.

***

Город без имени – в мареве дачном,
в городе – дом, в дому –
окна с решётками, столик невзрачный
с письмами к никому,
на терпеливо-ленивой бумаге –
болиголовы слов,
тропы степные, курганы, овраги,
реки без рукавов,
мальчик с отцовским биноклем на шее,
бронзов, светловолос,
машет и машет бумажному змею,
горькое чудо слёз,
длинная нота оборванной нити,
слышная лишь ему,
ветреный вечер и свитер забытый,
ветхая даль и… в дому
дикие маки – на выцветших стенах,
сколько в них не кружи,
быт омрачит ощущенье подмены,
правдоподобной лжи,
в кресле под лампой в ещё один вечер,
мошки на свет летят,
дни, как матрёшки, и в каждый всё меньше
втискиваешь себя.