Дробили звук проулки и дома

Владимир Ершов

* * *
Прислушаюсь... дождь... докурю сигарету.
Кончается эра, кончается лето.
Одно лишь спасает — стяжательство строк,
А все остальное — не впрок.

Как пауза между ударами сердца
Вся жизнь пролетит — не успеешь вглядеться, —
Ведь жил как попало, дымил натощак,
А все остальное — не в такт.

Влюбиться бы в женщину с профилем нервным,
Хоть я у нее не последний, не первый,
Торчать под окном, пусть за ворот течет,
А все остальное — не в счет,

А все остальное никчемно и странно,
Любовь моя, девочка за фортепьяно
В гостиной с окном в уходящие дни,
Где нет ни друзей,
ни врагов,
ни родни.

* * *
Я вам хочу сказать без лишних шуток —
Коты напоминают время суток.
Мой рыжий кот, что стащит ваш обед,
Напоминает нехотя рассвет.
Вот белый кот, певец куриных ножек,
Напоминает летний день погожий,
А тот подлец, что полосат и сер,
Дождливый вечер вам напомнит, сэр.
Наверно, все коты, без исключенья,
Прекрасны, как природные явленья.
Глядите: «перс» — дворовый ренегат —
Медлителен, как огненный закат.
Есть прок один от всех котов и кошек —
Любуясь ими, думать о хорошем...
Сидят в засаде чёрные коты —
Ждут наступленья полной темноты.

* * *
Я слепо шел на звук фортепиано
Сквозь шум дождя и гомон ресторана,
Туда, где в дебрях гулкого квартала
Ноктюрн Шопена девочка играла

И старая гитара на стене
Тихонько подпевала в полусне.

А музыка наощупь, без клавира,
В потемках выходила из квартиры,
Текла со струн, натертых старым фетром,
И становилась то дождем, то ветром...

Дробили звук проулки и дома
И было от чего сойти с ума.

Пока до дна не обмелела память,
Пока могу хоть что-нибудь поправить —
Играй, играй мне, мой незримый ангел
На Братском, на Литейном, на Таганке,

Пряди беспечно нить моей судьбы
Сквозь шум дождя, трамваев и гульбы.

* * *
Как мало нам надо,
как дорого нам это стоит.
Последние дни перелетною дышат тоскою —
Осталось молиться
и чутко ловить каждый шорох.
Лети, моя птица, покуда не высохнет порох,
Покуда весна
будет робко стоять на распутье
Для клетки твоей я запарю ивовые прутья,
Зерно разбросаю и сети поставлю по кругу,
И стану считать поезда, проходящие с юга
И чтоб не смогла ты
дорогу найти объездную
Все станции и полустанки переименую,
Сожгу в очаге
все листы договоров и хартий,
А чем мне тебя отогреть
в этом ветреном марте...

* * *
Я правил повозкой, ты рядом сидела,
В прожженную трубку табак набивая.
Полоска заката почти отгорела
И нам улыбнулась звезда кочевая.
Нам путь освещали ночные зарницы
И степь к побережью катилась полого.
Повозка скрипела, мне было за тридцать,
И я не боялся ни черта, ни Бога.
Я правил повозкой почти что вслепую,
Я молнии пил сквозь закрытые веки,
А где-то в степи киммерийская буря
Гнала пред собой чернозем и кермеки.
Я бросил поводья — и кони помчались,
И ливень хлестал полотняную кровлю,
И мы, словно в лодке, в обнимку качались,
А кони храпели, предчувствуя волю.
И мы умирали, чтоб тут же воскреснуть,
Чтоб плакать и петь между битв и братаний,
Сшибались, как реки в горах, наши чресла,
И стон первородный клубился в гортани.
О, сколько ж должно в наших душах вместиться
И щедрой любви, и прожорливой страсти,
Чтоб так вот безгрешно, как свечи, светиться
От самых истоков родов и династий.
Любимая, помнишь, в библейском покое
Как малые дети, проснулись с тобою —
Брели еле-еле усталые кони
Под мерные залпы морского прибоя.

* * *
Мы срослись с лошадьми
По пескам,
по степям,
по болотам.
Нам не смыть, черт возьми,
Терпкий дух лошадиного пота.
Засыпая в седле,
Позабыв о тепле и покое,
Мы неслись по земле,
Как стихи, торопливой строкою.
Посылала весна
Нам вослед пулеметные трели.
В чем же наша вина?
Мы об этом узнать не успели.
Мы катились отсель,
Словно листья, безродны и нищи,
Заметала метель
Остывающие пепелища...

...пряный ветер подул,
Тишина от Балкан до Харбина...
Замирает Стамбул
Под полуденный плач муэдзина.

* * *
Бредем впотьмах, среди корзин и крынок.
Так ветрено, что хочется курить.
Вся родина моя — закатный рынок —
Все продают, да нечего купить.
Мы суетливы, как плебеи Рима
С неистребимой тягой к грабежу —
Фонарь патрульный просигналит мимо,
Но лишь добавит тьмы и куражу.
В тупой тоске — нездешней, беспричинной,
Забыв свой меч и не надевши крыл,
Трясясь верхом на бочке керосинной
Трубит в рожок небритый Гавриил.
Горят костры, как в дни переворотов
И люди молча на огонь глядят.
Там, у огней, как древние народы,
Убогие на корточках сидят.
Гляжу на мир с печалью пилигрима —
Спроси, зачем — и я не расскажу,
Но то, что вижу в рваных клочьях дыма,
Сопутствует войне и мятежу.
Гори, сгорай, хламье закатных торжищ,
(Так некогда горел и древний Рим)
Зови, сзывай своих калик и бомжей,
Дуди в свой рог, похмельный серафим.
А я стою, докуривая "Приму",
Который год не в силах докурить,
И все гляжу, гляжу куда-то мимо,
Словно ищу, кого благодарить.

* * *
Затерявшись в маленьком поселке,
Имена и даты позабыв,
В шуме ветра, бьющегося в стекла,
Вдруг услышу давешний мотив.
От огня слепого вдохновенья
Раскурю погасший "Беломор" —
Бог с тобой, ушедшее мгновенье,
Мир тебе, таинственный простор.
Будет так же биться в окна ветер,
Унося с небес мою звезду.
Вы желанье загадать успейте
До того, как вовсе пропаду.
Тонкий лучик, догорев, оставлю,
Тоньше золотого колоска...
Пусть его положит меж листами
В томик друга добрая рука.

* * *
Лишитесь последнего слова,
Лишитесь последнего крова,
Влетите в уже уходящий трамвай —
Не будет другого.
Не бойтесь разлада, разлуки,
Возьмите судью на поруки.
Есть песня и боль, остальное — слова,
Разменные звуки.
Не бойтесь хулы и укора,
Не ждите ни скидки, ни форы.
Вы видите дом с воспаленным окном?
Вас встретят в конце коридора.

* * *
Как после долгого недуга
Неузнаваема округа...
Очнусь от грохота трамвая.
Ночь.
Остановка кольцевая.
Оттаиваю понемногу.
Живу размеренно и строго.
И только изредка ночами
Припоминаю:
Жизнь — прощанье!
Она отходит — вечный поезд,
В котором мы с тобою порознь,
Где дни похожи на вагоны,
Где наша встреча вне закона.
Наверно в давке на вокзале
Нас друг от друга оторвали,
И чтобы вновь соединиться,
Меняем имена и лица...
Нет ни заботы, ни досуга.
Болимая!
Пуста округа!