Людмила

СВИРСКАЯ

Балладка

Кошку звали Варька

(То есть – Страдиварька):

Так ее старик один назвал –

Тот, который рядом

С древним Пражским градом

Собственные скрипки продавал.

Может, вы бывали

У него в подвале,

Где томились скрипки взаперти?

На старинной лавке –

Серенькие лапки

И усы длиннее струн почти.

Каждый раз хозяин

Строгими глазами

Наблюдал за мною из угла.

И его товарка,

Кошка Страдиварка,

Скрипки, словно мышек, стерегла.

Я ведь не играла!

Просто выбирала

Дочку ли, попутчицу, сестру...

И в подвале тесном

Всем хватало места

Зимним воскресеньем поутру.

...По весне, к несчастью,

Умер старый мастер –

В позапрошлом, кажется, году.

И теперь в подвале –

Зонтики и шали, 

А над входом - клетка с какаду. 

* * *

Я все жду – вдруг начнется обратный отчет,

И опять повстречаю весну я,

И река – незнакомая – вспять потечет,

Все пороги умело минуя

Мимо губ, вечно лгущих. Неверящих глаз.

Снов и сказок, трубящих победу,

В город детства. Единственный. Где родилась.

И откуда уже не уеду.

* * *

Уже давно пора менять смеситель

Добра и зла, коль с самого утра

Ошпарит зло. И жалкое "спасите"

Опять сорвется с кончика пера.

И кофе обжигающий нахлынет,

Соленым показавшись – вопреки,

С непроходящим привкусом полыни,

С необъяснимым запахом тоски.

И даже в самом солнечном июле

Покоя нет ни сердцу, ни уму:

Всё время снятся войны, взрывы, пули,

И самолеты падают во тьму.

Последний крик – пронзителен и резок...

И через годы не растает боль

Пропущенных звонков и смсок,

Из "ниоткуда" посланных тобой.

Запасной аэродром

Что написано пером –

Не прочесть уже. Ни слова.

Запасной аэродром

Мне сегодня снился снова:

Где, в какой лесной глуши,

В непролазной дикой чаще?

На обочине души,

На краю любви горчащей –

Той, которую таим

От себя – но нам дарован

Свет ее. Была твоим

Запасным аэродромом

Я счастливых много лет,

А несчастных – больше вдвое...

Самолетный в небе след –

Словно в кухне на обоях:

Тронь, сотри – и раз-два-три,

Новый день начни с абзаца,

На обочине зари,

Чтобы снова оказаться

Той бессмысленной весной...

(Годы, с юностью не спорьте!)

Что ж поделать... Запасной

У меня аэропортик...

Хабанера Кармен

Румянец сонной черепицы

Светлей и ярче по весне.

Глаза зажмурить и влюбиться

До смерти захотелось мне:

Забыть хорошие манеры,

Не мучиться ничьей виной...

Но что я слышу? Хабанера!

Как будто для меня одной!

Спешу, спешу я ей навстречу

И спотыкаюсь за версту...

Какое счастье! Майский вечер!

Кармен на Карловом мосту!

Восторги, в горле закипая,

Вмиг все ошпарили сердца...

Вот и она. Стоит – слепая,

В глухих очках на пол-лица:

Поет, вглядевшись в даль иную,

Доступную одной лишь ей:

"Меня не любишь – но люблю я,

Так берегись любви моей!"

* * *

Давно ль ты тянешься к теплу,

Невозмутимый, как датчанин?

Мою рассеянную мглу

Открыть пытаешься ключами.

Ты углядел во мне надлом –

Тобой же вымечтанный, долгий,

В душе надеясь: под стеклом

Замуровать меня на полке.

Тупой зазубриной ключа

Щекочешь сердце – запоздало.

Тягуче, нехотя, ворча

Сползает осень с пьедестала.

Она-то думала: навек!

Сама себе такая леди!

А я устроила побег

Из царства золота и меди,

Из сонма вечной правоты,

Непобедимой в тихом споре...

Дождь... жалкий... брошенный... как ты...

Согреется в ладони вскоре...

* * *

Чужой билет достался мне,

Чужой живу судьбой:

Благополучная вполне,

Довольная собой.

Не выпал мне ни царский трон,

Ни денег полный воз,

Зато в кругу других матрон

Я счастлива всерьез:

Все хорошо. Уютный дом.

Работа и семья.

И как-то верится с трудом,

Что я – давно не я,

Что все случилось не со мной

(Моя ли в том вина?),

Что жизнью я живу иной –

Не той, какой должна:

Не умираю от тоски

Уже в который раз,

Не поднимаю от строки

Больных бессонных глаз.

Зачем мне рваться и бросать,

Коль жизнь не так плоха?

Живу не только чтоб писать.

И нет страшней греха...

* * *

У каждого из нас свой рай и ад.

Свое не поменяешь на чужое.

Ну кто, скажи мне, кто не виноват,

Что я сто лет к тебе тянусь душою,

А ты – ко мне? Не бойся, не проси

Прощенья и Прощания, мой милый.

Я верю в рай – Господь тебя спаси.

Я верю в ад – Господь тебя помилуй.

Во сне тебя я за руку беру,

Веду, как Эвридика, без оглядки

В свой тихий, теплый ад. Замкнулся круг.

Мы живы, старый друг мой. Все в порядке.

* * *

Ноябрь, ни в чем не виноватый,

Нелепо жмется у порога.

Я точно помню, что когда-то

По жизни шла вполоборота,

Глаз от тебя не отрывая...

В тупик вела моя кривая.

Я, скомкав, жизнь свою под ноги

Тебе была бы бросить рада...

Но ты... ты шел не по дороге...

Увы... моя persona grata.

И вот теперь, когда десятки

Стран, лет и истин за плечами,

Таких же горестных и зябких,

Как то далекое молчанье,

Теперь, когда я понемногу

Пришла к согласию с судьбою,

Вернулся ты на ту дорогу

И снова тащишь за собою –

В ад ожидания бессонный

И вечный холод межсезонный,

Давно оплаканный – без воя,

Давно оплаченный с лихвою...

Жила годами без наркоза...

И потому – ты слышишь? – поздно!

На сердце боль прожгла дыру:

Еще немного – и умру...

Ты слышишь? Поздно...

* * *

В кафешку не пробиться ни в одну:

На стульчике с сидением потертым,

Отысканном с трудом, я прикорну...

Чай в емкости, похожей на реторту,

Мне принесет, чихая и хрипя,

Официантка с покрасневшим носом...

Не спрятаться в кафешке – от себя.

От осени. И множества вопросов,

Ответы на которые дают

Эксперты в канцелярии небесной...

Синоним слова "осень" – "неуют".

Но это всем и без меня известно.

* * *

Бредем по столетиям душным,

Сквозь призраки мертвых держав.

Чужая история душит,

На улочке узкой зажав.

Следы незнакомых династий,

Чужого барокко резьба,

Ненужные чьи-то ненастья,

Забытая чья-то судьба.

Спускается хрупкая тайна

В ладонь, словно ангел с небес.

Мы здесь оказались случайно

С ключами от рая и без.

Ожившие тени сгустились

Все враз на странице пустой...

Мы просто слегка заблудились

На узенькой улочке той.

* * *

Я успела в последний вагон,

Задыхаясь, стою на подножке.

Позади расставания звон,

Поцелуев прилипшие крошки.

Я в последнем вагоне! Жива,

Переведшая дух с облегченьем...

Дрогнув, тронулся поезд едва,

А куда – не имеет значенья.

* * *

Когда-то я летела вверх по лестнице,

Теперь же, как и все, по ней ползу.

На крошечной площадке не поместится

Наш суетливый люд... А там, внизу,

Чернеет пропасть и сверкают молнии,

Ладоням влажным скользко от перил...

За нас пока словечко не замолвили...

И все же, кто бы что ни говорил,

Мы постоим еще и потолкаемся,

Заглядывая в черную дыру.

Не то чтобы хватило сил покаяться –

Лишь пожалеть о чем-то поутру. 

* * *

В судьбе моей лампы давно не горят,

На ощупь касаюсь размытых обоев.

Когда-то внутри разорвался снаряд,

И я покачнулась, ослепнув от боли.

Но губы опять посреди тишины

На имени (чьем?) спотыкаются нежно...

С огарком любви проползу вдоль стены,

Боясь в темноте затеряться кромешной.

* * *

Не до весны. "Недовесна" –

Застенчивая осень эта.

Глоток вины. Глоток вина

С глубоким послевкусьем лета.

Чай остывает не спеша

В высокогорлой кружке красной.

Уже осенняя, душа

На зиму сонную согласна.

Уже осенняя, судьба

Бредет в сухой листве по плечи...

Я повторяю про себя

Одну банальность: время лечит.

А осень – самый лучший врач:

Спокойный, вдумчивый, серьезный...

Душа осенняя, не плачь

В сентябрьской полночи беззвездной. 

Белый вальс

Паркет старинный вышит гладью.

Я до двенадцати часов

В тунике (или просто в платье?)

Из шелка алых парусов.

В своем невежестве культурном

Я перепутала века:

Зачем-то встала на котурны...

Зачем? Да чтоб наверняка

Сегодня быть с тобою вровень,

Мой зачарованный Близнец!

Глаза в глаза. И брови в брови.

И губы в губы наконец...

Раскинул крылья (или флаги?)

Над нами белый вальс в тиши...

С цветком в петлице, в белом фраке,

Mой друг, кружи меня, кружи!..

Я не собьюсь и не устану!

Когда ж пробьет двенадцать, в ночь,

Внезапно Афродитой стану:

Котурны – прочь!

Тунику – прочь!

* * *

У девочки, читающей Гюго,

Одна беда: закончилась страница.

Ей счастье безоглядное приснится,

Коль дышится просторно и легко.

Но вот Гюго отправлен на покой,

Задвинут вдаль уверенной рукой:

За Споком и "Народной медициной",

В обложке, схожей с рясой капуцина.

А та, которой грезилось? О ней

Судачат все: мол, мужа нет – и точка,

И сын больной. А, может, даже дочка...

Иль сразу оба, что еще верней.

Гюго, конечно, ей не по годам.

Но, капуцинский плащ швырнув в прихожей,

Она под книжный шкаф садится все же –

Услышать звук, на колокол похожий,

Как будто – с Notre Dame... 

Январская ночь

Стынет солнце невольно, будто стонет из тьмы:

Позабытый футбольный мяч в воротах зимы –

Затухающей, горькой, снег скребущей по дну...

Я болею – и только. Как всегда – за весну.

В сердце истово бьется март, на волю спеша...

Что же мне остается, дорогая душа?

Зябко кутаясь в шали, прячу плечи от бед,

На небесной скрижали твой читаю ответ:

Ни богатства, ни власти в жизни я не найду.

Ни покоя, ни счастья – ни в раю, ни в аду...

Лишь сомненья, тревоги, сожаленье, вину...

И – бессонные строки – в пасть слепому окну...

* * *

Легла зима на антресоли –

Подуспокоилась слегка.

Подлечит старые мозоли –

И снова грянет с потолка,

Как выстрел: сырость, холод, насморк,

Туман, ангина, темнота...

И кажется мне, будто насмерть:

Такая в сердце пустота.

O sole mio! Mio sole!

На белом свете мест не счесть,

Где запертые антресоли

И целый год плюс двадцать шесть.

Бали, Мальдивы и Гаваи –

Все то, что где-то на краю:

Я к вам спешу, едва живая,

Чтоб зиму запереть свою.

* * *

Успеем простить и проститься,

Коль всходим на снежный костер

Мы вместе с Зимой – аббатисой

Из ордена Белых Сестер.

Коль страсти спасительно дремлют,

Повсюду покой ледяной

Упрячет несчастную землю

В обитель за белой стеной.

Бездонной печалью налиты

Созвездия глаз в Рождество.

Солгать, что я верю в молитвы?

А ложь – во спасенье кого?

___________________

© Людмила Свирская