Алевтина Евсюкова

 (легенда)

 В прошлом изгнанники в юдоли скорбной края покидали.
 Может быть, страх на мгновения сковывал души героев?
 Что ж оставалось у тех беглецов в их краях за спиною?
 Берег, им ставший чужим из-за бед? А в пути, за кормою,
 Хмурились тенью своей бесконечные зыбкие дали – 
 Там поджидала тяжёлая участь несчастных изгоев.

 Здесь же Нептун,  многоликий, блаженно взирая на небо, 
 В волнах качая суда, забавлялся мерцаньем на гребнях,
 Пеной морской перламутровых волн, как цветной чешуёю,
 В них отражаясь в извивах на солнце зеркальной змеёю.
 Сумрачный вид всех изгоев ему показался нелепым,
 И бог морей  рассердился, внезапно от гнева темнея.

 Вмиг всколыхнул он пучину морскую, трезубцем сверкая –
 Громко взревел, исторгая проклятья, тряся бородою.
 Рёвом и грохотом волн заглушил стон и крики несчастных – 
 О, беглецы к милосердью богов призывали напрасно! –
 В злобе  Нептун  не щадил, и волну за волной извергая,

Мрачную бездну раскрыл, устрашая несчастных бедою.

Но возмутилась безумьем Нептуна Аврора и грозно 
 Стала взывать к милосердию ветра и к милости Феба:
 «О, помогите страдальцам! Спасите от бедствий несчастных!                               

Остановите безумца! Ведь к гневу его не причастны –
 Не причинили злодею они никакого урона!» 

И лишь успела промолвить Аврора, прояснилось небо.

Взором, сияющим, Фебу она улыбнулась любезно.              

Хлынули солнца лучи, испарив в небе мрачные тучи.
 Феб, в окруженьи летящих потоков весёлого бриза,

Рад потакать был богине Авроре в малейших капризах.
 А в бирюзово-лиловых волнах море светом чудесным

Вновь заискрилось, играя их рябью и пеной кипучей.

 Ошеломлённые вдруг наступившим затишьем и миром,
 Вмиг беглецы благодарно в почтенье склонили колени,
 Жертвенный дар принося  всем богам, фимиам воскурили,

И за спасенье в восторге они всех богов восхвалили.
 День у богов на Олимпе закончился праздничным пиром.
 А беглецы свой продолжили путь, вновь полны вдохновеньем.

Долго ли, коротко ль – путь продолжали, надеясь на счастье,
 И огибая теченья проливов, угрозу таящих,
 Вновь призывали на помощь богов и богинь, умоляя
 Жизнь сохранить им, спасенье от шквалов и бурь посылая,
 Жертву, суля принести всем богам, когда час тот настанет.

Боги, внимая мольбам беглецов, помогали несчастным.

 Полную горечи чашу судьба преподносит нередко –
 Вряд ли минует кого-то из смертных с лукавой усмешкой…
 И, вот, казалось бы, берег, желанный и девственно чистый,
 Близок и радует взгляд красотой и цветеньем душистым…
 (О, нелегка была доля, подчас роковая, у предков!) –
 Ветер, собрав горы туч, вдруг примчался стремительный, крепкий.

Волны, огромной лавиной, исторг он из бездны зловещей.
 Мигом корабль подхватил как щепу и помчал его к скалам. 
 Видно,  Нептун  оказался коварным и мстительным богом! 
 Что для него глубина бухт прибрежных у горных отрогов? –
 Пусть, ощутив силу власти его, все живые трепещут!

Горд бог морей, приводя в ужас жертвы. – Чужда ему жалость.

В то же мгновенье Гермес увидал все бесчинства злодея, 
 И закричал: «О, ревнивец, жестокий! Опомнись скорее!
 Видно, ослеп ты, Нептун, в дикой злобе  от страсти безумья,
 Если посмел на страдальцев обрушить свой нрав!? О, бездушный!» 
 Замер на миг бог морей, от досады и гнева серея,
 И сокрушённо вздохнул, осознав, что пропал след Борея.

Волны, полого сползая с утёсов, стыдливо застыли.
 Штиль, наступивший внезапно, привёл в изумленье несчастных. 
 «О, всемогущие боги! Хвала вам за наше спасенье! 
 Видно, вмешались в судьбу нашу горькую в миг озаренья…
 Может быть, боги, в забвении праздном, Нептуна  простили?

Что ж, ведь взывать их к возмездью нелепо. И труд сей напрасный…» 

 Люди, приняв милосердия знаки, вмиг бросили якорь.
 Скарб подхватив, поднялись по крутому откосу на плато.
 Жадному взгляду пришельцев открылись картины природы,
 Щедрой дарами своими. – Не зря пережиты невзгоды.
 Вспыхнула пламенем радость на сердце так бурно и ярко,
 Что на душе всем богам неожиданно стало отрадно.

Дева и гладиатор 

(легенда)

 Солнце, любуясь своим отражением в водах, лазурных,
 Множилось искрами в гребнях бесчисленных волн, среброликих.
 В сонме феерии бликов Нептун, в украшеньях, жемчужных,
 Тихо вздыхал в наслажденьи, счастливом, в том царстве, великом.

 Бриз, суетливый и ласковый, резво играл парусами
 Легкого судна, скользящего, словно летящая чайка.
 Кто же так мчался  под парусом, словно паря над волнами,
 Вдаль на судёнышке том, разгонявшем прочь рыбные стайки?

 Там на скамье одиноко прекрасная дева сидела.
 Взгляд ее глаз неотрывно следил за волною морскою,
 И, чуть касаясь кифарной струны, что-то грустное пела,
 Изредка пряча глаза от палящего солнца рукою.

 А, между тем, перед мысленным взором несчастной беглянки
 Снова и снова встает образ юноши, милый и светлый.
 Стройный красавец – был искренний, нежный: любил безоглядно! –

Пленником был, но всегда оставался он гордым и смелым.

Горькая участь снедала духовные силы влюбленных.
 Сердце пылало, сжимаясь от страха за милого друга.
 Жил он под гнетом неволи и рабства, на смерть обреченный –
 Ведь гладиатора жизнь коротка, – их пугала разлука.

 Вдруг увидала однажды во сне окровавленных грифов –
 Затрепетала, предчувствуя горе, в отчаянье дева.
 Мигом проснулась от львиного вопля и жуткого крика,
 И в одночасье от боли смертельной она онемела – 

Оцепенела от участи грозной душою и телом.
 Тенью, скользящей, бродила она лабиринтами сада.
 В том ослепленьи от горя мгновенно она поседела.
 Кров свой покинула дева на крыльях хмельного пассата.

 Что же, она напевала, всё ниже склоняясь к кифаре?
 Может,  молила богов о чудесном и мирном забвеньи
 Жуткой ночи и внезапного в сердце удара?
 Но ее пенье услышал могучий Нептун в то мгновенье.

 Брови нахмурив, он грозно глазами окинул владенья,
 Гневно трезубцем взмахнул над зловещей пучиной, морскою.
 И, громыхнув в поднебесье грозою, одним мановеньем,
 Вздыбил валами пучину, свирепо смеясь под водою.

 Судно легко подхватил на лету как скорлупку ореха.
 Деву безумную спрятал тотчас он в чертогах жемчужных,
 И, поперхнувшись на миг от коварного злобного смеха,
 Всхлипнул внезапно и тут же затих, лишь вздыхая натужно.

 Девы прекрасной исполнив мольбу, подарил ей забвенье,
 Жемчугом бережно девичье ложе усыпал он щедро.
 И до сих пор царь морей, вновь и вновь трепеща от волненья,
 Девы забвение бдит, охраняя глубинные недра.

 Помнит историю древнюю лишь Генуэзская крепость,
 Но от бессилья, под гнетом веков, в безнадежном безмолвье,
 Смотрит тоскливо дряхлеющим взором уж целую вечность,
 Всё порицая жестокость сатрапов и царство безумное моря.